Это означает, что судебный процесс потерял большую часть задуманной повестки, поскольку вопрос о совместном осуждении королем герцога Алансонского, герцога Бургундского, графа Арманьяка и Дофина отпал. Но несмотря ни на что, было принято решение вернуться этому, но позже и в другом месте. Замок Монтаржи, хотя в нем находился прекрасный зал (одно из главных сооружений Карла V, которое Карл VII восстановил[626]), был заменен весьма скромным городком Вандом, принадлежащим Жану де Бурбону, графу Вандомскому. Конечно следовало бы провести столь значимый судебный процесс в Париже, но между Карлом VII и парижанами существовали старые и горькие обиды. Город Тур также был исключен. Причины, для переноса места суда, были следующими: небольшие размеры Монтаржи (города и замка) не позволяли разместить всех тех, чье прибытие ожидалось, к тому же там как и в Орлеане и Сюлли-сюр-Луар бушевала эпидемия; что касается Вандома, то из этого городка, в случае необходимости (высадки англичан), можно было быстро добраться до Нормандии, Бретани или Пуату.
Карл VII вступив в Вандом 21 августа 1458 года, во главе пышной процессии и с армией за спиной[627], остановился в командорстве ордена госпитальеров (бывшем приорстве ордена тамплиеров). Торжественное открытие заседания суда в зале, украшенном гобеленами цветов короля с флер-де-лис, состоялось 28 августа (миниатюра Жана Фуке передает сцену, когда обвиняемый был представлен суду и усажен на отведенную ему скамью).
Все заняли свои места, каждый в соответствии со своим статусом и рангом. Отсутствующие были оглашены поименно. Хронист Жак Дю Клерк упоминает четырех отсутствующих: герцогов Бургундского, Анжуйского, Бурбонского и графа де Ла Марш. Фактически, лично отсутствовали только герцоги Бургундский и Анжуйский, хотя они и были представлены послами, которых, правда, не допустили к дебатам. По словам Шатлена, "что касается двух рыцарей [Кроя и Лалена], которые были посланы туда герцогом Бургундским и могли представить его персону как дважды пэра и первого из пэров Франции по старшинству и по статусу своих владений, а не по милости короля и не по случайному исполнению должности, как это было с другими[628], то они не были призваны участвовать в процессе каким-либо образом". Им только заявили, что если они прибудут, то им предоставят место в зале суда, "но они так и не явились из-за недоверия к суду и потому, что герцог Алансонский, которого в тот день судили, был рыцарем Ордена Золотого руна". И это было очень горько, ведь "с незапамятных времен членство в Ордене Золотого руна полагалось только самым достойным и благородным рыцарям, которые были очень известны и к которым было меньше всего упреков в их истинной приверженности к христианской религии"[629]. В этом несколько запутанном тексте очевидны две темы затрагивающие Филиппа Доброго: с одной стороны, он был единственным подлинным светским пэром Франции, поэтому в его отсутствие речь могла идти только о пародии на судебный процесс, но, с другой стороны, герцог Алансонский был виновен, и обвинения, справедливо ему предъявленные, отражались на чести Ордена Золотого руна, к которому он принадлежал.
Развязка наступила 10 октября 1458 года: "Иоанн, герцог Алансонский, пэр Франции", обвиненный в "заключении нескольких договоров и соглашений с нашими врагами и противниками англичанами", на "суде под Нашим председательством в присутствии лиц являющихся свидетелями обвинения и давшими показания", был объявлен "виновным в оскорблении величества" и как таковой "лишён всех должностей и владений во Франции"[630]. Основная часть его имущества была конфискована, он остался в тюрьме (в замке Лош) на неопределенное время (фактически до смерти короля), но его семья была помилована и избежала жестокого обращения[631], но самое главное герцог сохранил свою жизнь.
Но перед этим приговором, который подразумевался с самого начала и который в некотором смысле облегчил для всех ситуацию, под контролем или по инициативе канцлера Франции Гийома Жувенеля был проведен опрос всех участников участников судебного процесс. В конце концов, каждый имел право, так или иначе, вмещаться в дело. Но нам известны "мнения" или "предложения" только трех пэров: Филиппа Бургундского, Жана Жувенеля дез Юрсена, первого церковного пэра как архиепископа-герцога Реймса, и Карла Орлеанского. Эти, тщательно составленные, "предложения", были широко распространены по стране и даже внесены в повествования того или иного хрониста. Так, Жак Дю Клерк говорит о "предложении" герцога Бургундского, обнародованного Жаном Л'Орфевром в начале сентября 1456 года[632]: "Этого предложения я лично не слышал, но был ознакомлен с ним в письменном виде. И я полагаю, что упомянутый мэтр Жан Л'Орфевр представил его в суд, после чего оно было скопировано и дошло до меня в копии"[633].
