Герцога едва не взяли в плен: все пути отступления ему были отрезаны. В сопровождении всего лишь двенадцати человек он пробился сквозь ряды швейцарцев и, проделав двенадцать льё, сумел добраться до Моржа.
Еще раз ему довелось увидеть, как четырнадцать тысяч человек исчезли, словно дым; еще раз его лагерь, его артиллерия и его обоз попали в руки неприятеля.
И — грозное назидание свыше! — самый надменный государь христианского мира оказался разбит в схватке с обездоленными пастухами, с бедными крестьянами.
Правда, эти крестьяне защищали принадлежавшие им очаги; правда, эти крестьяне были свободны!
XXIII. ПОСЛЕДНЕЕ БЕЗРАССУДСТВО
Сделав в Морже лишь короткий привал, Карл проследовал из Моржа в Жекс, находившийся во владениях герцогини Савойской, и там остановился.
Понимая, как велика его ярость, герцогиня направилась к нему, чтобы успокоить его и немного утешить, как она это сделала в свое время в Лозанне. При ней были ее дети.
Карл полагал, что она уже ведет переговоры с королем Франции. Чтобы обезопасить себя с этой стороны, он пригласил ее последовать за ним во Франш-Конте. Герцогиня, которую ничто в этом краю не привлекало, отказалась, сославшись на необходимость своего присутствия в Савойе и Пьемонте, куда она собиралась вернуться на следующий день.
Герцог не настаивал, однако он приказал Оливье де Ла Маршу устроить засаду в двух или трех льё от Жекса и захватить герцогиню и ее детей, в особенности юного герцога, наследника престола.
Оливье де Ла Марш хотел что-то возразить, однако герцог перебил его своей привычной фразой:
— Отвечаете головой!
Оливье де Ла Марш повиновался. Он устроил засаду на дороге из Жекса в Женеву и захватил герцогиню вместе с двумя ее дочерьми и юным принцем, которого он принял за Луи Жака, наследника престола Савойи. Но, к счастью, наследного принца бросил в хлеба граф ди Ривароло, гувернер его брата, и на самом деле Оливье де Ла Марш захватил принца Филиберта.
Можно представить себе, какой гнев охватил герцога, когда ему стало известно об этой ошибке: он совершил отвратительное и подлое преступление, а оно оказалось напрасным! Наследник престола Савойи находился в Шамбери, и у его преследователя уже не было возможности отправиться за ним туда.
По истечении нескольких месяцев, оправившись от ужасного удара, каким стало для него это поражение, Карл собрал в Салене штаты провинции Франш-Конте и выступил перед депутатами так, как будто позади у него не было ни Грансона, ни Муртена.
Он намеревался набрать армию из сорока тысяч человек, разбить швейцарцев, перейти через Альпы, спуститься в Италию и основать Бургундское королевство!
Его сочли безумным, а им и в самом деле владело безумие: он всегда был безумным от спеси, безумным от жестокости.
Депутаты ответили, что в их силах предоставить ему лишь три тысячи человек.
— Ну что ж, — ответил герцог, — я отправлюсь во Фландрию; там меня поймут, ведь там у меня более преданные подданные.
Он лгал и прекрасно знал, что лжет: после Грансона фламандцы не пустили к нему его дочь, эту наследницу престола, руки которой добивались четыре принца и у которой теперь не было ни одного воздыхателя, настолько непрочным казалось счастье герцога!
Он не поехал во Фландрию и правильно сделал: вероятно, разоренный им Гент, разрушенный им Льеж и сожженный им Динан не выпустили бы его оттуда! Он обосновался неподалеку от Жу, будущей тюрьмы Мирабо, в одном из мрачных замков Юры, и устроил там свой лагерь, куда никто не приходил и где он каждый день узнавал о новой невзгоде, новом бегстве, новой измене.
Дерево лишилось соков, и у него стали опадать то ветки, то листья.
На все эти бесконечные удары, зловещие и гнетущие, он отвечал лишь кивком, словно говоря: «Посмотрим, кому наскучу я или наскучит судьба».
«Тем не менее, — пишет Коммин, — большим благом для него было бы поговорить с каким-нибудь другом и поведать ему о своих печалях».[24]
Другом! Коммин забывает об одном: герцог обладал тремя самыми красивыми бриллиантами на свете, но он не смог обрести ни одного друга; быть может, один у него и был, Сен-Поль, но он продал его королю Франции!
Нет ничего удивительного в том, что он обезумел от горя: вся его семья была семьей безумцев: Карл VI, Генрих VI, Вильгельм Безумный. Однако сам переизбыток отчаяния все же помогал ему сохранять рассудок.
Тем временем на сцене вновь появился король Франции.
Вначале он в свой черед приказал похитить герцогиню Савойскую, свою сестру, свою давнюю врагиню, которая была вынуждена обратиться к нему за помощью, чтобы вернуть себе свободу.
Затем он стал энергично подталкивать швейцарцев к тому, чтобы они захватили Бургундию, рассчитывая затем выкупить ее у швейцарцев; он снабжал деньгами герцога Рене, чтобы помочь ему отвоевать Лотарингию; более того, он занялся подготовкой мятежа во Фландрии. На беду фламандцев, Людовик XI уже не в первый раз действовал на их землях!
