ь прямо в сердце короля и послужила ему доказательством того, что слово добродетель — пустой звук, а верность — волшебный философский камень, который невозможно найти.
Среди тех, кого он простил, среди тех, кого он осыпал почестями и богатствами, и, наконец, среди тех, кого он любил, не было ни одного, кто не предал бы его или не готовился бы его предать!
Говорили, однако, что и он предал многих.
Да, но совесть — понятие сугубо личное; она не идет на сделки и делает то, что ей следует делать. Так вот, никто не исполнил свой долг по отношению к королю и, что еще хуже, по отношению к Франции.
Затем последовал ряд страшных событий, которые повергли Людовика XI в мрачное состояние духа.
В декабре 1476 года в соборе святого Амвросия средь бела дня был убит герцог Миланский; через десять дней произошла смерть герцога Бургундского, которая, по всей вероятности, тоже была убийством.
Наконец, спустя еще один год, в соборе Санта Мария дель Фьоре был заколот кинжалом Джулиано Медичи, причем самими священниками этого собора.
«Когда же было решено, что убийство произойдет в церкви, нанести удар избрали священников, — говорит Гвиччардини, — да бы величие места не устрашило убийц».
Крайне напуганный, Людовик XI бесился от ненависти.
Именно в это время он пишет Ла Тремуйлю по поводу принца Оранжского, который, слава Богу, предавал его больше, чем кто-либо другой:
«Если вы сумеете его захватить, надо будет сжечь его живьем».
Как раз в это самое время в Аррасе произошло восстание и город направил депутацию к Марии Бургундской, однако Людовик XI перехватил депутацию и приказал немедленно обезглавить и закопать в землю всех, из кого эта депутация состояла. Но затем он изменил свое решение в отношении одного из них, по имени Удар, советника парламента. Он распорядился выкопать из земли его голову. С какой целью? Король объяснил это сам следующим образом:
— Чтобы всем было ясно, что голова принадлежит названному советнику, я велел украсить ее красивой меховой шапкой; теперь она выставлена на рынке в Эдене, и он там председательствует.
И он рассмеялся при мысли о том, как ему удалось превратить этого предателя-советника в председателя.
О! Дело в том, что в вопросах, связанных с Аррасом, он был непоколебим: Аррас должен был любой ценой оставаться французской землей.
Еще один гражданин Арраса, Жан Бон, осмелился злоумышлять против короля; Национальная библиотека хранит (том 171 «Государственных актов» из собрания Клерамбо) ужасающий след вынесенного ему приговора:
«Приговор вышеуказанному Жану Бону, приговоренному к смерти в апреле 1477 года за великие злодеяния и преступления, каковые он совершил по отношению к особе короля, был по приказу вышеупомянутого сеньора, исполненного доброты и милосердия, смягчен, и вышеуказанному Жану Бону надлежало лишь выбить глаза и лишить его зрения».
Однако, когда Людовика XI известили, что казнь была проведена небрежно и Жан Бон все еще видит одним глазом, король послал двоих лучников, которые имели приказ убедиться в истинности этого сообщения и, если осужденный действительно все еще видел, «окончательно выбить ему глаза и лишить его зрения».
Мы не станем говорить, а точнее, скажем лишь пару слов о несчастном брате герцога Бретонского, содержавшемся в железной клетке, — заморенном голодом, взбесившемся от ярости, рычавшем, подобно дикому зверю, и сотрясавшем прутья своей клетки.
И тем не менее некоторые авторы — из числа самых враждебных по отношению к Людовику XI и даже самых бесстрастных — утверждают, что Людовик XI вовсе не был злым человеком.
Легран несколько раз говорит о его доброте.
Коммин, хотя и находясь уже отчасти в немилости, рассказывает, что «король питал отвращение к предательству Кампобассо», а чуть ниже упоминает, что, когда Ричард III направил своему французскому соседу послание, в котором искал его дружбы, тот «не пожелал ни отвечать на его письмо, ни принимать посланца, считая упомянутого Ричарда чрезвычайно жестоким злодеем».[27]
Не проявилась ли в этом давняя ненависть Людовика XI к злобному горбуну, который один высказался против мира в Пикиньи?
Во всяком случае, весьма странно видеть, что Глостер был неприятен Людовику XI и приятен Людовику XVI. Как известно, Людовик XVI перевел с английского апологию Ричарда III, написанную сэром Робертом Уолполом.
Но это еще не все. «Скандальная хроника», сочинение, враждебное великому косцу благородных голов, утверждает, что даже во время войны он старался избежать пролития крови.
Молине, его величайший недруг, так отзывается о нем:
«Он скорее предпочел бы потерять десять тысяч экю, чем наихудшего лучника из своего войска».
Однако мы подошли к тому времени, когда старый король, разум которого все более и более мутился от страха, удалился в свой замок Плесси-ле-Тур, расставив у его зубцов часовых, а на дорогах к нему — ловушки. Прочтите по этому поводу «Квентина Дорварда» Вальтера Скотта, и, оставляя в стороне допущенный автором анахронизм в десять лет, вы найдете там великолепное описание событий.
