Что же касается сына, то он, в свой черед, был посажен в тюрьму за покушение на отцеубийство.
Однако при этом был забыт несчастный десятилетний ребенок, которого нельзя было упрекнуть ни в одном преступлении, кроме первородного греха, и который оказался лишен своего законного наследства.
Город Нимвеген, не желавший, чтобы его продавали, словно скот на рынке, понял это настолько хорошо, что он усыновил ребенка и провозгласил его герцогом.
Однако Нимвеген сдался после долгой осады, и десятилетний ребенок стал пленником, каким был его отец и каким был когда-то его дед. Захватив Нимвеген, герцог обратил взор к Верхнему Эльзасу: Нижний Эльзас уже находился в его власти, и губернатором там был Хаген- бах.
Карл прибыл с пятью тысячами копейщиков — целой армией.
Кольмар закрыл ворота; на улицах Мюльхаузена читали отходные молитвы; в Базеле, из страха перед неожиданным вторжением, каждую ночь освещали мост через Рейн.
Швейцарцы были добрыми друзьями эльзасцев; они предоставили жителям Мюльхаузена права согражданства и молились за этот город.
В ответ Хагенбах водрузил герцогское знамя на земле, принадлежавшей Берну.
На этот раз жители Берна обратились с жалобой непосредственно к герцогу, заявив, что они вынуждены жаловаться на его губернатора, который делает все, чтобы оскорбить их.
— Какое мне дело до того, нравится или не нравится мой губернатор моим соседям! — отвечал герцог. — Единственное, до чего мне есть дело, это нравится ли он мне.
После этого швейцарцы отказались от союза с бургундцами и заключили договор с Людовиком XI.
Это превосходно вписывалось в расчеты Карла, которому выгодно было иметь швейцарцев врагами: он намеревался отнять у них те кантоны, какие некогда были частью Бургундского королевства, и теперь ему был предоставлен предлог для вторжения.
Пока же он протянул руку, и Верхний Эльзас оказался под его властью.
Затем, продолжая осуществлять свой замысел, он добился того, что курфюрст Кёльнский провозгласил его главнокомандующим армией и защитником курфюршества.
Между тем умер герцог Лотарингский.
И тогда Карл, точно так же, как прежде он пленил юного герцога Гельдернского, захватил молодого Рене де Водемона; однако он располагал лишь наследником, а не самим наследством.
Знатные лотарингские сеньоры возмутились. Он вернул им молодого герцога, но взамен получил четыре крепости.
Итак, в его руках оказались Гельдерн, так или иначе Кёльн, часть Эльзаса и четыре крепости в Лотарингии.
Ему подумалось, что этого достаточно, чтобы провозгласить себя королем, а став королем, он округлит свое королевство.
Возведение в королевское достоинство зависело от императора.
Но император, подлый, ничтожный и бедный, рассчитывая, несомненно, на брак своего сына с Марией Бургундской, готов был сделать все, чего желал герцог.
Была достигнута договоренность о встрече, и местом свидания избрали Мец. Король Англии и король Франции были призваны направить туда своих представителей, чтобы они стали свидетелями того, что там произойдет.
Однако в момент встречи внезапно возникло затруднение: герцог пожелал занять городские ворота, а заняв ворота, он смог бы ввести в Мец столько солдат, сколько ему заблагорассудилось бы; город, не доверяя герцогу Бургундскому, ответил, что располагает местами лишь для шестисот человек и что эти места уже достались солдатам императора.
И тогда Мец был заменен Триром. Однако, вместо того чтобы помочь уладить дела, встреча привела к тому, что государи поссорились. Карл явился на нее с пышностью, которая могла подавить куда более богатого императора, чем Фридрих.
— Государь, — промолвил герцог Бургундский, склонившись в поклоне, — я благодарен вам за то, что вы предприняли столь долгое путешествие, чтобы оказать мне честь.
— Сударь, — отвечал Фридрих, — императоры подобны солнцу: своим величием они освещают государей даже самых отдаленных владений и тем самым напоминают им об их долге повиновения.
Чтобы выслушать это приветствие, герцог Бургундский сошел с лошади; император подал ему знак вновь подняться в седло.
И они вдвоем, бок о бок, пересекли город Трир, показывая собравшейся толпе все внешние признаки дружеской непринужденности.
Император остановился у архиепископа, а герцог — в монастыре святого Максимина.
В переговорах, празднествах и турнирах прошла неделя.
Вот что требовал герцог: королевский титул вместе с должностью главного наместника Империи и четыре епископства: Льежское, Утрехтское, Турнейское и Кам- брейское.
Он потребовал бы и Лотарингию, если бы его не удерживало одно особое обстоятельство: когда он, как мы уже говорили, захватил Рене де Водемона, король Людовик немедленно задержал племянника императора, учившегося в школах Парижа.
Стало быть, мечтать о Лотарингии более не приходилось, по крайней мере, в данное время.
Со своей стороны, император желал женитьбы своего сына Максимилиана на наследнице Бургундии.
