Принято считать, что между 1348 годом (пандемия Черной смерти распространившаяся от берегов Черного моря до Мессины, Генуи и Марселя, и далее на север) и 1375 годом (четвертая вспышка чумы 1360–1369 годов, которая, как говорили, больше всего поражала детей и женщин) страна находилась в упадке, поскольку практически все провинции понесли огромные демографические потери, которые не могли быть быстро компенсированы рождаемостью, о которой мы почти ничего не знаем (можно только предположить, что она оставалась высокой). Возможно, с 1375 года и до конца XIV века произошло некоторое восстановление численности населения, но если оно и было, то было сведено на нет сильной эпидемией 1399–1402 годов. Хронист Монах Сен-Дени пишет, что весной 1399 года все реки королевства вышли из берегов (особенно Сена, вздувшаяся от избытка воды из своих притоков) и затопили прибрежные земли "сгноив все посевы"; люди были обеспокоены, особенно старики, которые вспоминали, что уже видели "подобное наводнение, за которым последовала большая смертность"; и это произошло не только в тот год но и в два последующих. "Эпидемия, проявляющаяся абсцессами, терзала Бургундию, Шампань, Бри, Мо и Париж с конца мая до конца ноября. Эта болезнь стала причиной смерти многих людей обоих полов, но особенно сильно она поражала недавно родивших женщин. Чтобы огромное количество погибших не наводило ужас на живых, в Париже было запрещено публиковать имена умерших и проводить по ним обычные панихиды". Карл VI, за которым последовали принцы крови и большинство придворных, чтобы избежать августовской жары и "зловредного влияния морового поветрия", укрылся в Нормандии, провинции, которая еще не была охвачена эпидемией. Это был мудрый шаг, задокументированный в то время и позже теми, кто смог последовать за королем и согласно знаменитому совету Гиппократа "бежать быстро и подальше". "Но в течение следующих двух лет та же самая чума обрушилась на все провинции королевства. Таким образом, смертность продолжалась три года, заканчиваясь в одном месте, чтобы начаться в другом"[782].
Можно предположить, что в 1340 году королевство Франция насчитывало приблизительно 20 миллионов жителей, а к моменту рождения Карла VII — лишь половину от этого числа[783].
Изучение последующих пятидесяти лет показывает, что регионы к югу от Луары долгое время оставались на этом демографическом уровне (то есть на 50% меньше, чем в 1300-х годах), хотя после 1430 или 1440 года наблюдался небольшой рост, который продолжался, не без взлетов и падений, до конца царствования и после него. В этих регионах некоторые города, такие как Бурж, Пуатье и Тур, по политическим причинам оказались в довольно выгодном положении. Но в Лионе, Монпелье или Тулузе ситуация оставалась плачевной. Сильно пострадали южные районы, такие как Сентонж и Они, ставшие зоной боевых действий.
Но к северу от Луары ситуация была гораздо более катастрофичной, так в 1440 году в Мэне, на севере Анжу, в районе Шартра, Иль-де-Франс и его окрестностях, в Шампани и восточной Нормандии жителей было гораздо меньше, особенно в сельской местности, чем поколением ранее. Чтение Дневника Парижского буржуа (Journal d'un bourgeois de Paris), а также изучение различных документальных источников (к которым следует относиться с осторожностью, поскольку очень часто люди писали только для того, чтобы излить свои жалобы), оставляет впечатление, что население было обессилено из-за войны, болезней и проблем со снабжением продовольствием, не говоря уже о психологическом ущербе. По оценкам специалистов, город Париж, в период между началом "раздоров" (1410 год) и сороковыми годами XV века, потерял половину своего населения. С середины 30-х годов XV века и до начала следующего десятилетия Па-де-Ко подвергся настоящему опустошению. После наступления мира и утихания эпидемии, деревни стали постепенно заселяться, но демографическая ситуация в 1460 году все еще оставалась безрадостной, несмотря на самодовольные дифирамбы Марциала Овернского в его Вигилиях на смерть короля Карла VII (Vigiles de la mort de Charles VII). Можно ли поверить, что в то время во Франции (королевском домене, включая Дофине, и исключая Бургундскую державу на востоке и севере, а на западе герцогство Бретань, которое довольно хорошо себя чувствовало благодаря политике нейтралитета) могло проживать 7–8 миллионов человек? Следует, однако, отметить, что Англия, только незначительно пострадавшая от опустошения вызванного войнами, находилась в похожей демографической ситуации имея в течение первой половины XV века лишь 2,5 миллиона населения, по сравнению с 4–5 миллионами накануне пандемии Черной смерти.
