Однако самый большой вред герцогу принесли оскорбления, которые губернатор нанес вольным городам и швейцарцам.
К примеру, о Страсбурге он выразился следующим образом:
— Нельзя более мириться с привилегиями, отдающими власть в руки людей низкого происхождения; править должны князья, а не портные и сапожники.
По поводу Базеля он заявил:
— Пусть только герцог даст мне разрешение, и через три дня я отдам Базель в его руки.
Наконец, насмехаясь над медведями Берна, он сказал:
— Скоро зима: мы сдерем с них шкуру, чтобы сделать себе шубу.
Тем временем распространился слух, будто, благодаря содействию короля Людовика XI, заключен союз между Швейцарской конфедерацией и герцогом Сигизмундом, давним врагом швейцарцев.
И это было правдой.
Более того, поскольку герцог Бургундский удерживал Эльзас, по крайней мере его часть, в качестве невыкупленного залога, то половину необходимых для выкупа средств предоставил Людовик XI, остальное собрали в складчину города, и австрийский герцог Сигизмунд предъявил герцогу Бургундскому требование вернуть города, некогда отданные в залог его деду. Деньги находились в Базеле, и их можно было оттуда забрать.
Таким образом, сложился широкий союз рейнских городов, швейцарцев и Франции.
Эти новости застали Петера фон Хагенбаха врасплох. От герцога Бургундского никаких известий не поступало, и он подумал, что ему следует прежде всего сохранить для герцога города и разместить в них гарнизоны.
Он снабдил оружием Танн и, двинувшись в Брайзах, прибыл туда во время богослужения Страстной пятницы.
В этот день он был настроен на молитвы. Вступив в город, он вошел в церковь и, поскольку священник уже читал Страстную проповедь, прервал его, приказав ему начать все сначала.
Позднее такое делали для Людовика XIV.
Тем временем стало известно, что город Энзисхайм изгнал бургундский гарнизон и закрыл ворота; Петер фон Хагенбах выехал из Брайзаха в ночь на Пасхальное воскресенье, заявив:
— Мы им устроим пасхальное благословение!
Но Петер фон Хагенбах ошибся: жители города поставили на колокольню часового, часовой заметил его отряд и поднял тревогу; бургундцы были отброшены.
Это поражение он потерпел на глазах людей, которые его ненавидели. У него не было сомнений, что вскоре он сам будет осажден в Брайзахе, и он решил готовиться к обороне.
Жители города находились на торжественной литургии.
Губернатор разослал по всем церквам глашатаев, приказав верующим, независимо от их возраста, ремесла и пола, идти сооружать оборонительные укрепления.
Приказ был одновременно тираническим и святотатственным. Пошли слухи, что за этим скрывается нечто еще более ужасное. Съестных припасов в городе было недостаточно, чтобы обеспечить питанием и жителей, и гарнизон, и потому возникло опасение, что, как только те горожане, которые направятся на работы, выйдут за пределы города, ворота затворят и обратно никто уже вернуться не сможет, ну а тех, кто останется у себя дома, просто убьют.
К несчастью, эти слухи вполне соответствовали образу действий губернатора, и потому им поверили.
Один бедный малый, принадлежавший к немецкому гарнизону города, по имени Фридрих Фёгелин, человек низкого звания, но великого мужества — он был всего лишь портным, — сговорился с горожанином, у которого он находился на постое, одним из самых именитых жителей города, и они вдвоем стали обходить посты немецких солдат. Фёгелин был капитаном, что давало ему такую же власть над военными, какой обладал этот горожанин над своими земляками. В итоге было решено, что солдаты и горожане вооружатся и на рассвете соберутся на главной площади.
Солдаты дали на это согласие с тем большей готовностью, что они уже давно не получали никакой платы, а Фёгелин объяснил им, что речь идет об их жалованье.
Около шести часов утра солдаты и горожане, как и было условлено, собрались вместе. Фёгелин поднялся к губернатору.
— Что это за шум на площади, — спросил Хагенбах, — и чего ты хочешь от меня?
— Там мои солдаты, у которых нет ни гроша, — ответил Фёгелин.
— Ну и что дальше?
— Они хотят, чтобы им заплатили.
— Они получат дерьмо под нос, — ответил Хагенбах, — и, если ты попросишь у меня чего-нибудь еще, я прикажу бросить тебя в реку.
Фёгелин, казалось, уступил этому доводу, но, вернувшись к своим, тотчас приказал бить в барабан.
При этих звуках Хагенбах, не боявшийся ни Бога, ни черта, вышел на площадь, обнажил меч и хотел ударить им Фёгелина.
Это как бы послужило условным сигналом: все наперегонки бросились на Хагенбаха — мужчины, женщины, дети, все действовали сообща.
Губернатор укрылся в соседнем доме, но за ним устремились и туда. Фёгелин вынужден был стать его защитником: солдаты и горожане готовы были растерзать негодяя на куски.