Максимилиану было восемнадцать лет, Марии — пятнадцать, так что по возрасту будущие супруги как нельзя лучше подходили друг другу.
Почему же тогда герцог все время медлил с этим?
Правда, сын императора получил разрешение переписываться со своей невестой, однако герцога это ни к чему не обязывало: Мария обручалась уже три или четыре раза, и каждый из ее женихов получал точно такое же разрешение.
Четвертого ноября 1473 года, все, казалось, наконец-то завершилось. Герцог получил от императора инвеституру на герцогство Гельдернское и принес ему клятву верности за все свои владения, подчинявшиеся Империи.
Церемония венчания его королевской короной должна была состояться на другой день.
Стены церкви святого Максимина были затянуты самыми богатыми коврами, принадлежавшими герцогу; алтари заставлены золотыми, позолоченными и серебряными сосудами, раки украшены алмазами и другими драгоценными камнями. Трон герцога был установлен чуть ниже императорского; скипетр, мантия, корона и королевское знамя были открыты взорам всех желающих. Помазание нового короля должен был проводить Георг Баденский, епископ Меца. Все было готово для совершения церемонии, как вдруг в два часа ночи герцога уведомили, что накануне вечером император сел в лодку и поплыл вниз по Мозелю.
Так что герцогу пришлось остаться герцогом.
Одновременно он получил еще одно известие, которое привело его почти в такое же страшное бешенство, что и первое: ему сообщили о казни губернатора Хагенбаха.
Мы уже сказали пару слов об этом Хагенбахе, и теперь нам приходится вернуться к нему.
Это был тот самый человек, который, когда Филипп Добрый облысел во время болезни, встал у входа во дворец, держа в руках ножницы, и всем входящим туда обрезал волосы до той же длины, что и у герцога.
Карл не забыл эту историю; он любил людей такого рода, которые, не смущаясь полученным приказом, точно его исполняют. Вот почему, когда швейцарцы пожаловались на Хагенбаха, герцог ответил им примерно так: «Какое мне дело до того, что мой губернатор не нравится моим соседям, лишь бы он нравился мне».
К несчастью для Карла, этот человек, который нравился ему, не умел нравиться больше никому; он умудрился поссориться одновременно и с простыми людьми, и со знатью: с простыми людьми — из-за того, что он обложил зерно, вино и мясо пошлиной, которую называли «злым налогом»; со знатью — из-за того, что он оспаривал их право на охоту.
В городе Танн начались беспорядки по поводу «злого налога», и в связи с этим городской совет отправил к Хагенбаху четырех депутатов.
— Ах так! — промолвил он. — Ваш город не желает платить налог деньгами: что ж, он заплатит его натурой.
И он приказал отрубить головы четырем депутатам.
В других случаях он даже не утруждал себя поисками палача и после какого-нибудь спора, а порой и без всякого спора собственноручно наносил удар первым попавшимся под руку оружием.
Все у него было вызывающим, вплоть до его военного платья, вплоть до его герба. Платье его было белого и серого цветов, а на груди у него, на червленом гербовом щите, были вышиты три игральные кости натурального вида и два слова: «Я пройду».
И действительно, Петер фон Хагенбах проходил везде и всегда.
Он имел привычку говорить:
— Мне прекрасно известно, что я буду проклят, но при жизни я продолжу все делать по своей воле. А вот когда я умру, пускай дьявол заберет мое тело и мою душу, мне они больше не понадобятся, и требовать их обратно я не стану.
Но особую ненависть к нему вызывали его бесстыдные и разнузданные разгулы. Когда родственники юной монахини, которую он домогался, забрали ее из монастыря и спрятали, он приказал городскому глашатаю трубить на всех перекрестках, что те, кто укрывает ее, должны под страхом смерти вернуть ему эту девушку.
Однажды, находясь в церкви, он обхаживал женщину — никакое место для него не было свято — и, болтая с ней, облокотился на алтарь, который был уже полностью приготовлен для совершения мессы.
Священник собрался начать службу, но Петер фон Хагенбах угрожающим голосом сказал ему:
— Эй, сир священник, разве ты не видишь, что на твоем алтаре совершаю богослужение я? Поищи-ка себе другой.
Священнику пришлось, в самом деле, идти совершать богослужение у другого алтаря, и все заметили, что в то время, когда он освящал облатку причастия, Петер фон Хагенбах обнимал любовницу.
Наконец, если верить г-ну де Баранту, Петер фон Хагенбах сотворил кое-что похуже. Мы говорим: «если верить», поскольку г-н де Барант не счел нужным указывать источник, из которого он позаимствовал ту историю, какую мы намереваемся пересказать, а наш добросовестный и всеведущий Мишле так и не сумел отыскать его.
Вот эта история.
Однажды Хагенбах устроил праздник и, внезапно выпроводив мужей, распорядился раздеть жен донага, прикрыв им лишь голову; затем он велел мужьям вернуться и приказал им распознать своих жен. Тех, кто обманулся, сбросили с лестницы, а тех, кто не ошибся, заставили, якобы в качестве поздравления от губернатора, выпить такое количество вина, что они смертельно заболели.