Король: Бедный француз, ему уже никогда не подняться на ноги.
Юлленкрук: Франция — сильное государство, а французы — великий народ, если им повезет, они еще могут все изменить.
Король: Этого не произойдет, Франция в полосе неудач.
Юлленкрук: Все во власти Господа Бога. Да сохранит он армию вашего величества от подобного несчастья. Я опасаюсь печальных последствий.
Король: Они не обязательно должны случиться, не ломайте больше над этим голову.
Юлленкрука, по характеристике А. Стилле, «рутинного стратега», выслушали, но не послушались.
Впрочем, задним числом люди всегда становятся умнее и мудрее.
На той стадии развития событий никакие аргументы против своего плана король адекватно не воспринимал. Эффект окапывания русских войск и пагубное воздействие тактики выжженной земли шведы почувствуют позже, но спрашивается: могли ли самые осторожные и дальновидные генералы и советники из окружения Карла предвидеть их из сморгоньской (не говоря уж о саксонской) перспективы? Сомнительно. Все они вместе со своим королем привыкли к «цивилизованным» способам борьбы, когда военное поражение противника не влекло за собой сопротивления населения на занятой территории, когда покоренное в одном или двух сражениях государство превращалось в базу снабжения войск-победителей. А в России шведы и король столкнулись с совершенно другой реальностью: на пути продвижения на восток шведским войскам не только не удалось «набогатиться» (выражение фельдмаршала Б. Шереметева), как в Саксонии, но пришлось в буквальном смысле слова голодать и переходить на подножный корм. Вот этого ни Юлленкрук, никто другой из окружения Карла предвидеть не могли.
Можно ли упрекать Карла XII в недальновидности, упрямстве и уповании на такую скользкую субстанцию, как удача? Ведь ему действительно везло во всем и всегда, почему же должно не получиться на этот раз? Юлленкрук справедливо говорит о растянутых коммуникациях и удаленности тыловой базы и приводит пример французов. Но ведь Александр Македонский тоже оторвался от своей Македонии на тысячи миль, и это не помещало ему дойти до Индии и покорить по пути много государств. А походы предыдущих королей Швеции в Европе? А разве саксонская или датская армии были хуже русской? И где они теперь? Русские до сих пор боятся шведов, избегают вступать с ними в сражения, а если и решаются на них, то при значительном численном превосходстве. А разве удачу следует сбрасывать со счетов? Можно иметь в своем распоряжении все: и хорошо обученное сильное войско, и способных боевых генералов, и удачную диспозицию, но без этой птицы счастья все может пойти прахом. Каждый, кто хоть однажды в жизни дерзал — будь это хоть ученый, врач, дипломат, ремесленник, мошенник, чиновник, художник, — разве в глубине души он не мечтал ей удаче?
«В войне нет ничего невозможного, — говорил Г. К. Дёбельн[120], — если умеешь спорить с препятствиями, отдаешься на волю дерзости, делаешь ставку на счастливую случайность и добиваешься самой удачи».
Конечно, Карл XII не мог не предполагать, что Петр I, чтобы затруднить продвижение противника и усложнить проблему питания его армии, прибегнет к тактике выжженной земли. Но король полагался на выносливость своих солдат, на находчивость своих офицеров, на прозорливость своих генералов и конечно же на себя. Проблема снабжения важная, но не главная, шведам уже приходилось терпеть всяческие лишения, и они всегда находили выход.
Так или примерно так, по всей видимости, рассуждал шведский король, направляя свою армию на Москву, чтобы поразить противника в самое сердце. И ни Юлленкрук, ни граф Пипер, ни любой другой генерал или советник не могли уговорить короля свернуть с этого пути.
Из Сморгони, как мы уже упоминали выше, Карл XII переехал в село Радошковичи, к северо-западу от Минска, и прозимовал там с 27 марта по 16 июня 1708 года. Месяц в Сморгони и почти три месяца в Радошковичах — видно, еще не все детали предстоящей кампании сложились в голове у короля Швеции.
Радошковичи, как и Сморгонь, тоже были далеко не Парижем и даже не Альтранштедтом. Сырость, холод, комары, оглушающая тишина... Казалось, что Создатель в этих местах еще только приступал к своей работе. Да, хорошо было воевать в Европе: деревни были полны съестного, города исправно платили контрибуцию, дороги были мощеные и укатанные, население в целом если не безразличное, то вполне дружественное, любое сражение, любая победа становится предметом обсуждения и восхищения, а здесь... Здесь можно со всей армией утонуть в болоте, и никто в мире об этом не узнает. «Сатисфакцию» здесь можно было требовать только с медведей и волков[121].
