— Можешь ли ты сам сделать трубку, подобную этой, дон Хуан? — настаивал я. — Предположим, что ты не имел бы ее. Как бы ты передал мне трубку, если бы хотел это сделать?
— Если бы у меня не было трубки, то я бы не мог, да и не захотел бы передать ее тебе. Я дал бы тебе что-нибудь другое.
Казалось, что он почему-то мной недоволен. Он положил свою трубку очень осторожно в чехол, который, должно быть, имел вкладыш из скользкого материала, потому что трубка, которая едва входила в чехол, скользнула внутрь очень мягко, и пошел в дом, чтобы убрать ее.
— Ты не сердишься на меня, дон Хуан? — спросил я, когда он вернулся.
Дон Хуан удивился.
— Нет. Я никогда ни на кого не сержусь. Никто из людей не может сделать ничего достаточного для этого. На людей можно сердиться, когда чувствуешь, что их поступки важны. Ничего подобного я больше не чувствую.
Вторник, 26 декабря 1961 года.
Специальное время для пересадки «саженца», как дон Хуан назвал корень, не было установлено, хотя предполагалось, что именно это будет следующим шагом в приручении силы травы дьявола.
Я прибыл в дом дона Хуана в субботу, 23 декабря, сразу после обеда. Как обычно, некоторое время мы сидели в молчании. День был теплый и облачный. Прошли уже месяцы с тех пор, как он дал мне первую порцию.
— Время вернуть корень земле, — сказал он внезапно. — Но сначала я собираюсь сделать для тебя защиту. Ты будешь хранить и беречь ее, и никто, кроме тебя одного, не должен ее видеть. Поскольку делать ее буду я, то я тоже ее увижу. Это нехорошо, потому что, как я тебе уже говорил, я не любитель травы дьявола, тут мы с тобой непохожи. Но моя память долго не проживет, я слишком стар. Ты должен охранять ее от чужих глаз — на то время, пока длится их память об увиденном, сила защиты подпорчена. Он пошел в свою комнату и вытащил три узла из-под старой соломенной циновки. Затем он вернулся с ними на веранду и снова сел.
После длительного молчания дон Хуан открыл один узел. Это было женское растение дурмана, которое он нашел вместе со мной. Все листья, цветы и семенные коробочки, сложенные им ранее, были сухими. Он взял длинный кусок корня в форме игрек и вновь завязал узел.
Корень высох и сморщился, складки коры широко отставали и топорщились. Он положил корень себе на колени, открыл свою кожаную сумку и вынул нож. Затем он поднес сухой корень к моему лицу.
— Эта часть для головы, — сказал он, сделав первый надрез на хвосте игрека, который в перевернутом виде напоминал человека с расставленными ногами.
— Эта — для сердца, — сказал он и надрезал корень вблизи соединения игрека. Затем обрезал концы, оставив от каждого отростка примерно по 7–8 сантиметров, затем медленно и терпеливо вырезал фигурку человека.
Корень был сухой и волокнистый. Дон Хуан сделал два надреза, разворошил и уложил между ними волокна, как раз на глубину надреза, потом придал форму рукам и кистям рук. Получилась вытянутая фигурка человека со сложенными на груди руками и кистями, сплетенными в замок.
Затем он поднялся и пошел к голубой агаве, которая росла неподалеку от дома, рядом с верандой. Он взял твердый шип одного из центральных мясистых листьев, нагнул и повернул три раза. Круговое движение почти отделило шип от листа, он повис. Дон Хуан взял его между зубов и выдернул. Шип вышел из мякоти листа, таща за собой хвост белых нитевидных волокон, сросшихся с деревянным шипом, длиной около шестидесяти сантиметров. Все еще держа шип между зубами, дон Хуан скрутил волокна между ладонями и сделал шнур, который он обернул вокруг ног фигурки, чтобы свести их вместе. Он обматывал нижнюю часть фигурки, пока шнур не кончился. Затем он очень ловко приделал шип, как копье, к передней части фигурки, под сложенными руками так, что острый конец выступал из сцепленных ладоней. Он вновь использовал зубы и, осторожно потянув, вытащил почти весь шип, который теперь выглядел, как длинное копье, выступающее из груди фигурки. Не глядя больше на фигурку, дон Хуан положил ее в свою кожаную сумку. Усилия, казалось, вымотали его. Он растянулся на веранде и заснул.
Было уже темно, когда он проснулся. Мы поели из тех припасов, что я привез ему, и еще немного посидели на веранде. Затем дон Хуан пошел за дом, взяв с собой все три узла. Там он нарубил веток и сучьев и развел костер. Мы удобно уселись перед огнем, и он открыл все три узла. В одном были сухие части женского растения, в другом — все, что осталось от мужского, а в третьем оказалась стопка зеленых свежесрезанных частей дурмана.
Дон Хуан пошел к кормушке и вернулся с каменной ступкой, очень глубокой, похожей скорее на горшок, с мягко закругленным дном. Он сделал небольшое углубление и твердо установил ступку на земле. Затем он подбросил сучьев в костер, взял два узла с сухими частями мужского и женского растений и сразу высыпал их в ступку. Он встряхнул материю, чтобы убедиться, что все остатки попали куда нужно. Из третьего узла он извлек два свежих куска корня дурмана.
— Я хочу приготовить их специально для тебя, — сказал он.
