е, выслушай меня внимательно – тебе придется думать, что говоришь, и думать, прежде чем скажешь, ты должна знать свое место и границы дозволенного участия в общем разговоре. Это твоя моральная обязанность передо мной. То, что ты натворила, нельзя назвать иначе как непростительной ошибкой, совершенной как во времени, так и в пространстве, и сам контент, то есть содержание твоего высказывания, тоже был ошибочным. Похоже, у тебя действительно нет чутья насчет того, что и когда можно говорить. Не в контексте ты оказалась во время того разговора. И в итоге при всех благих намерениях ты нанесла значительный ущерб как мне, так и себе. С одной стороны, ты вроде бы выглядела беззащитной, но с другой – было бы непростительной снисходительностью не одернуть тебя и не ответить на ту чушь, которую ты несла. Откуда в тебе это все? Да все оттуда же, из желания поразить всех вокруг. Ни на чем не основанная напыщенность – вот чем были наполнены твои слова. В результате ты выглядела жалко, ущербно, убого, нелепо, неуместно и, больше того, вела себя совершенно невежливо. Неужели ты думала, что мы склоним головы перед твоим алтарем? Может быть, ты рассчитывала на снисходительность, потому что ты женщина? В общем, Вирджиния, что бы ты там ни думала, получилось у тебя все из рук вон плохо. Я нахожу все это каким-то подозрительным. Я, между прочим, вложил в тебя немало своей веры, я, черт возьми, из кожи вон лезу, чтобы подтянуть тебя до приемлемого в нашем обществе уровня, а ты взамен выставляешь нас обоих полными кретинами. Так что слушай меня внимательно: я хочу, чтобы ты поняла меня и запомнила мои слова. В других компаниях ты можешь вести себя как захочешь и говорить все что вздумается, но там, где мы появляемся вместе, ты должна сменить манеру поведения. Это пойдет тебе на пользу, да и мне тоже. Я хочу помочь тебе, и это в моих силах, но такое поведение с твоей стороны можно приравнять просто к удару ножом в спину. Надеюсь, теперь нет необходимости объяснять, что больше такое не должно повториться и что если тебе захочется как-нибудь выпендриться и сказать что-то оригинальное, то сначала ты сообщишь об этом мне. Тебе пока и без того есть чем заняться: ты должна развить в себе чувство меры и навык формулирования суждений. Способности у тебя есть, но иногда мне кажется, что ты не слишком активно ими пользуешься. Ну чего ты плачешь? Я же говорю – задатки у тебя есть. Нужно просто собрать их воедино, придать нужную форму и отточить навык их применения. Я всегда восхищался тем, что в тебе заложено. И пожалуйста, нечего плакать. Я знаю, что ты меня прекрасно понимаешь. Все произошло из-за того, что твоя артистическая эмоциональность сыграла с тобой злую шутку, задавив чувство меры. На самом деле, Джинни, я совершенно уверен, что ты и сама все понимаешь. Я всегда восхищался твоими душевными качествами, честное слово, и сегодня я просто посчитал необходимым указать тебе на…
– Мне очень жаль, – сказала Вирджиния, обхватив голову руками, – прости меня. Я больше никогда так не буду.
– Нет, – сказал Пит, привстал с кресла, сел на подлокотник и прижал ее к своей груди, – все в порядке. Все хорошо.
– Прости меня, – сказала Вирджиния, – прости.
– Нет, – сказал Пит, – все нормально. Все в порядке.
Глава четырнадцатая
– Давай, выкладывай карты на стол. Колись, что у тебя на уме?
– Ну чего ты ко мне привязался? Что я должен тебе сказать?
– Не темни, Лен. Ты такого туману напустил, что тебя самого почти не видно.
– Ну уж извини. Я словно в городе, пораженном чумой.
– И что ты хочешь, чтобы я возил покойников в тачке или закапывал их?
– Бесплатно? Ты что, вступил в какое-нибудь некоммерческое товарищество?
– Кому это нужно, – сказал Марк. – Кто сейчас так делает? Ты хотел мне что-то сказать.
– Знаешь, иногда ты ведешь себя со мной как змея, – прошипел Лен.
– Зря ты гладишь меня против шерсти, Лен.
