В этом письме Эдуард требовал от Людовика XI отдать ему Французское королевство; в случае отказа, заявлял Эдуард, вина за те беды и то пролитие крови, какие из этого могут воспоследовать, будет лежать не на нем.
Письмо было написано на прекрасном французском языке и в столь изящном стиле, что было вполне очевидно: его писал не англичанин.
Людовик XI прочитал его про себя; сеньоров, окружавших короля, охватило сильное желание узнать содержание послания, однако Людовик XI был не из тех людей, какие рассказывают о своих делах всем.
Он положил руку на плечо герольду и повел его в соседнюю комнату.
Как только они туда вошли, Людовик XI заговорил с ним с той непринужденностью, какая позволяла ему так легко привлекать на свою сторону людей невысокого звания.
— Мне известно, — начал он, — что, хотя мой кузен, король Англии и ваш повелитель, прибыл в мое королевство, чтобы вести со мной войну, он сделал это в какой-то степени против своей воли, а потому я не питаю к нему никаких недобрых чувств и остаюсь его братом и другом. И если он предпринял подобное путешествие, то лишь по настоянию герцога Бургундского и потому, что его принудили к этому английские общины; однако он должен видеть, что военный сезон почти прошел и герцог Бургундский ничем не сможет ему помочь. Он вернется из-под Нойса потерпевшим поражение и разоренным. Его армия находится в столь плачевном состоянии, что он не решится показать ее англичанам. Мне известно также, что мой брат, король Англии, поддерживает сношения с коннетаблем, на племяннице которого он женат, но пусть он на него не полагается, ибо будет обманут! Я мог бы долго рассказывать о том, сколько доброго я для него сделал и сколько раз он отвечал мне предательством. Он иначе и жить не желает, как только лицемеря и поддерживая кого угодно ради своей выгоды ...
Подвязка слушал в молчании. Король продолжал:
— Вашему повелителю куда лучше заключить честный мир со своими прежними врагами, чем рассчитывать на обещания новых друзей. Кроме того, мир более всего другого угоден Богу, и потому сохранять его — самое большое мое желание. Вот это, будучи верным слугой, вы и должны передать вашему повелителю; ему это пойдет на благо. Вы же установите хорошие отношения со мной, и, если вашими стараниями мой кузен, король Англии, пожелает прийти к соглашению, вы получите как свидетельство моей дружбы тысячу золотых экю, сверх тех трехсот, которые я намерен дать вам сейчас.
Подвязка был чрезвычайно прельщен этими предложениями, а еще больше — той непринужденностью, с какой король вел с ним разговор; герольд пообещал употребить все то небольшое влияние, какое он имел на своего повелителя, заверил, что Эдуард не так уж склонен вести войну, и посоветовал его величеству обратиться к милорду Говарду или милорду Стенли, когда он, в свой черед, пошлет герольда в Англию.
Затем он добавил:
— Но также отчасти и ко мне, государь, чтобы мы посодействовали его правильному поведению.
Людовик XI вернулся вместе с английским герольдом в зал, где его с нетерпением ждали все сеньоры; было заметно, что король весел и спокоен.
— Господин д'Аржантон, — обратился король к Ком- мину (он подарил ему поместье Аржантон и с тех пор называл его именно так), — следует отмерить тридцать локтей малинового бархата и подарить английскому герольду.
И вполголоса добавил:
— Все идет как надо; не оставляйте его одного, продолжайте занимать его беседой и следите за тем, чтобы до его отъезда никто не вел с ним разговоров.
После этого, ничего не говоря о содержании беседы с герольдом, король стал шутить по поводу письма своего кузена, который, по его словам, стал теперь чересчур толстым, чтобы вести войну и сражаться, по своей привычке, в пешем строю.
Ход событий подтвердил правильность того, что Людовик XI сказал герольду. Эдуард полагал застать приграничные области королевства уже занятыми армией герцога Бургундского, а войска короля разгромленными или, по крайней мере, ослабевшими и небоеспособными.
Однако в Кале, напротив, не было ни герцога, ни его армии! Там оказалась одна лишь герцогиня Бургундская, которая приехала первой, чтобы повидаться с братом.
Затем, наконец, прибыл герцог, но один.
Выходит, то, что сказал король Подвязке о погубленной армии герцога, было правдой?
К своему великому удивлению, Эдуард обнаружил, что его зятя куда более заботит завоевание Лотарингии для себя, чем помощь ему, Эдуарду, в завоевании Франции.
Карл говорил исключительно о том, что необходимо наказать жителей Эльзаса и Ферретта, обезглавивших, как мы уже говорили, его губернатора Петера фон Хаген- баха.
Эти новые замыслы, совершенно неизвестные королю Англии и столь мало вязавшиеся с прежними обязательствами герцога Бургундского по отношению к Эдуарду, претворились в предложение, которое герцог в конечном счете сделал королю: а именно, начать войну, но не на равных паях, а каждый сам по себе.
