И Шарлемань в возрасте 40 лет с мальчишеским энтузиазмом посещал школу. Он делал быстрые успехи в латыни, потому что его учитель говорил с красноречием Цицерона. Речь Шарлеманя была достаточно беглой, но Алкуин предупреждал, чтобы он правильно употреблял слова: «ara» означало алтарь, «hara» означало хлев, и не следовало путать эти два слова.
– Ошибки в словах опасны, – согласился Шарлемань. – Но ошибиться в значении слова еще опаснее.
У него было давнее пристрастие к хорошему, звучному языку франков. Почему жаркий июль должен называться по имени мертвого Цезаря, когда это месяц сенокоса? И март тоже не имел больше ничего общего с богом войны римлян, его следует называть «лентцинманот» – месяц поста. Абсолютно очевидно, что май должен называться «виннеманот» – месяц веселья.
Шарлеманю доставляло удовольствие переименовывать все месяцы.
– Мой народ плохо знает латынь, – говорил он, – и поэтому люди плохо поют в церкви и плохо молятся, так как употребляют неправильные слова.
– Если твои люди правильно думают, когда молятся, разве имеют значение ошибки в словах?
– Да, имеют.
Шарлемань слишком хорошо понимал, что мысли франков следуют за их желаниями, связанными с блудом и прочей мерзостью, роскошью, бездельем, драками, насилием и пьянством. Его собственные мысли текли в том же направлении. С бешеной энергией, пользуясь уроками Алкуина, Шарлемань изо всех сил старался не дать близким ему людям разложиться морально и физически.
С хорошим чувством юмора воспринял кельт из Йорка трудную задачу обучения чужого народа. Невозможно было противостоять настойчивости короля. Из Англии Алкуин вызвал своих учеников, чтобы те преподавали юношам три первые ступени знания – грамматику, диалектику и риторику с начальными основами математики. Остальные четыре из семи ступеней, или основ, знания – алгебру, музыку, медицину и астрономию – он преподавал сам вместе с лангобардами Петром и Павлом в дворцовой школе. Конечно, школа существовала и прежде в палатах королевского двора в Вормсе, Ингельхейме и Кельне. Так как за странствующим двором Шарлеманя следовало множество дворян и духовных лиц, то занятия в дворцовой школе часто проходили в лугах или винных подвалах.
В стране начали поговаривать, что король Шарлемань, недовольный собственным народом, призвал чужеземцев из Ломбардии и Британии для обучения людей. Разговоры перерастали в ропот.
Проницательный Алкуин методику взял у Пифагора, а большую часть идей заимствовал у других, особенно у Беды Достопочтенного[19], своего духовного учителя. Одна из идей состояла в том, чтобы наполовину обученный ученик обсуждал какой-нибудь вопрос с совсем неграмотным парнем, а сам Алкуин ограничивался тем, что разъяснял ребятам то, что ставило их в тупик.
Кроме того, он обожал обращать ответы, которые временами бывали для него трудноваты, в загадки и шутки. На одном из уроков Пипин (королевский сын) задавал вопросы, а учитель отвечал.
– Что такое воздух?
– Хранитель жизни.
– Что такое жизнь?
– Радость хорошим, печаль плохим, ожидание смерти для всех.
– Что такое смерть?
– Путешествие в неизвестность, плач по живым и исполнение воли человека.
– Что такое человек?
– Проходящий путник, гость места…
– Что такое луна?
– Глаз ночи, проливающий росу, предсказатель бурь.
– Что такое море?
– Путь отважных, граница земли, пристанище рек, источник дождей.
В конце Алкуин задавал загадки, например: «Я видел, как мертвое породило живого, а дыхание живого пожрало мертвых».
Пипин решил ее: «От трения сухих веток возник огонь, спаливший эти ветки». При помощи загадок и диспутов учитель из Йорка будоражил умы франков, чтобы они сами старались понять суть вещей. В настоящих науках – физике Аристотеля, географии Птолемея или истории звезд Гиппарха – он был почти столь же несведущ, как и его ученики. Тайну бледной луны, совершающей круг по ночному небу, не было нужды обсуждать. Движение луны осуществлялось по воле Создателя. Она будет продолжать свое движение до тех пор, пока солнце не станет черным, как пепел, и звезды не упадут с неба, как листья со смоковницы под порывом ветра, и дракон не вылезет из моря на сушу в последний день жизни человека.
Этот Судный день, так хорошо описанный Бонифацием, возможно, должен был наступить очень скоро.
Математика Алкуина не требовала от его учеников отличного знания цифр и умения считать. Единственными цифрами, с которыми им приходилось иметь дело, были римские от I до IX, без нуля и отрицательных величин. Помножить что-нибудь вроде МССХIХ на простое XIV было нелегкой задачей для пальцев, использующих метки на вощеной дощечке. Однако это можно было сделать, мысленно представляя себе цифры. То же самое относилось и к алгебраическим уравнениям.
И здесь тоже находчивый кельт и его ученики прибегали к помощи старинных цифровых задач, например таких: «У лестницы 100 ступенек, на первой ступеньке сидит один голубь, на второй два, и так до 100 голубей на сотой ступеньке. Сколько всего голубей сидит на лестнице?» Чтобы найти ответ, необходимо помнить, что на каждой паре ступенек сидит сотня голубей, если брать первую и девяносто девятую ступеньку, вторую и девяносто восьмую и так далее. Так вы считаете до 49 сотен, прибавляете среднюю ступеньку с 50 голубями и последнюю с сотней. Теперь вам известен ответ – 50 сотен плюс 50 голубей.