В это же самое время, опасаясь, несомненно, отодвигать дальше границы своих завоеваний, Людовик XI дал обещание рейнским князьям, вступившим в союз против него, уйти с имперских земель и оставить Эно и Камбре.
Ему следовало позаботиться о себе самом и прописать, по его выражению, слабительное Франции.
Первое такое лекарство было использовано в отношении Даммартена. Король сообщил ему, что освобождает его от бремени командования армией, однако добавил, что ни в коем случае не желает снижать общественное положение своего доброго друга, а напротив, скорее намерен поднять его.
Вспомнил ли король об этом обещании? Да, ибо в следующем году Даммартен был назначен наместником Парижа и Иль-де-Франса.
Человек, которому король стал оказывать в это время полное доверие, был не кто иной, как Крев-Кёр, — фламандец, чья семья была обязана герцогу Бургундскому всем, тот, кто оберегал для Людовика XI старую часть города Арраса.
Он оберегал его так хорошо, что Аррас дважды поднимал восстание. Когда произошло второе восстание, Людовик XI заявил, что Арраса больше не будет.
И в самом деле, он выгнал оттуда всех жителей, которым пришлось покинуть город, оставив там все свои пожитки.
Затем пришлось посылать за целыми семьями даже в Лангедок и искать ремесленников, которыми заново заселили город. Долгое время церкви в Аррасе оставались закрытыми, ибо ни один священник не соглашался служить там.
Именно г-н де Крев-Кёр командовал войсками в сражении при Гинегате — в знаменитой битве шпор, о которой читатель осведомлен.
Фламандцы решили вернуть себе Теруан, несчастный город, разграблению которого предстояло позднее войти в поговорку: «Разграблен, как Теруан». Вместе с ними в поход двинулись три тысячи немецких аркебузиров, пятьсот английских лучников, Ромон со своими савоярами — им удалось целыми и невредимыми выбраться из-под Муртена, найдя дорогу между двух озер, — и вся знать Фландрии и Эно под предводительством молодого эрцгерцога Максимилиана: в общей сложности двадцать семь или двадцать восемь тысяч человек.
Крев-Кёр был послан Людовиком XI на выручку Теру- ану; он имел приказ не вступать в бой, чтобы дать фламандцам время потерять боевой дух и разойтись по домам; все хорошо знали этих славных фламандцев и были убеждены (по крайней мере, в этом был убежден Людовик XI), что понадобятся всего две или три недели, чтобы тоска по дому заставила фламандцев обратиться в бегство.
Однако в данном случае военачальник был выбран неудачно: вероятно, кто-нибудь другой и смог бы сыграть роль Фабия, противостоящего Ганнибалу, но это нельзя было доверять человеку, выведенному из себя оскорблениями со стороны фламандской знати и угрозой Максимилиана вычеркнуть его имя из списка рыцарей ордена Золотого Руна.
Армии сошлись в тот момент, когда Крев-Кёр со своими солдатами спускался с холма Гинегаты.
Крев-Кёр располагал всего лишь четырнадцатью тысячами пехотинцев, но тяжеловооруженных воинов у него было вдвое больше, чем у Максимилиана.
Это была необычная битва.
Крев-Кёр со всей своей тяжелой кавалерией ринулся на фламандских и имперских дворян; те не могли выдержать подобного натиска, и Крев-Кёр отрезал их от остальной части армии. Они обратились в бегство, а Крев-Кёр стал преследовать их; тогда они пришпорили коней и увлекли его за собой.
А вот что происходило на самом поле боя, пока Крев- Кёр, исполняя роль солдата, оставил свою армию без военачальника.
Наши лучники, оказавшись под ударом трех тысяч немецких аркебузиров, по большей части тирольцев, охотников на серн, как и их принц Максимилиан, кинулись на фламандцев, которые встретили их ударами пик.
Лучники отступили.
Тем временем гарнизон Теруана — французский гарнизон — совершил вылазку и ударил фламандцам в тыл, но, к несчастью, по дороге он наткнулся на вражеский лагерь и принялся грабить его.
Фламандцы развернулись и бросились на грабителей.
Лучники, со своей стороны, увидев, что фламандцы повернули назад, воспрянули духом и пошли в атаку.
Но в эту минуту они сообразили, что для них есть занятие получше, чем атаковать фламандцев, а именно, помогать французскому гарнизону грабить лагерь: согласно пословице, тем, кто приходит последним, достаются лишь кости.
Распалившись, они занялись грабежом, а затем, когда на пути у них оказалась артиллерия, они захватили ее и повернули против врага.
Однако в этот момент Максимилиан и Ромон вместе со всей армией, располагая меньшим количеством латников, чем их было в том отряде, который по-прежнему продолжал преследовать Крев-Кёр, набросились на расхитителей лагеря.
Молодой эрцгерцог, для которого эта битва стала боевым крещением, совершал чудеса: он собственной рукой убил четверых или пятерых солдат, отбил свою артиллерию и обратил в бегство всех этих гнусных грабителей.