Пока англичане перейдут Сомму и вторгнутся во Францию через Лан и Суассон, он, Карл, захватит Люксембург и Лотарингию, ту самую Лотарингию, которая была целью всех его желаний; затем он прибудет в Шампань через Нанси и встретится с Эдуардом в Реймсе.
А там уже все будет готово для коронации.
Это предложение напоминало дурную шутку, и англичане так его и восприняли.
Они настояли на том, чтобы герцог сопровождал их хотя бы лично, раз уж он не может помочь им своей армией.
Карл двинулся с ними через Гин, Сент-Омер, Аррас, Дуллан и Перонну — все это были его земли.
Англичане были наслышаны о гостеприимстве Бургундского дома и ожидали, что, проезжая через города, принадлежащие герцогу, они испытают на себе широту этого гостеприимства, но ничуть не бывало: герцог опасался своих гостей; он въезжал в свои города и ночевал в своих дворцах, тогда как своего шурина Эдуарда оставлял ночевать на какой-нибудь ферме, а его армию — под открытым небом.
Когда же англичане стали жаловаться, Карл ответил на это так:
— Хорошо, потерпите до Сен-Кантена! В Сен-Кантене находится коннетабль, который так зазывал вас своими письмами: он ждет вас, распахнув ворота.
XX. ДОГОВОР В ПИКИНЬИ
Они подошли к Сен-Кантену.
Англичане полагали, что им предстоит вступить в дружественный город; они шли, не соблюдая строя и считая, что навстречу им выйдут с крестом и хоругвью.
Когда до городских ворот оставалось пятьсот шагов, началась артиллерийская пальба. Эдуард подумал, что это делается в знак ликования, однако ему сообщили, что первый выстрел, который был произведен из пушки, заряженной ядром, убил человека.
Вторым были убиты двое.
Затем англичане увидели гарнизонный отряд, который вышел из города и построился в боевом порядке.
Коннетабль принялся за старое.
Англичане, воображавшие, что они захватили Францию, располагали в ней всего лишь местом для лагеря, только и всего.
Франция открыла перед ними дверь, но тотчас захлопнула ее у них за спиной.
Что же касается герцога, то он все время говорил англичанам, что ему необходимо покинуть их и отправиться воевать в Лотарингию.
Эдуард понял, что все вокруг, за исключением короля Франции, обманули его в отношении приема, который ожидал его во Франции.
При нем находились Стенли и Говард, которые непрестанно повторяли:
— Вот видите, государь!
Им вторил королевский герольд Подвязка.
В то самое время, когда англичане, остановленные пушечной пальбой под Сен-Кантеном, с изумлением спрашивали себя, куда они попали и что все это означает, в плен был взят оруженосец одного из дворян, состоявших в военной свите французского короля.
Дворянина звали Жак де Гране; имя оруженосца аристократка-история забыла.
Это был первый пленный, взятый англичанами; его доставили к королю Эдуарду, который допросил его, а после допроса любезно отпустил.
Когда бедняга уже уходил, его остановили два сеньора и дали ему каждый по золотому ноблю; один из них сказал: «Я — Стенли», а второй: «Я — Говард, назовите наши имена вашему повелителю».
Оруженосец, чрезвычайно обрадованный, вернулся в Компьень, где находился король, и, попросив, чтобы тот принял его, рассказал ему всю эту историю. Король принял его за шпиона: к несчастью, у Жака де Гране был брат, состоявший на службе у герцога Бретонского, и в этом заключалась причина недоверия к оруженосцу. Он был задержан и закован в кандалы.
Однако то, что рассказал этот человек Людовику XI, было все же достаточно правдоподобно, чтобы у короля оставались сомнения на его счет; и потому он раз десять в течение дня вытаскивал его из тюрьмы, а после допроса снова отправлял туда, все более и более убеждаясь, что напрасно проявляет к нему подобное недоверие.
То, что сообщил королю этот человек, находилось в полном согласии с тем, что говорил герольд Подвязка.
Короля всецело заботила одна мысль: он хотел, со своей стороны, отправить кого-нибудь к англичанам.
К несчастью, при нем не было герольда. Король сидел за столом и, подобно отцу Сида, не мог есть. Напротив него находился Коммин, знавший причину этого беспокойства и призывавший короля поскорее принять решение.
Внезапно король, по-видимому, на что-то решился.
— О! — произнес он. — Вот что мы сделаем, д'Аржантон!
— И что же, государь?
— Вы знаете дез Аля, моего камергера?
— Да, государь: это сын Меришона, бывшего мэра Ла-Рошели.
— Именно так. Дело в том, что у него есть оруженосец, который попадался мне на глаза; этот оруженосец человек сообразительный, и я хочу отправить его в лагерь англичан, переодев герольдом. Так что идите обедать в свою комнату, пошлите за ним и предложите ему это поручение.
Сир д'Аржантон знал привычку короля пользоваться, насколько это возможно, услугами людей низкого звания, которые, по его мнению, были, как правило, способны к переговорам; он пошел к себе и послал за оруженосцем.