Они вынуждены были все придумывать сами из-за отсутствия учебников. Вскоре Алкуин написал простейшую грамматику и составил сборник месс. Опытные монахи переписали их заново. Алкуин также затребовал из своей старой библиотеки в Йорке исторические труды Беды и стихи Вергилия. Но в основном франки, и стар и млад, учились слушая и запоминая.
К тому же их учеба никак не соприкасалась с искусством. На протяжении многих поколений в стране франков никто не занимался ваянием. Росписи же на церковных стенах изображали либо картины, где демоны с раздвоенными хвостами пытали грешников адским пламенем в пасти гигантского дракона, либо блаженных, которых добрые ангелы возносили в Царство Небесное сквозь просвет в облаках. Грешники изображались нагими, блаженные – одетыми.
Кроме того, среди Святых Даров, что Карл привез из Рима, имелось несколько картин, изображавших святого Иоанна, пишущего Евангелие с помощью священного орла, или напуганного святого Петра, трясущегося при виде кукарекающего петуха. На картине были изображены три петуха, чтобы подчеркнуть: петух прокукарекал трижды, как это говорится в Священном Писании. Эти фрагменты картин Карл велел скопировать своим художникам. Опытные руки резчиков с берегов Рейна делали точные копии на деревянных дверях и декоративных тарелочках. Искусные мастерицы продолжали дело вышивкой на знаменах и портьерах.
На остатках римского искусства, из тех, что еще можно было найти, – осколках мозаики, изображавших сцены с гладиаторами, павлинами и солдатами, с триумфом возвращавшимися из боевого похода, – не много осталось от исчезнувшей цивилизации. Шарлеманю нравилось рассказывать благодарным слушателям о легких и утонченных сценках, свидетелем которых он был в Риме и Парме, о мучениках, возносимых на небеса, и о стенах Иерихона, рухнувших при трубных гласах христианских труб.
Карл также постепенно добавил кое-что к родовой легенде об Арнульфе, который, похоже, был родом из семьи патрициев. После того как Карл долго слушал о приключениях троянцев, описанных Вергилием, он припомнил, что один из его предков носил имя Анхиз или что-то похожее. Возможно ли, размышлял Карл, что древние франки, таинственным образом вышедшие из моря, были странствующими троянцами, которых вел Анхиз, отец Энея? Он только несмело предложил это объяснение происхождения франков, но история сразу распространилась повсюду, потому что сам король был ее автором. Алкуин, преклонявшийся перед Вергилием, не говорил ни «да», ни «нет».
– Не оглядывайся назад, дорогой друг, – советовал он. – В своей мудрости смотри в будущее, потому что оно в твоих руках, наихристианнейший король.
Задумчивый бритт, привыкший к борьбе мелких правителей своего острова, уже почувствовал власть, которой мог бы обладать Шарлемань, если его умело направлять.
Но грубый франк почерпнул новую идею из уроков Алкуина. Благословенная культура и пышность также, казалось, всегда шли с Востока, откуда троянцы отправились в свои странствия, оплакивая потерянную родину, откуда и Павел пришел в Рим. Там, на Востоке, Константинополь по-прежнему поражал роскошью и великолепием всех искусств, и даже язычники арабы привозили с собой драгоценные изделия из Вавилона или Багдада, где правил калиф в золотом дворце и можно было увидеть фантастических слонов.
Павел Диакон рассказывал ему историю греков, и Карл поручил странно одетому Элише обучать греческому не только Ротруду, но и других детей. Все очень веселились, глядя, как Элиша приветствует Ротруду, распростершись на циновке, словно в поисках муравьев.
Алкуин организовал свою дворцовую Академию после того, как изучил привычки своего повелителя. Название «Академия» приятно звучало, поскольку было новым словом в стране франков, и Алкуин ясно понимал, что король в любом случае распорядился бы именно так. Академия предлагала не столько высшее образование, сколько образование для высших учеников – шестерых королевских детей, паладинов вроде горячего Ангильберта и самого Шарлеманя.
В перерывах между приступами лихорадки, которая никогда не отпускала его, Алкуин руководил этим семейным кружком с мягким шутливым добродушием. Он быстро освоился с прозвищами, которыми награждал всех Шарлемань. Внутри кружка Ангильберт стал «юным Гомером», сам Алкуин – «бедным Горацием», а король – «Давидом, вознесенным Творцом над своими врагами».
Передав школу своим помощникам, Алкуин заведовал этим тесным академическим кружком, где бы король ни останавливался – в Вормсе, Ингельхейме или Тионвилле. Очень скоро он обнаружил, что играет роль церемониймейстера в то время, как франки распевали песни и перемежали шутки глотками доброго вина. Алкуин вносил свою лепту колокольным звоном. С помощью маленьких серебряных колокольчиков воспроизводился мелодичный звон больших церковных колоколов. Его веселый повелитель настаивал на том, что они должны приобрести новый орган у императора, вернее императрицы Ирины, поскольку старый сломался в Сен-Дени и его некому было починить.