Как только Карлу удалось собрать несколько тысяч солдат, он отправился в Нанси.
Но было уже слишком поздно: к этому времени герцог Рене успел совершить торжественный въезд в свою столицу и закрыл ее ворота.
Однако, хотя Нанси и удалось отвоевать, город не был обеспечен провиантом, и Рене, чтобы иметь возможность охранять его, тоже следовало заново создать армию.
Так что Рене оставил Нанси на попечение храбрых лотарингцев и нескольких рыцарей, своих товарищей по несчастью, а сам отправился набирать войско в Швейцарии.
Его лучший и постоянный друг, король Франции, должен был облегчить ему эту задачу.
После Муртена швейцарцы направили послов к Людовику XI; старый лис находился в это время в своем логове Плесси-ле-Тур и, держа нос по ветру, ждал новостей.
Новости были хорошими — даже лучше, чем после Грансона, хотя в это невозможно было поверить; король был любезен с посланцами кантонов, и эти суровые победители оказались побеждены им. Адриан фон Бубен- берг, доблестный защитник Муртена, получил сто марок серебра, остальные послы — по двадцать марок каждый. Кроме того, Людовик XI заключил с ними сделку: он завербовал их под знамена молодого герцога Лотарингского. В этой войне король нисколько не был заинтересован, но он поддерживал ее по причине своего добронравия ... И обеспечивал им жалованье.
Швейцарцы переставали сражаться ради себя самих, они начали сдавать внаем силу своих рук, торговать своей кровью.
Эти бесстрашные бойцы, которые, потеряв двадцать пять человек при Грансоне и, возможно, двести при Мур- тене и заработав на этом миллионы, сочли войну занятием прибыльным и ничуть не более опасным, чем охота на серну.
Кроме того, они полюбили молодого Рене, который умел биться и не был спесив. Перед битвой при Муртене, когда несколько дворян отказались от посвящения в рыцари, поскольку в тот день многим горожанам вешали на шею цепь и прикрепляли шпоры, Рене, не проявляя никакого высокомерия, встал на колени бок о бок со своими верными друзьями и вместе с ними принял посвящение.
Как раз в это время он разъезжал по Швейцарии, убеждая и упрашивая своих боевых товарищей, и возил с собой — чтобы польстить господам из Берна — ручного медведя, который упрашивал на свой лад, царапаясь в те двери, какие хозяин хотел увидеть отворенными перед собой. Тем не менее города были не особенно тронуты его мольбами и слезами, но, когда послы доложили, что король Франции берет на себя выплату жалованья наемникам, это сразу все изменило! Получать четыре флорина в месяц! Да за такую цену герцог Рене мог бы заполучить всю Швейцарию, и ему пришлось сказать: «Довольно!»
Он набрал десять тысяч человек.
Но это было не все: этих десять тысяч человек еще надо было привести в Лотарингию, а дороги, поскольку был конец декабря, завалило снегом. И потом, король, конечно, давал деньги, но в его щедротах всегда было нечто от Гарпагона: он давал ровно столько, сколько следовало, но ведь на войне этого недостаточно, в особенности, когда имеешь дело с немцами, самым пьющим народом в Европе!
В Базеле, в день отправления, уже получив плату, швейцарцы потребовали надбавку к жалованью. Эта надбавка должна была составить около тысячи пятисот флоринов, а Рене уже отдал свое последнее экю. Один преданный герцогу сеньор отдал своих детей в залог и под этот залог взял взаймы тысячу пятьсот флоринов.
Вы полагаете, что на этом дело закончилось? Ничего подобного: после надбавки настал черед t г ingeld, то есть денег на выпивку. Tringeld — это первое слово, которое вы слышите по приезде в Швейцарию, и последнее, которое вы слышите при отъезде оттуда. Рене удалось изыскать деньги на выпивку, и, наконец, он двинулся в путь.
Он шел пешком, одетый, как и его солдаты, и неся, как и они, алебарду на плече.
Однако, пройдя пять или шесть льё, наемники ощутили себя уставшими. Зачем идти пешком, когда рядом есть Рейн, который может везти их, да еще с такими удобствами?
В полном беспорядке они набились в суда, прихватив с собой продажных девок — получив деньги, эти горцы пустились в разгул, словно знатные сеньоры! Но Рейн покрылся льдинами, суда перевернулись, триста или четыреста человек утонули, а остальные, не зная, кого винить в случившемся, стали обвинять несчастного Рене.
У герцога Бургундского были в Нёвшателе люди, с которыми он поддерживал письменные сношения; они написали ему:
«Будьте покойны, швейцарцы никогда не прибудут».
Тем не менее они прибывали — медленно, с трудом, но прибывали. Зима, суровая для них, была столь же сурова и для герцога Бургундского. Страшная зима! Четыреста человек замерзли насмерть за одну только рождественскую ночь, многие отморозили руки и ноги. При этом жалованья солдатам не платили: дисциплина держалась лишь на брани и суровых наказаниях.
Один дворянин, устав от всех этих тягот, имел несчастье сказать однажды:
— Если герцог так жаждет попасть в Нанси, его следует засунуть в пушку и запустить туда.