«Кому успех, тому и слава!»
Жанна д’Арк
1429 -1431
ПРЕДИСЛОВИЕ
Перед вами одна из тех книг, которые следует читать так же, как они были написаны, то есть с верой.
Жанна д’Арк — это французский Христос; она искупила преступления монархии, подобно тому, как Иисус искупил грехи человечества; как Иисус, она претерпела страдания; как у Иисуса, у нее была своя Голгофа и был свой крест.
Три распутные женщины погубили Францию: Алие- нора Гиенская, жена Людовика Молодого; Изабелла Французская, жена Эдуарда И; Изабелла Баварская, жена Карла VI.
Дева спасла ее.
Алиенора Гиенская во время крестового похода своего мужа в Палестину влюбилась в молодого турка по имени Саладин. Ради него она, королева, жена и христианка, забыла родину, мужа и веру. По возвращении во Францию Людовик Молодой, вместо того чтобы покарать ее смертью, полагающейся за прелюбодеяние, или, по крайней мере, постричь ее в монахини и заточить в монастырь, ограничился тем, что дал ей развод и вернул ей все ее наследственные владения; после этого она вышла замуж за короля Англии, присоединившего таким образом к своему заморскому трону герцогства Нормандское и Аквитанское, графства Пуату, Мен, Турень и Анжу и превратившегося вследствие этого в одного из самых грозных вассалов короны; отсюда и притязания Англии на материковые земли.
Изабелла Французская вышла замуж за Эдуарда II; неверная супруга, она вскоре стала мужеубийцей. Но, поскольку она была сестрой Карла Красивого, ее сын Эдуард III после смерти короля Франции оказался ближе к французской короне, чем Филипп Валуа, ибо тот был всего лишь двоюродным братом Карла Красивого, тогда как Эдуард III приходился ему племянником; однако бароны королевства, применив к Эдуарду III салический закон, предпочли ему Филиппа Валуа. Отсюда притязания Англии на французскую корону и геральдические лилии, которые она носила в своем гербе и которые исчезли, лишь когда Наполеон соскреб их острием своего меча в битвах при Маренго и Аустерлице.
Наконец, Изабелла Баварская, которая, будучи, подобно двум своим предшественницам, вероломной королевой и неверной супругой, но к тому же еще и жестокой матерью, вступила в союз с королем Англии,
призвала во Францию врагов и, в ущерб своему собственному сыну, признала королем Генриха VI.
Вот тогда и появилась Жанна Дева. Ей понадобился всего год, чтобы спасти Францию: придя от Бога, она вернулась к Богу, но, с короной ангелов спустившись с небес, она вознеслась туда с пальмовой ветвью мученицы.
Так умерла Жанна Дева. И когда ее продал англичанам негодяй, судил неправедный суд и предали смерти подлые палачи, Карл, которому она спасла королевство, не сделал ни одного шага, не выступил ни с одним ходатайством, не предпринял ни одного действия, чтобы спасти ее.
Господь покарал его.
Карл умер от голода, опасаясь оказаться отравленным собственным сыном, Людовиком XI, и через тридцать семь лет после его смерти династия, к которой он принадлежал, угасла в лице Карла VIII, его внука.
I. КРЕСТЬЯНСКАЯ СЕМЬЯ
В праздник Царей-волхвов 1429 года от Рождества Христова, около десяти часов утра, рыцарь в полном боевом вооружении, сопровождаемый своим оруженосцем и своим пажем, въехал на ратном коне в деревню Домреми, называвшуюся также Домреми-де-Грё, но позднее утратившую вторую часть своего названия; подъехав к церкви и увидев, что обедня еще не закончилась, он остановился, сошел с коня, передал шлем, меч и шпоры своему пажу[28] и, разоружившись таким образом, поднялся на четыре ступени, которые вели к церковной паперти, а затем твердым и уверенным шагом дворянина прошел среди простолюдинов, в таком количестве заполнивших дом Господень, что опоздавшим к началу службы пришлось становиться на колени на ступенях и даже на улице. Но, как нетрудно понять, благородный воин был не из тех, кто скромно остается у дверей, и потому он пробился через толпу, которая, впрочем сама расступилась перед ним, заслышав звуки его шагов, и в свой черед опустился на колени перед маленькой железной решеткой, отделявшей священника от прихожан; таким образом, он оказался даже впереди певчих, и между ним и священником не было никого, кроме ризничего и хора детей. К несчастью, славный рыцарь пришел слишком поздно для того, чтобы осуществить свое религиозное рвение, и в ту минуту, когда он входил, обедня подходила к концу: он едва успел вымолвить «Pater», как священник произнес торжественные слова, возвещавшие об окончании службы, и удалился в ризницу, унося с собой серебряную дароносицу, на которой он только что выставлял Святые Дары.