– Ты змея в моем доме.
– Неужели?
– Все упирается в мотивацию. Не доверяю я твоим мотивам, Марк. Конечно, я понимаю, что ты хочешь получить какую-то выгоду от всех, с кем тебя сводит жизнь. Да и что в этом такого. Но мне не по душе, когда я чую, как ты подбираешься исподтишка, по-крысиному, чтобы перекупить, а потом продать мою фирму. Так может поступить только змея подколодная. Я что, по-твоему, болванчик, кукла в руках чревовещателя? Я не собираюсь позволять тебе вынуждать меня говорить твоими словами, а именно этого ты и добиваешься. Всеми правдами и неправдами. Именно так это выглядит. Ты сидишь и присматриваешься ко мне. Взвешиваешь «за» и «против», да и меня самого тоже взвешиваешь. Наклеиваешь на меня ценник. Считаешь, сколько наличных за меня можно получить. Ну и сколько насчитал? Думаешь, хорошее дело затеял? Я вполне мог бы обвинить тебя в попытке получения информации о моей кредитной истории, вот только веских улик у меня пока не хватает. Если честно, я ничего не имел бы против, если б этот шпионаж был основан на твоем личном любопытстве. Но я категорически возражаю против любых попыток купить и перепродать меня, против того, чтобы на мои слова и поступки наклеивали ярлыки с ценой. Это ведь у тебя научный склад ума, а не у Пита. И ты прекрасно понимаешь, что большинство людей не способно оценить это твое качество. Или я чего-то не понимаю? Нет, ты скажи, может, я ошибаюсь, может, я неправильно истолковываю твои действия? Тогда скажи мне, в какой мере они просчитаны? Мне часто кажется, Марк, что они просчитаны на сто ходов вперед. И мне это не по душе. Мне не нравится, когда меня рассматривают как товар, будь покупателем ты или кто-то другой. Мне и без того приходится крутиться, чтобы свести концы с концами. Чего, спрашивается, ты хочешь? Я же тебе сказал, что змея в собственном доме мне не нужна.
Марк встал, вышел на кухню и налил себе стакан воды. Он выпил воду и встал в дверях.
– Херня, – сказал он.
– Знаешь, мне этого мало.
– А чего ты ждал – последнего слова обвиняемого?
– Это уж тебе виднее.
– Ой-й-й-йё! – проскрежетал Марк.
Он сел на краешек стула, резко прокашлялся и сплюнул в камин.
– Слушай, а все-таки я рад, что ты мне все это сказал, – сказал он, рыгнув и вытерев рот. – Кто его знает, может, ты и прав. Ты считаешь, что я сую нос не в свое дело? И что мне на это ответить?
– Хочешь, чтобы я ушел?
– Поступай как знаешь.
Лен сжал кулак и стукнул по подлокотнику кресла.
– Значит, тебе нечего сказать?
– Нет.
– Но ты понял, о чем я говорил?
– Да.
– И ты не согласен? Марк пожал плечами.
– Согласен?
Марк опять прочистил горло и откашлялся. Постучав кулаком по груди, он снова сплюнул.
– С чем?
– Ты думаешь, я ошибаюсь? Марк пожал плечами.
– Так ошибаюсь или нет? Если отбросить то, что я думаю, и то, что ты об этом думаешь, и оставить только суть дела?
– Ошибаешься ли ты?
– Да, я?
Марк пожал плечами и носом втянул воздух.
Он высморкался.
– Да что с тобой сегодня? – сказал Лен. – Ты весь дом обхаркал и пропердел.
– Нуда.
– А-а-а! – прохрипел Лен и затряс головой часто и резко, словно в лихорадке. – Так ты вешаешь на меня ценники или нет?
– Насколько мне известно, нет.
– Ты правду говоришь?
Марк откинулся на спинку кресла и положил ногу на ногу.
– Конечно, – сказал Лен, – я допускаю, что ты и сам можешь не знать всей правды. Да, да, это вполне возможно. Такая возможность существует. Мне просто никак не распутать весь этот клубок. Он меня с ума сведет.
Он провел пятерней по волосам.