Жили ли эти миллионы подданных Карла VII (возможно, 1.500.000 очагов) лучше, чем во времена, скажем, "доброго короля Людовика Святого", царствование которого считался пиком средневекового процветания, а память об этом сохранялась на протяжении поколений? В целом, нет никаких оснований так считать, а скорее наоборот. В условиях того времени дефицит населения выражался не только в количестве крестьян и домохозяйств, но и в расширении пустошей поросших бурьяном и кустарником и заброшенности, как сельских, так и городских, домов, становившихся "пустыми, запущенными, разрушенными и непригодными для проживания развалинами". То же самое касалось как хозяйственных построек (конюшен, амбаров, пекарен, водяных и ветряных мельниц), так и к церквей. Королю не раз во время своих путешествий приходилось наблюдать пустынный и обезлюдевший ландшафт.
В связи с этим, как можно не процитировать еще одну история, которую Тома Базен поместил в начале своего повествования о царствовании Карла VII? "Я своими глазами видел обширные равнины Шампани, Босе, Бри, Гатине, Шартре, Дрё, Мэна, Перша, французского и нормандского Вексена, Бовези, Па-де-Ко, от Сены до Амьена и Абвиля, Санлиссе, Суасонне и Валуа до Лаона, и далее до Эно, абсолютно пустынными, невозделанными, заброшенными, обезлюдевшими, покрытыми кустарником и бурьяном, с прежними рощами превратившимися в густые леса"[784]. Это, конечно, может быть литературным преувеличением, но в любом случае, является словами свидетеля. И многие из этих областей Карл VII посетил во второй половине своего царствования.
Но, говоря о конце этого царствования, тот же Тома Базен пишет: "Почти повсюду земля была возвращена в обработку, а новые посевы появились там, где в течение тридцати и более лет поля оставались невозделанными и заросшими кустарником и бурьяном"[785].
Существовала своего рода закономерность: чем меньше рабочих рук, тем меньше сельскохозяйственного производства, следовательно, меньше и производства ремесленного, которому не хватает сырья и продовольствия. Что касается большой международной торговли, то она шла в обход Франции из-за отсутствия безопасности для купцов и снижения покупательной способности ее элиты.
Несмотря на это, три любимые королем провинции, Пуату, Турень и Берри, представили собой несколько менее удручающее зрелище.
Роберт Блондель, хорошо знавший состояние областей к северу от Луары в середине XV века, обвинил во всем Алиенору Аквитанскую. Ведь если бы не ее гнусное поведение, король Людовик VII с ней бы не развелся (хотя он должен был эти воспользоваться, чтобы конфисковать ее земли), и "это королевство Франции не было бы ни так опустошено потерей стольких богатств, ни так обезображено превращенными в руины церквями и домами, не увидело бы такого пролития христианской крови, ни стало бы таким обезлюдевшим, как это происходит на наших глазах"[786].
Оценки состояния владений, такие как проведенная в середине XV века Орденом госпитальеров[787], поэмы, такие как Пень о войне (Lay de guerre) Пьера де Нессона[788], периодические переписи с целью налогообложения, завещания (число которых резко увеличилось во время чумы), списки арендаторов и рантье, счета землевладельцев, регистры муниципалитетов, жалобы, которые население направляло властям, чтобы добиться снижения налогов, пастырские поездки священнослужителей по приходам с оценкой числа прихожан[789], и несколько произошедших народных восстаний, способствовали мрачному или, скорее, беспросветному видению ситуации, и это на протяжении более чем одного поколения.
Начиная с 1410 года, люди практически всех социальных уровней осознавали, что живут в откровенно трудные времена и что их жизнь ненормально нестабильна. Как и многие другие, Жан Мопуа, приор монастыря Сент-Катрин-де-ла-Кутюр в Париже, относит начало периода бедствий к убийству герцога Людовика Орлеанского в 1407 году. Отсюда его заявление написанное на латыни: "С того года включительно, по всему королевству и почти во всех соседних областях, стало происходить множество ужасных войн, моров и убийств, долгих и удивительных голодов и многих других несчастий, а Иль-де-Франс, Пикардия, Нормандия, Бри, Шампань, Пуату, Берри, Анжу и Лангедок и по сей день остаются обезлюдевшими и опустевшими, так что многие почтенные церковники и дворяне страдают от скудости больше, чем можно выразить, и вынуждены просить милостыню". Далее следует короткая поэма, опять же на латыни, описывающая страдания Франции и заканчивающаяся словами: "Здесь царят боль, стон, слезы, разлад, ужас, печаль, бледность, мольбы и несправедливость"[790]. Следует признать, что не все в этой мрачной картине является чистой риторикой.
По словам Жана Мопуа, которые не опровергаются документальными источниками, нельзя сказать, что в 1460 году уже было достигнуто выздоровление, несмотря на небольшое улучшение, начавшееся примерно десятью или пятнадцатью годами ранее.