Вечером пожилые женщины ушли из трактира, с ними и Маркита. Тогда Карла подсела к Барте и шепнула:
— Крестненький, сделайте для меня, о чем я вас попрошу!..
— Говори смело. Ты ведь знаешь, что я, честь имею, и радугу снял бы для тебя с неба, будь это возможно.
— Зачем она мне? Одолжите-ка лучше платье вашего племянника, я хочу нарядиться солдатом. Только никому ни слова!
— Вот чертенок! Ладно, я это сделаю. А ты гляди веселее, — согласился Барта и погладил усы.
— Да я буду смеяться и шутить хоть до завтра, раз вы этого хотите, только исполните, о чем я прошу.
Барта отозвал в сторонку родственника, переговорил с ним, тот все понял, и оба вышли. Следом за ними выскользнула и Клара. Никто ничего не заметил.
Вскоре Барта привел в трактир солдата и молодого крестьянина. Деревенский парень тотчас привлек всеобщее внимание, потому что у него были коротко подстрижены волосы, на солдата же сперва никто не взглянул, так как все приняли его за молодого Барту.
— Поглядите-ка, да ведь Ирка Бартов стал нашим братом мужиком! — послышалось вдруг, и парни обступили вошедших, осматривая их с головы до пят.
— Батюшки, так это ж Карла! — вскричал Петр, ударив по плечу переодетую девушку.
— Этот-то небось сразу узнал! — засмеялся служивый. Карлу окружили. Ее вертели во все стороны, то и дело восклицая:
— Глядите-ка, будто на нее и сшито! А ведь правда, что штаны пристали ей больше, чем юбка?
— А ну-ка, пустите меня. Сегодня я хочу быть настоящим парнем, — заявила Карла, сильной рукой расталкивая молодежь.
— А как же нам величать тебя, если ты хочешь быть парнем? — спросил кто-то.
Карла смутилась. Но племянник Барты мигом решил:
— Каролина и Карел — одно и то же имя; давайте звать ее Карел.
— Правильно, пусть она теперь будет Карел, — согласились все.
Карел — так и мы теперь будем называть Карлу — взял со стола стакан вина, подошел к Гане, обнял ее, дал ей пригубить, а потом, высоко подняв чарку, выступил на середину круга и запел звучным голосом:
— Спасибо, спасибо
Моей милой маме,
Баюкавшей сына
В пестром одеяле.
Качала, растила,
Для кого — не знала,
А теперь сыночка
В солдаты забрали.
Парни повторили под волынку последний куплет. Карел же, осушив стакан до дна, еще крепче обнял Гану, и они закружились, как веретена.
— Честь имею, соседка, — обратился к старостихе повеселевший Барта, — если бы этот парень не был девчонкой, то я бы сказал, что он парень, и парень что надо!
— Вот именно, Барта, если б тетка не была бы дядей, то наверняка уж была бы теткой; да вот, кстати, и Барта, если бы не хлебнул лишнего, так не тянул бы себя за нос, — пошутила старостиха, видя, что служивый не может найти свои усы.
Солдат хотел ей что-то ответить, но тут подошел Карел и пригласил хозяйку на танец. Старостиха пошла с ним — ведь в конце концов все это было только шуткой!
— Послушай, ты сегодня уже потанцевала со всеми, пойдем-ка теперь со мной, — предложил Петр, пойман Карела за полу.
— Танцевать парню с парнем — все равно что есть хлеб с хлебом, — со смехом ответил тот.
— Да куда уж тебе! Ты парнем не станешь, хотя бы у тебя и борода выросла, — съязвил Петр.
— Оставь-ка, Петр, свои шуточки, не то подеремся: ведь я тебе не Карла! — И, наклонившись к уху парня, Карел шепнул: — Послушай меня да займись-ка Якшовой Барой. Эта девушка — сущий клад и любит тебя. Я точно знаю.
Петр не успел и рта раскрыть, а Карел уже опять танцевал с Ганой.