В начале апреля, по вызову короля, в Радошковичи прибыл главнокомандующий военными силами в восточных (прибалтийских) провинциях генерал A. Л. Левенхаупт. Адам Людвиг Левенхаупт (Левенгаупт) родился в 1659 году в шведском лагере под Копенгагеном во время похода в Данию короля Карла X. Его родители — отец, храбрый воин и крупный землевладелец, и мать, троюродная сестра Карла X с кичливой аристократической фамилией цу Гогенлоэ-Нойштайн унд Гляйхен — рано умерли, и ребенок воспитывался в аристократических семьях М. Г. Делагарди (де ла Гарди) и К. Г. Врангеля. Учился в университетах Упсалы, Лунда и Ростока, мечтал стать дипломатом, но пробиться в эту кастовую чиновничью среду без посторонней поддержки не смог и выбрал, как образно пишет современный шведский историк П. Энглунд, «дорогу меча». Он начал военную карьеру за границей, воевал с турками в Венгрии, девять лет маршировал под голландскими знаменами во Фландрии, а с 1700 года был назначен командиром одного из резервных полков и во время боев с русскими в Прибалтике проявил свой полководческий талант и сделал быструю карьеру.
«Очень искусный и храбрый воин, знающий и уверенный в себе, искренне верующий и умный, непривычно образованный для вояки (прежде у него было прозвище “полковник-латинист ”, чем он гордился)» — так характеризует его Энглунд. Генералу от природы было присуще личное мужество, во время боев вел себя спокойно и хладнокровно и не боялся опасности. Его любили солдаты — он олицетворял собой образ отца-командира и проявлял искреннюю заботу о своих подчиненных.
Но личностью он был сложной — это отмечают многие исследователи. Он обладал мрачным взглядом на жизнь и являлся натурой пессимистической. На войне был осторожен, причем эта осторожность иногда переходила в апатию. В общении с людьми был негибок, вспыльчив и склонен к ссорам. Обладал сверхчувствительным нюхом и во всем видел подвох; его мнительность можно было сравнить лишь с его мягкой добротой или компетентностью в военном деле. Частенько, пишет Энглунд, его образ мыслей окрашивался в слегка параноидальный оттенок.
Эго была первая встреча генерала с королем, которая произошла в оборудованной на скорую руку полевой церкви. Левенхаупт после воскресной проповеди выступил вперед и произнес полагающиеся к случаю приветственные фразы. Карл XII не узнал генерала, но потом догадался, что перед ним победитель при Саладе, Якобштадте и Гемауэртхофе. Король, вопреки ожиданиям самого генерала, встретил его прохладно, о его победах над русскими в Курляндии и Лифляндии не упомянул, а сразу приступил к делу. Левенхаупт нашел это обидным для своего достоинства. Еще больше он был уязвлен на деловой встрече с Карлом, который лишь вполуха выслушал отчет и предложения Левенхаупта, а больше говорил о другом. (Шведский историк Э. Карлссон[122] полагает, что со стороны Карла было большой ошибкой не выслушать мнение Левенхаупта о русской армии и способностях русских военных, в боях с которыми генерал приобрел определенный опыт.) В мятущейся душе Левенхаупта образовалась незаживающая рана — король по отношению к нему был явно несправедливо сердит. Кто-то хорошо «поработал» и оговорил его в глазах Карла XII. Это могли быть рижский генерал-губернатор чинуша Фрёлих, вильнюсские пустышки Сапеги или кто-то из окружающих короля генералов-завистников. Отсутствие сердечности, холодный прием и нежелание следовать советам генерала вызвали у «чувствительного» педанта Левенхаупта «странные мысли» подать в отставку, и если бы в дело не вмешался граф Пипер, разгадавший его чрезвычайно мнительный характер, то он выполнил бы свое намерение.
Левенхаупт не был еще знаком с деловой и сухой манерой работы своего короля, а Карл, со своей стороны, был несколько удивлен нервозностью Левенхаупта, его патетическими излияниями о своей чистой совести и постоянной склонностью во всем и везде видеть против себя интриги, зависть и недоброжелательство. Если король и считался с чьим-либо мнением, то это было мнение Реншёльда, а фельдмаршал испытывал к Левенхаупту необъяснимую (или вполне понятную, мотивированную завистью к таланту) неприязнь, что, несомненно, сказалось и на восприятии генерала Карлом XII. Вероятно, довольно длительное и на первый взгляд мало понятное с точки зрения деловой необходимости пребывание Левенхаупта в штаб-квартире в Радошковичах объясняется желанием короля повнимательнее присмотреться к генералу и убедиться, что он в состоянии выполнить возлагаемые на него обязанности.
Конечно же Левенхаупт был военачальником от Бога, и все его недостатки компенсировались успехами на поле боя. Физически выносливый, честный, бескорыстный, чрезвычайно исполнительный и точный до педантизма в своих действиях, он мог добиваться успеха там, где другим это было не под силу. Он и сам считал себя сделанным из другого теста, нежели окружающие его военные, и болезненно переносил всякую критику и интригу. А. Л. Левенхаупт — «профессор в мундире» — не сможет потом примириться с унизительным положением русского пленника и в 1719 году буквально зачахнет от тоски и меланхолии.
Как бы то ни было, взаимопонимание между Карлом и его генералом, кажется, было достигнуто. Карл проинструктировал Левенхаупта, чтобы он снарядил и подготовил свой корпус, создал бы некоторый резерв провианта и боеприпасов для всей армии и, когда после весенних паводков просохнут дороги и зазеленеет трава, выступил бы на соединение с главными силами. Место и время встречи должны были быть согласовано отдельно