После этих слов и ухода священника каждый, как было принято, поднялся, перекрестился и направился к дверям, за исключением рыцаря, который, не закончив, очевидно, своей молитвы, остался последним из всех, стоявших на коленях перед клиросом, и молился Богу с усердием, которое, начиная с того века, становилось крайне редким среди воинов; и потому, то ли из-за того, что крестьян поразила такая набожность, то ли из-за того, что у них появилась надежда узнать от человека, явно принадлежавшего к знати, новости о последних событиях, которые в те времена были столь удручающими, что занимали всех — от первых лиц королевства до самых скромных деревенских жителей, лишь небольшая часть верующих стала расходиться по домам; что же касается большинства, то оно, не обращая внимания на довольно сильный холод, причиной которого стал снег, выпавший ночью и на два-три дюйма покрывший землю, осталось на площади, сбившись в группы, но, несмотря на сильное желание, испытываемое всеми, ни один из этих славных людей не осмеливался расспрашивать ни пажа, ни оруженосца.
Одна из этих групп, ничем по виду не отличавшаяся от других, тем не менее должна привлечь внимание читателя.
Эта группа состояла из мужчины лет сорока- пятидесяти, женщины лет сорока—сорока пяти, троих молодых людей и юной девушки. Мужчина и женщина, хотя они и выглядели из-за тяжелого деревенского труда несколько старше своих лет, явно обладали крепким здоровьем, способствовавшим поддержанию душевного спокойствия, которое читалось на их лицах; что же касается троих молодых людей, старшему из которых было на вид двадцать пять лет, второму — двадцать четыре года, а третий выглядел шестнадцатилетним, то это были крепкие деревенские парни, с самого рождения, судя по всему, избавленные от всякого рода хворей, которым подвержены слабые здоровьем городские дети; и потому казалось, что они должны радостно и легко выдерживать бремя наследственного труда, на который Бог обрек человека, изгнав его из земного рая; что до девушки, то это была крупная и свежая крестьянка, в которой, несмотря на ее мягкие женские формы и при том, что ей едва исполнилось девятнадцать лет, все же можно было распознать крепкое сложение ее отца и двух ее старших братьев.
Хотя эта группа находилась ближе других к пажу, оруженосцу и трем лошадям, никто из ее членов явно не решался расспрашивать слуг рыцаря иначе, чем взглядом: паж смущал их своим презрительным и насмешливым видом, а оруженосец — своей физиономией, жестокое выражение которой придавало ему свирепый вид; и потому крестьяне довольствовались лишь тем, что смотрели на них и вполголоса обменивались между собой некоторыми предположениями, как вдруг какой-то человек отделился от одной из соседних групп, приблизился к той, на какую мы посоветовали нашим читателям обратить внимание, и, хлопнув по плечу мужчину, упомянутого нами как главу семьи, спросил его:
— Ну что, брат Жак, может, ты более сведущ, чем другие, и скажешь нам, кто этот рыцарь, что так долго и набожно молится в нашей церкви?
— Клянусь Богом, брат Дюран, — ответил тот, к кому был обращен вопрос, — ты мне окажешь услугу, если сам это скажешь, ибо я не припомню, чтобы когда-нибудь видел его лицо.
— Это, несомненно, один из тех капитанов, что разъезжают по нашей несчастной стране скорее для того, чтобы обделывать собственные делишки, а не служить нашему бедному королю Карлу Седьмому, да хранит его Господь, и, конечно же, этот остался последним в церкви для того, чтобы убедиться в том, что сосуды и подсвечники там в самом деле серебряные и стоят того, чтобы их украсть.
— Брат, брат, — пробормотал, качая головой, Жак, — хоть возраст и должен был избавить тебя от этого недостатка, ты по-прежнему скор на суждения, словно тебе все еще двадцать пять лет. Нехорошо понапрасну порицать своего ближнего, особенно если тебе не в чем его упрекнуть и, напротив, он ведет себя, как добродетельный человек и набожный рыцарь.
— Что ж, — отвечал Дюран, — если ты так уверен в его учтивости, то почему бы тебе смело не подойти к нему и не спросить, откуда он прибыл и кто он?
— О, если бы Жаннетта была здесь, — воскликнул младший из трех братьев, — она наверняка бы это сказала!
— А почему ты думаешь, что твоя сестра знает больше нашего, Пьер? Разве она когда-нибудь видела этого рыцаря?
— Нет, отец, — пробормотал молодой человек. — Не думаю, чтобы она когда-нибудь видела его.
— В таком случае, — с суровым видом промолвил Жак, — почему ты считаешь, что, никогда не видев его прежде, она может знать, кто он?
— Я был неправ, отец, — сказал молодой человек, первые слова которого вырвались у него словно непроизвольно. — Признаться, мне не следовало говорить этого.
— А ведь и в самом деле, брат, — с громким смехом подхватил папаша Дюран, — если твоя дочь, как говорят, прорицательница и вещунья, то она, возможно, могла бы знать ...
— Молчи, брат, — промолвил Жак тоном патриархальной властности, которую еще и в наши дни сохраняет в крестьянской хижине глава семьи, — молчи: если то, что ты сейчас сказал, услышат вражеские уши, этого будет достаточно для того, чтобы у нас были неприятности с духовным судьей из Туля. Послушай, жена, — продолжал он, — где же все-таки Жанна, и почему ее нет с нами?