Видя, что и на этот раз враг ускользает от него, и не зная, что стало причиной его возвращения в Париж, король, вместо того чтобы преследовать герцога Бедфорда, что поставило бы того в крайне сложное положение, двинулся из Монтепийуа в Крепи, а оттуда, не останавливаясь, в Компьень, где с огромным восторгом был встречен горожанами. Карл оставил им в качестве управителя и капитана пикардийского дворянина по имени Гильом де Флави и, узнав о том, что жители Санлиса, считая себя покинутыми герцогом Бедфордом, только что подчинились королевской власти, отправился в этот город и расположился там вечером того же дня, когда он оставил Компьень.
Тем не менее в течение тех нескольких дней, которые король провел в Компьене, там произошли важные события. В ответ на предложения, выдвинутые в Аррасе, герцог Бургундский направил в Компьень своих представителей — Жана Люксембургского, епископа Арраса, сира де Бримё и сира де Шарни, и при первом же обмене условиями перемирие было заключено. Одно из условий перемирия состояло в том, что англичанам разрешалось участвовать в переговорах; король согласился на это, но на условии, что принцам, вот уже пятнадцать лет находящимся в английском плену, будет разрешено выкупиться. Это перемирие, которому король снова был обязан Жанне и которое, как надеялись, могло стать подготовительным этапом перед подписанием настоящего мира, было лишь частичным; его действие распространялось на все области, расположенные на правом берегу Сены от Ножана и вплоть до Онфлера; таким образом Париж и города, имевшие переправы через реку, исключались из этого договора: король имел право атаковать их, а герцог сохранял за собой право оборонять их.
Но пока все эти условия обсуждались в Компьене, Ла Гир, не имевший ничего общего с политикой и быстро пресыщавшийся любым отдыхом, вместе с несколькими отважными соратниками отправился на поиски военных приключений; и вот однажды утром, проехав достаточно большое расстояние, он и его товарищи оказались прямо перед крепостью Шато-Гайар в семи льё от Руана. Поскольку еще только рассветало и комендант крепости, которого звали Кингстон, не опасался никакой атаки, зная о том, что французы находятся более чем в двадцати льё от него, Ла Гиру хватило времени овладеть воротами крепости, прежде чем англичане начали оказывать сопротивление, и, воспользовавшись этим первым успехом, он заставил коменданта сдаться. Захваченный врасплох и не осведомленный о численности тех, с кем он имел дело, комендант попросил сохранить ему жизнь, сильно опасаясь, что в этой просьбе ему будет отказано. Но Ла Гир выполнил ее, и тогда, к своему великому изумлению, комендант увидел, как в крепость вступают победители: английский гарнизон был вдвое больше и сильнее тех, кому он сдался. Тем не менее Кингстон сдержал свое слово: как и было условлено, он сдал замок вместе со всем тем, что находилось в его стенах, и уехал. Ла Гир же немедленно занял освободившуюся должность.
Во время обеда ему доложили, что в одном из подземелий обнаружен французский пленный, запертый в железную клетку; Ла Гир сразу же спустился вниз и не узнал пленника, настолько тот изменился, но заключенный сам узнал своего освободителя. Благородный и храбрый сир де Барбазан, захваченный в плен в Мелёне, в течение девяти лет после этого был заперт в железной клетке, двери которой были заклепаны из опасения, что пленный сумеет открыть их. Ла Гир тут же велел сломать прутья клетки. Но, хотя и видя перед собой этот неожиданно открывшийся выход, старый рыцарь лишь покачал головой в знак отказа и сел в углу, заявив, что он дал коменданту обещание быть его покорным пленником и, пока он не будет освобожден от этого обещания, ничто на свете не заставит его выйти из клетки. Тщетно Ла Гир уверял его и клялся своей честью, что Кингстон сдал замок со всем его содержимым, и, следовательно, пленный, находившийся там, совершенно естественно включался в условие капитуляции, — Барбазан отвечал, что это вполне возможно, но он, тем не менее, останется в клетке до тех пор, пока не будет свободен от своего слова. Ла Гиру пришлось посылать вдогонку за Кингстоном, который вернулся, чтобы освободить Барбазана, так и не покидавшего своей клетки до тех пор, пока его тюремщик не снял с него клятвы. Оставив в Шато-Гайаре гарнизон, Ла Гир вернулся к королю вместе со старым рыцарем, который спешил снова взяться за оружие и умирал от желания пустить его в ход; короля они нашли в Санлисе, и он, подобно всем, кто его окружал, был чрезвычайно рад вновь видеть отважного сира де Барбазана, о котором никто ничего не слышал так давно, что все уже считали его умершим.
В это самое время король узнал об отъезде герцога Бедфорда в Руан и решил двинуться на столицу, воспользовавшись его отсутствием; подкрепление в лице двух славных рыцарей, прибывших к нему, еще более укрепило Карла VII в этом решении; узнав, что авангард его армии достиг Сен-Дени и без всякого сопротивления вошел туда, он в свой черед отправился в путь и 29 августа прибыл в эту древнюю королевскую усыпальницу. Как только он там оказался, все окрестные города перешли на его сторону: Крей, Шантийи, Гурне-на- Аронде, Люзарш, Шуази и Ланьи изъявили ему покорность, а сеньоры Монморанси и Муи принесли ему клятву верности.