Было бы утомительно повторять все подробности аргументов, представленных этими лицами или от их имени, которые склоняли короля к проявлению милосердия. Герцог Бургундский просил короля о снисхождении, приводя множество аргументов и ссылаясь на величие короля, которому должно быть свойственно проявлять милосердие, учитывая семейное положение обвиняемого, оказанные им ранее услуги, а также его "простоту". От имени короля герцогу ответил Ришар Оливье, епископ Кутанса, который был важным посредником в отношениях между Карлом VII и Филиппом Добрым, а также, как мы уже видели, одним из судей в деле о реабилитации Жанны д'Арк. Епископ заявил, что короли и принцы должны быть также и судьями, иначе их власть, по словам Святого Августина, будет только фикцией, а верное служение короне предшественников герцога Иоанна является скорее отягчающим обстоятельством; конечно, он не обладает необходимой для принца крови мудростью, но его тщательно спланированные интриги показывают, что он не так уж "прост"; к тому же писаный закон существует для того, чтобы пресекать преступные действия и накладывать серьезные наказания[634].
8 октября, когда решение, возможно, уже было приято и готовилось к оглашению, Жан Жувенель дез Юрсен изложил свое "объявление". Он отметил, что на протяжении всего процесса только и разговоров было, что об ужасном законе Юлия Цезаря "О измене". Но, как известно, король является императором в своем королевстве, и "не подчиняется римским законам". Герцог Алансонский "сильно провинился", поэтому, только король как император в своем королевстве, является тем, кто может даровать ему помилование даже если несколько принцев и баронов пытаются присвоить себе это право. Именно эта монополия на помилование обязует короля использовать ее, как "наместника Бога", так же, как он однажды поступили с парижанами, которым было дано "всеобщее прощение". Так что то, что король сделал для простых подданных, которые долгое время носили красный крест англичан, следует сделать и для своего родственника, который так хорошо служил ему, в том числе и при Жанне Деве. Тем более что герцог показал себя скорее опрометчивым, чем сознательно вероломным: "И его поступок, похоже, был лишь делом рук обуянного страстями человека, стремившегося отомстить кого-нибудь другому, и не подумавшего хорошенько о последствиях, которые могут воспоследовать"[635].
Две сохранившиеся копии мнения Карла, герцога Орлеанского отсылают нас к религиозному аспекту этого дела. Сначала герцог постулирует, что король — его "суверен", и тут же задается вопросом, что означает "суверен"? Далее следует объяснение, что король это тоже человек из плоти и крови, подверженный, как и все люди, невзгодам. И пережитые им в юности невзгоды, являются доказательством того, что Бог его любит, поскольку: "Кто по-настоящему любит, тот и наказывает по-настоящему". Но теперь король победил и процветает: "В прошлом ни один из Ваших предшественников не держал королевство в своих руках настолько твердо, как вы". Слово "суверен" первоначально относится к Богу, Который "властвует над всеми". И если короля теперь называют христианнейшим, то это значит, что он является наместником или представителем Бога в королевстве Франция (формулировка, от которой и Жанна д'Арк не отказалась бы!) и поэтому все должны служить ему, слушаться его и, советоваться с ним. Поэтому дело о измене герцога Алансонского, является исключительно серьезным и болезненным, а для герцога Орлеанского, даже более болезненным, чем убийство его отца в 1407 году, и, чем его пленение, потому что оно стало последствием того, что он выполнил свой долг и знал, что может рассчитывать на помощь Франции. Ведь Карл Орлеанский даже выдал замуж за Иоанна II свою единственную дочь, а тот в свою очередь поклялся в истинном уважении к тестю (странное уважение, учитывая, что происки Иоанна грозили Карлу потерей 10.000 ливров дохода).
Затем Карл приводит первую притчу. У Бога было два суда, один из которых назывался "Правосудие", а другой — "Милосердие". Как-то прибыл на суд один бедный грешник. Прокурор суда "Правосудия" выступил за его осуждение, грешник же не желая быть осужденным обратился к суду "Милосердия". Адвокат "Милосердия", защищавший грешника, использовал в качестве аргумента цитату о том, что Бог не только склонен, но и вынужден быть милосердным. Поскольку король во Франции является наместником Бога, он тоже обязан проявить милосердие: "Итак, если Милосердие может сдержать гнев Господа нашего, то оно должно умилостивить сердце христианнейшего короля Франции?".
Вторая притча. Мария была матерью Христа, Которому Отец передал суд над людьми. Первый почетный титул, который Мария получила из уст архангела Гавриила во время Благовещения, был титул Матери милосердия и благодати. Поэтому она вправе заступаться перед своим Сыном за грешников и просить для них милосердия. "Если вы, французы, считающие меня своей защитницей и покровительницей, не проявите милосердия,