С той минуты, как Карла переоделась, Гану словно подменили. Она отлично знала, что с нею все та же Карла, но когда подруга обнимала ее, когда шептала ей: «Моя милая, моя дорогая Гана»! — сердце девушки странно замирало. Она не понимала уже, где она, что с ней, и то бледнела, то разгоралась, как калина.
— Меня точно кто околдовал с тех пор, как ты надела это платье. И голова кружится! Видно, нас с тобой сглазили, — жаловалась Гана, отдыхая после танца.
— Оботри лицо платочком, — посоветовал ей Карел. Девушка послушалась, но и это не помогло. Стоило только Карелу взглянуть ей в глаза и пожать руку, как она опять становилась сама не своя.
Было около полуночи, когда молодежь начала собираться домой. С песнями и музыкой провожали парни девушек. Гана и Карел шли первые: они ведь больше всех дали на ворачку, а Гана к тому же была дочкой старосты.
— Так сдержи свое слово! — напомнил племянник Барты Карелу, когда тот входил с Ганой в свои ворота.
— Конечно, сдержу, — отвечал Карел.
Петр не пошел домой. Он сердился на Карлу и, решив насолить ей, провожал Бару.
— Гана! — начал Карел, войдя в каморку и садясь рядом с ней на сундук. — Скажи мне, Гана, это правда, что я тебе нравлюсь в таком виде и ты пошла бы за меня, если б я и в самом деле был парнем?
— Ни за кого другого! Ты мне так нравишься в мундире! — воскликнула девушка и, как обычно, обняла свою подругу. — Да будь ты парнем, уж я бы до самой смерти не пошла ни за кого другого, — прошептала она, опуская усталую голову на плечо Карела.
— Так обещай же мне это перед богом и дай руку! — серьезно сказал Карел. Гана уже не ведала, что творила. Сначала она приняла все это за шутку, но теперь ей было не до веселья. Голос Карела проник ей в сердце, и, подавая ему руку, она проговорила:
— Обещаю.
— Смотри же, запомни свои слова, что бы ни случилось, — сказал Карел. Сильными руками обняв Гану, он целовал ее лицо и глаза, называл ее самыми нежными именами, и девушка горячими поцелуями отвечала на его ласки. — Ну, а теперь ложись спать. Да хранит тебя бог. Помни же, что ты мне обещала!
Карел выпустил Гану из объятий и побежал к себе.
Вскоре он вышел из чулана, тихонько подкрался к Ганиному окошку, приклонил голову к холодной стене и горько заплакал. Потом перекрестился, долгим взглядом простился с родным домом и неслышно вышел за ворота.
VIII
Едва рассвело, как Маркита уже встала. Женщине не спалось. Страшный сон напугал ее ночью, да и Карлы не было, как обычно, рядом. Маркита отправилась на поиски дочери. У крестьян нет обычая запирать двери. Стоит поднять щеколду и повернуть ручку, как попадешь даже в хозяйскую горницу. Беспрепятственно вошла Маркита в дом. Здесь был полный покой. В полумраке она смогла разглядеть только приютившегося на печи котенка. Услышав Маркиту, он спрыгнул на пол и стал к ней ластиться. В клетке ворковали голуби, которых держали на случай зубной боли[4]. Полотняный полог у кровати был опущен, а это свидетельствовало о том, что хозяин и хозяйка еще утопают среди перин, наваленных чуть ли не до потолка.
У колодца умывалась молоденькая служанка.
— А где Карла? Она еще не поднялась? — спросила Маркита.
— Не знаю, может быть она у Ганы.
— Боже упаси! — простонала Маркита и поспешила в каморку. Там на открытой постели спала девушка, такая красивая, что казалось — на подушку упала роза. Маркита, поглядев на спящую, шепнула: «Благослови тебя господь!» — и вышла; Карлы здесь не было. Она полезла на чердак. Там храпел Петр, будто орехи пересыпал. Карлы не было и тут. Не было ее ни в хлеву, ни на конюшне, ни в сарае. «Где же сыскать непутевую девчонку?» — огорчалась Маркита. Как потерянная бродила она с места на место, перебирая четки. Бесплодное ожидание измучило ее. Она уже решила помочь служанке покормить скот, но, услышав из горницы голос хозяина, побежала туда.