— Что это за приготовления, дон Хуан?
Одна из этих частей происходит от женского растения, другая — от мужского. Это единственный случай, когда их следует положить вместе. Это части корня с глубины одного ярда (91,4 см.).
Он растер их в ступке равномерными ударами пестика. Делая это, он пел тихим голосом, который звучал, как монотонный гул без всякого ритма. Слов я не мог разобрать. Он был полностью погружен в работу.
Когда корни были окончательно раздроблены, он вынул из свертка немного листьев, свежесрезанных и очищенных, без единой дырочки или щербинки, проеденной гусеницами, и побросал их в ступку по одному. Затем он взял горсть цветов дурмана и тоже добавил их в ступку по одному. Я насчитал по 14 единиц каждого компонента; затем он достал свежие зеленые семенные коробочки, еще не раскрывшиеся, со всеми своими шипами. Я не мог сосчитать их, так как он бросил их в ступку все сразу, но я думаю, что их тоже было 14. Потом он добавил три стебля дурмана без листьев. Они были темно-красными и, казалось, принадлежали большим растениям, судя по многочисленным ответвлениям.
Когда все это было положено в ступку, он равномерными ударами растер содержимое в кашу. В определенный момент он наклонил ступку и рукой переложил всю смесь в старый горшок. Затем он протянул свою руку мне и я решил, что он просит ее вытереть. Вместо этого он схватил мою левую кисть и очень быстрым движением развел средний и безымянный пальцы по сторонам, после чего уколол меня кончиком своего ножа между пальцами и глубоко надрезал кожу вниз по безымянному пальцу. Он действовал с такой ловкостью и быстротой, что когда я отдернул руку, из нее уже обильно лилась кровь. Он опять схватил мою руку, поднял ее над горшком и помассировал, чтобы выпустить побольше крови.
Моя рука онемела. Я был в состоянии шока: странно холодный и напряженный, с давящим ощущением в груди и ушах. Я почувствовал, что куда-то соскальзываю с места, где сидел. Я падал в обморок. Он отпустил мою руку и перемешал содержимое горшка. Когда я очнулся от шока, я был действительно зол на него. Мне понадобилось довольно много времени, чтобы полностью прийти в себя.
Он положил в костер три больших камня и поставил на них горшок. К этой своей смеси он добавил еще что-то, что я принял за большой кусок столярного клея, и влил большой ковш воды, после чего оставил все это кипеть. Растения дурмана сами по себе имеют довольно специфический запах. Вместе с «клеем», который начал издавать сильнейшую вонь, они распространяли столь насыщенное испарение, что я с трудом сдерживал позывы рвоты.
Смесь кипела довольно долго в то время, как мы сидели неподвижно перед ней. Временами, когда ветер гнал испарения, вонь обволакивала меня, и я задерживал дыхание, всеми силами стараясь ее избежать.
Дон Хуан открыл свою кожаную сумку и вытащил фигурку. Он осторожно передал ее мне и велел положить в горшок, но не обжечь пальцев. Я дал ей мягко соскользнуть в кипящую воду. Он вынул свой нож и я, на какую-то секунду, подумал, что он снова собирается меня резать; но вместо этого он кончиком ножа подтолкнул фигурку и утопил ее. Еще некоторое время он наблюдал, как кипит вода, а затем начал чистить ступку. Я помогал ему. Когда мы закончили, он прислонил ступку и пестик к ограде. Мы вошли в дом, а горшок оставался на камнях всю ночь.
На следующее утро, на рассвете, дон Хуан велел мне вытащить фигурку из клея и подвесить ее к крыше, лицом к востоку, так чтобы она сохла на солнце. К полудню она стала твердой, как проволока. Жара высушила клей и зеленый цвет листьев смешался с ним. Фигурка имела жутковатый стеклянный блеск.
Дон Хуан попросил меня снять фигурку. Затем он вручил мне кожаную сумку, сделанную из старой куртки, которую я когда-то привез ему. Сумка выглядела точно так же, как и его собственная. Единственное отличие состояло в том, что его сумка была из мягкой желтой кожи.
— Положи свое «изображение» в сумку и закрой ее, — сказал он. Он не смотрел на меня, намеренно отвернув голову. Когда я спрятал фигурку в сумку, он дал мне сетку и велел положить в нее глиняный горшок. Затем он подошел к моей машине, взял у меня из рук сетку и укрепил ее в машине в висячем положении.
— Пойдем со мной, — сказал он.
Я последовал за ним. Он обошел вокруг дома по часовой стрелке, сделав полный круг, постоял у веранды и еще раз обошел дом, на этот раз в обратную сторону, против часовой стрелки, и снова вернулся на веранду. Некоторое время он стоял неподвижно, потом сел. Я уже привык верить, что все, что он делает, имеет значение. Я гадал о том, какое значение имеет кружение вокруг дома, когда он сказал:
— Хм. Я забыл, куда я его положил.
Я спросил его, что он ищет. Он сказал, что забыл, куда положил саженец, который я должен пересадить. Мы еще раз обошли дом, прежде чем он вспомнил. Он показал мне маленькую стеклянную кружку на дощечке, прибитой под крышей. В кружке была вторая половина первой порции корня дурмана. Саженец пустил отростки листьев на своем верхнем конце. В кружке было немного воды, но земли не было.