Так что все складывалось превосходно; и потому, прибыв в Сен-Дени, Дева вновь пришла к королю и, бросившись перед ним на колени, стала умолять его позволить ей уехать, поскольку он более не нуждался в ее помощи; со слезами на глазах она говорила королю, что чувствует себя неспособной впредь быть полезной ему и что ее голоса сказали ей, что если она и долее останется в армии, то с ней непременно случится несчастье. Король спросил ее, какое несчастье может с ней произойти, и Жанна ответила, что она будет ранена, а затем взята в плен. Но король не хотел ничего слушать, заявляя, что если она, не дай Бог, будет ранена, то, как это с ней уже было, она быстро поправится, а если она попадет в плен, то он продаст половину своего королевства, чтобы выкупить ее. Жанна поднялась с колен, сокрушенно покачав головой, и, видя, что ей не удастся ничего добиться от короля, отправилась в церковь помолиться, чтобы если с ней и произойдет несчастье, то, по крайней мере, Господь смилостивился бы над ней.
На следующий день было принято решение приблизиться к Парижу и, покинув Сен-Дени, встать лагерем в Ла-Шапели. Жанна с печальным видом ехала верхом, в то время как ее младший брат следовал за ней, держа ее копье, а сир Долон — ее знамя, как вдруг она заметила, что по той же дороге идет солдат, рука об руку с какой-то гулящей девкой. Жанна уже давно строго-настрого запретила подобным особам сопровождать армию, и потому она тотчас попросила брата Пакереля передать женщине, чтобы та ушла прочь. Но, вместо того чтобы подчиниться, женщина ответила вызывающе нагло, а когда Жанна подъехала к парочке, чтобы самой прогнать распутницу, солдат с мечом в руке ринулся навстречу, крича, что уже слишком долго такие бравые воины, как он, подчиняются бабе и что пришла пора это менять. Жанна, привыкшая к тому, что ее уважают как военачальника, не смогла вынести такой дерзости и обнажила свой меч; понимая, что ударом лезвием меча солдата можно убить, она ударила его плашмя по шлему и приказала ему уйти прочь; но, видимо, как ни слаб был этот удар, час старого доброго оружия, не раз выдерживавшего куда более тяжелые удары, пробил: клинок разлетелся на куски, и лишь одна рукоять осталась в руке Жанны.
В эту минуту король, услышав какой-то шум, лично подъехал к Жанне, чтобы узнать, что происходит, и увидел, как она с печалью смотрит на обломки клинка и бесполезную отныне рукоять. Когда ему рассказали о случившемся, он произнес, обращаясь к девушке:
— Жанна, вам следовало нанести удар древком вашего копья, а не этим славным мечом, пришедшим к вам божественным путем.
— И тем же путем ушедшим, — промолвила в ответ Жанна, — ибо, поверьте мне, государь, это последнее предупреждение Господа, который велит мне уйти.
Король стал смеяться над этой упорной верой в несчастье и, чтобы утешить Жанну в ее потере, предложил ей свой собственный меч, но она отказалась, заявив, что отобьет себе какой-нибудь другой меч у англичан.
И действительно, как можно было поверить в дурные предчувствия этой девушки, когда ее слава росла повсеместно и когда все обращались к ней не иначе, как к пророчице или святой? В Труа несколько женщин умоляли ее стать крестной матерью их детей, и она трижды держала младенцев над купелью, давая девочкам имя Жанна, а мальчикам — Карл. В Ланьи за ней прибежали, чтобы просить прийти ее к колыбели больного ребенка, который в течение трех дней выглядел мертвым и которого священник не хотел крестить, говоря, что малыш скончался; Жанна пришла к этой колыбели и, опустившись перед ней на колени, стала молиться; и тогда ребенок открыл глаза, а священник, воспользовавшись этой минутой, совершил над ним крещение, громко возглашая, что Господь, благодаря молитве Жанны сотворил это чудо. Наконец, незадолго до этого, когда она была в Компьене, граф д’Арманьяк, являвшийся одним из первых вельмож королевства, написал ей, бедной и невежественной крестьянке, письмо, в котором он спрашивал, кому из трех пап, борющихся за престол святого Петра, ему стоит доверять, обещая ей признать того, кого признает она.
Все эти великие почести, несомненно, ослепили бы кого угодно, кроме Жанны; но Жанна, напротив, стала еще более смиренной и скромной, чем прежде, ибо она чувствовала, что Бог с каждым днем отдаляется от нее.
X. КОМПЬЕНЬ
В тот же вечер французы появились под Парижем, который защищали мессир Луи Люксембургский, епископ Теруанский, и английский рыцарь по имени Джон Радклифф, а также примерно три тысячи солдат, не считая тех горожан, что в свое время приняли участие в массовом убийстве арманьяков и теперь еще больше, чем англичане, были заинтересованы в том, чтобы король не овладел вновь своей столицей, ибо они прекрасно понимали, что если Париж захватят, то им не будет пощады за былые дела. Французы прошли у подножия Монмарт