— С добрым утром! Не знаете ли вы, куда запропастилась моя Карла? Я обшарила все углы.
— А у Ганы ты была? — спросила старостиха.
— Недавно оттуда, но, кроме нее, там ни души.
— Так, может быть, она заночевала у Барты? Эх, и обрадовался же он, когда Карла нарядилась солдатом! А ведь в самом деле из нее получился статный малый, — заметил Милота, потягиваясь чуть ли не до потолка и зевая во весь рот.
— О чем это ты, хозяин? Кто парень? Что говорил Барта? — заволновалась Маркита и вдруг страшно побледнела.
— Так ведь молодой Барта одолжил Карле свою одежду, а та разыгрывала в ней парня.
— Несчастная! И кто же это ее надоумил? — воскликнула бедная мать.
— Что с тобой, Маркита? Ведь Карла не сделала ничего дурного. Ей очень пристало военное платье. Все в один голос твердили, что она настоящий парень, а Барта — так тот сказал, что если бы покойник Драгонь...
— Что, что Драгонь?.. — закричала вне себя женщина. — Ох, да он, наверное, приснился Барте и рассказал ему все... А может быть, сам парень рассказал все Барте... Ох, и разнесчастная моя головушка! Вот как господь бог наказывает меня, — убивалась Маркита, ломая руки.
Хозяева ничего не понимали.
— Какой там парень, Маркита? Ты что, бредишь? Уж не больна ли? — спросила ее старостиха.
— Нету, нету ему покоя и в могиле! Согрешили мы перед богом, его мучит совесть и мне не дает спокойно спать. Что же мне теперь делать? Отнимут у меня сына, и умрет он там на чужбине.
Старостиха побледнела.
— Да говори ты толком, что случилось, — приказал хозяин, встряхнув Маркиту за плечи.
— Простите вы меня, люди добрые... Посоветуйте, как быть... Я не знаю, что и делать. Карла-то ведь не девочка, она мальчик! — вскричала Маркита, уронила голову на руки и зарыдала.
Милота и его жена остолбенели, словно их громом поразило.
— Да что ты, милая? Слыханное ли это дело! Такого и быть не может. Как же все это случилось? — спросил Милота.
— Сейчас я расскажу вам, как это случилось, — вздохнула Маркита, и точно гора свалилась у нее с плеч.
— Ведь вы знаете, — начала она, — как горевал покойник Драгонь оттого, что должен был идти в солдаты. А сколько слез пролила я в ту пору! Умер наш первый ребенок — мы и не жалели, потому что был он мальчик. Как молили мы бога, когда я опять понесла, чтобы наградил он нас дочкой! Но господь рассудил по-своему — опять у нас народился сын. Тут-то мы и согрешили. Чтобы спасти его от солдатчины, обманули добрых людей и выдали ребенка за девочку. Но бога-то ведь не обманешь! Когда умер Драгонь, девочка, вернее сказать — мальчик, была моей единой отрадой. Как я следила, чтобы не открылся наш обман! Ведь Барта — и тот ничего не подозревал: вы помните, как отвечал он на болтовню. Пока паренек был мал, все шло хорошо, но чем становился старше, тем сильнее его одолевала природа, и только мои слезы принуждали его молчать. «Потерпи еще немножко, пока не перейдешь рекрутский возраст, иначе не миновать тебе солдатчины, — уговаривала я его. — А там сам бог нам уж как-нибудь поможет». Но он становился все скучнее и скучнее и твердил свое: «Знаете что, мама, многие идут в солдаты и потом возвращаются; отчего бы и мне не пойти? Разве я хуже других, не бойтесь за меня». Но я никак не могла решиться. А тут и Драгонь стал сниться мне каждую ночь, да все такой невеселый, что сердце изболелось. Поняла я тогда, что мы с ним согрешили, не надо было нам делать этого. А в воскресенье, как сказал священник, что господь наказывает тех, кто противится его законам, у меня прямо мурашки по спине пошли, не могла себе места найти. Задумала сегодня пойти к исповеди и посоветоваться со священником.