Поскольку деньги за владения, отданные в залог Бургундскому дому, были выплачены герцогу Карлу или, по крайней мере, сданы на хранение и ему оставалось лишь взять их, герцог Сигизмунд счел себя вправе осуществлять там как верховную, так и нижнюю расправу. Он назначил Германа фон Эптингена исполнять должность ландфогта, которую Петер фон Хагенбах исполнял от имени герцога Карла, и придал новому губернатору отряд в количестве двухсот конников, которых было более чем достаточно для поддержания его власти, ибо вокруг него объединилось все население; всеобщая радость достигла такой степени, что все, вплоть до малых детей, распевали:
Христос воскрес, наместник смещен!
Возликуем: за мерзость свою поплатится он. Сигизмунд ж нас утешит и даст нам закон, Кирие элейсон, кирие элейсон!
Несколько дней спустя герцог Сигизмунд прибыл лично. Он застал Петера фон Хагенбаха взятым под стражу.
Герцог собрал суд присяжных из шестнадцати рыцарей, которых должны были предоставить восемь городов: Страсбург, Кольмар, Шлеттштадт, Фрайбург-им-Брайсгау, Брайзах, Базель, Берн и Золотурн.
Судьи единодушно приговорили Петера фон Хагенбаха к смертной казни.
Он попросил о единственной милости — чтобы ему отсекли голову.
Совершить эту казнь вызвались восемь заплечных мастеров: это были палачи из тех городов, что прислали судей. Как наиболее опытный, был выбран палач из Кольмара.
Бывший губернатор, предварительно лишенный рыцарского достоинства, был препровожден к месту казни двумя монахами-францисканцами. Дело происходило ночью, и мрачное шествие освещали факелы; за процессией следовала огромная толпа.
Эшафот был воздвигнут на лугу рядом с городскими воротами.
Петер фон Хагенбах твердым шагом поднялся по ступеням, а затем подал знак, что он желает говорить.
Все смолкли.
— Все, кто меня слушает, — произнес он, — будьте свидетелями, что я не страшусь смерти, хотя давно ее ждал, правда не такого рода, и надеялся встретить ее с оружием в руках. И сожалею я не о своей собственной жизни, а о всей той крови, какая прольется из-за моей смерти, ибо подумайте о том, что монсеньор Бургундский не оставит этот день неотмщенным. Молю Господа простить меня за то, что я заслужил подобный приговор или еще более жестокий. Вы все, чьим управителем я был в течение четырех лет, простите меня за то, что было сделано мною из-за недостатка мудрости или по злобе; помните лишь, что я был человеком, и простите меня.
После этого он заявил, что оставляет брайзахской церкви свою золотую цепь и шестнадцать своих лошадей, с минуту побеседовал с исповедником, а потом положил голову на плаху.
Тотчас же в руках палача сверкнул меч, и голова, отделенная от тела, скатилась на помост.
Голова эта по праву принадлежал тому, кто ее отсек, то есть палачу из Кольмара, который привез ее в качестве трофея своим согражданам. Ее еще и теперь можно увидеть в Кольмаре: это голова мужчины лет сорока—сорока пяти, с рыжими волосами и стиснутыми зубами, настоящая голова проклятого, сохранившего несгибаемость даже после смерти.
XIX. АНГЛИЙСКИЙ ГЕРОЛЬД
Как и предвидел Хагенбах, герцог Карл пришел в ярость: он лишился одновременно преданного человека и богатой провинции.
Герцог заключил с Эдуардом IV договор, по которому он отдавал ему Францию, довольствуясь сам лишь Невером, Шампанью и городами на Сомме.
Карл подписал этот договор 25 июля 1474 года.
Затем, 30 июля, он отправился к своим войскам, которые уже с 19-го числа осаждали городок Нойс.
Нойс входил в состав Кёльнского архиепископства. Архиепископ Роберт Баварский, находясь в ссоре со своим капитулом, отверг юрисдикцию императора и избрал главнокомандующим своей армией и своим покровителем герцога Бургундского. Карл отправил в город приказ с требованием полного подчинения, однако его герольда оскорбили, его герб проволокли по грязи, а местные сеньоры, будучи одновременно и канониками, избрали архиепископом брата ландграфа, Германа Гессенского, того самого, кого позднее назовут Германом Миролюбивым.
Пятнадцатого июля новый архиепископ поспешно отправился в Нойс. Он продержался там целый год, с июля 1474 по июль 1475 года.
Небо для герцога Бургундского стало хмуриться; счастье, казалось, покинуло его, а так как предостережения свыше начались с малого, он, вместо того чтобы снять осаду, совершил промах, с упорством продолжив ее.
Это привело к тому, что все воспрянули духом и сплотились против него; он по-прежнему был Грозным, но более не был Непобедимым.
Молодой Рене Лотарингский, у которого Карл хотел отнять его герцогство, заключил тем временем договор с Людовиком XI, и, поскольку его дед, старый король Рене, намеревался, как поговаривали, лишить его наследства и отдать Прованс герцогу Бургундскому, Людовик XI захватил в качестве залога Анжу.
Швейцарцы, со своей стороны, объявили войну герцогу, вступили во Франш-Конте и одержали победу над бургундскими генералами в битве при Эрикуре.
Уже в те времена швейцарцы были стойкими солдатами: они доказали это, освободившись от австрийского ига. Людовик XI в свое время свел с ними знакомство в сражении под Санкт-Якобом и, хотя он их разгромил, они так дорого продавали свою жизнь, что у него осталось о них страшное воспоминание.