– Слишком уж вы для меня велики, – пробормотал он. – Ты и Пит, вы оба. Вы из меня все соки выпили. Вы выжираете меня из собственного дома, понимаете вы это или нет. У меня бывает ощущение, что я просто мяч, которым вы оба играете.
– С чего ты взял?
– Иногда все хорошо. Но вдруг комната становится просто ледяной. Я не понимаю. Я не понимаю Пита, но иногда я чувствую его даже на расстоянии. Тебя я иногда тоже ощущаю на расстоянии и тоже тебя не понимаю. Ты вовсе не так прост, как кажешься. Но одно я зн аю наверняка. Ты нанес мне куда более глубокую рану, чем я поначалу подумал. Да. Пожалуй, я мог бы многое рассказать о том, как это – чувствовать мир на расстоянии. Уж я-то это понял. Но в основном мир наваливается на меня тяжким грузом. Может, он и остается далеко, но мне от этого не легче. Кто его знает? Может, расстояния вообще нет как такового. Но мы-то уверены, что оно есть! Он хлопнул себя ладонью по лбу.
– Я потерял свое королевство.
Марк взял вилку для тостов и занес ее над головой, за ухом.
– Понимаешь, – сказал Лен, – я соответствую только самому близкому и мимолетному. И мне нравится быть таким. Жаль, что я не могу просто закрыть глаза и жить так, как хочется, пусть даже в одиночестве. Не могу я жить комфортно, когда мир вокруг взрывается и разлетается на куски. На работе я и пальцем не пошевелю. Мне ведь и пнуть кого-то лень. Но зато там все абсолютно ясно и четко. Поезд прибывает, люди выходят, каждый знает, что делать. Даже когда кто-то падает замертво на платформе, все знают, что делать. Это просто. Действительно просто. Этого я отрицать не стану. Что может быть легче? Вы, наверное, лучше в этом разбираетесь. Ты, кстати, в курсе, что вы с Питом составили бы отличный дуэт для мюзик-холла? Я ничего не знаю про Пита, только то, что его мир каждый день погибает и ему приходится насильно воскрешать его. Есть у меня такое подозрение. Но возьмем их обоих. Его и Джинни. Что происходит? Мне кажется, что когда они остаются вдвоем, то танцуют джигу, такой замысловатый танец, никому больше не понятный. Что еще? Я в этих делах ничего не понимаю. Это для меня закрытая книга, и слишком уж она толстая. Действительно ли большая? Мне бы надо научиться отличать большое от маленького. Если же у меня и это не получается, то мне и вовсе грош цена. Я думаю, ты в таких делах лучше разбираешься. А я, как видишь, даже не взрослею. Я меняюсь. Я не умираю. Я снова меняюсь. Я несчастлив. Я меняюсь. Теперь я не несчастлив. Но когда налетает буря, я не меняюсь. Я просто становлюсь кем-то другим, то есть меняюсь так, что меня не узнать. Я преображаюсь, исчезая из мира, в котором вынужден претерпевать изменения, которые я терпеливо претерпеваю, я исчезаю из того места, где меня хотят изменить, а потом надеваю железную маску, и, переодетый в неизвестно чьи одеяния, понимая еще меньше, чем раньше, я жду, когда кончится буря. Но в то же время, вынужден признать, я не могу оставаться спокойным и полностью подавить в себе желание вернуться обратно. Но в такие моменты невозможно не ощущать желания идти вперед. Я должен научиться ограничивать себя. Я уверен, что ты лучше во всем этом разбираешься. Потому что ты и сейчас обо всем позаботился. Думаешь, сунул монетку в прорезь, и я буду говорить до посинения. Но ты ошибаешься. Бензин, бензин вот-вот кончится. Но я не отправляюсь в путь, пока не удостоверюсь, что собрал достаточно припасов для долгой дороги. Уж я-то знаю, каково это, когда ты оказываешься беззащитным, неподготовленным к превратностям и переменам, и происходит это лишь по собственной вине. Вполне возможно, что я так и буду всю жизнь собираться в дорогу и в конце концов никогда не отчалю от пирса и не выйду в море. Я устал говорить, я сыт разговорами по горло, но буду продолжать говорить всегда. Может, это моя работа. У каждого своя работа. А у меня даже окно открыто только на