Я долго сидел так, пытаясь собраться с мыслями и привести все, что со мной произошло к связному виду. Все мое тело ныло, к тому же я прикусил губу, когда «приземлился». Когда я поднялся на ноги, ветер дал мне понять, что я озяб. Моя одежда была мокрой. Мои руки, ноги и челюсти так сильно тряслись, что мне снова пришлось лечь. Пот попал в глаза и их стало жечь так сильно, что я взвыл от боли.
Через некоторое время я восстановил некоторый порядок в своем самочувствии и поднялся. Не смотря на темноту пейзаж был хорошо различим. Я сделал пару шагов. Отчетливый звук человеческих голосов доносился до меня. Казалось, где-то громко разговаривают. Я пошел на звук, но метров через 50 внезапно остановился. Передо мной был тупик. Место, где я находился, было загоном для скота, образованным огромными валунами. За ними я мог различить еще один ряд, а за ним еще и еще, пока они не переходили в отвесную гору. Откуда-то из этих валунов доносились звуки необыкновенно изысканной музыки. Это был текучий, приятный для слуха поток звуков.
У подножья одного из валунов я увидел человека, сидящего на земле. Его лицо было повернуто ко мне почти в профиль. Я направился к нему. Когда я оказался от него приблизительно в трех метрах, он повернул голову и взглянул на меня. Я замер — его глаза были водой, которую я только что видел! Они были необъятными, в них светились те же золотые и черные искорки. Его голова была заостренной, как ягода земляники, а кожа была зеленой, испещренной бесчисленными оспинками.
За исключением заостренной формы, его голова была в точности, как поверхность растения пейотля. Я стоял перед ним и не мог отвести от него глаз. Я чувствовал, что он намеренно давит на мою грудь весом своих глаз. Я задыхался. Потом я потерял равновесие и упал на землю. Его глаза отвернулись от меня и я услышал, как он говорит со мной. Сначала его голос был подобен мягкому шелесту ветерка. Затем я услышал его, как музыку — как голосовую мелодию, — и я «знал», что эта мелодия говорила:
— Чего ты хочешь?
Я упал перед ним на колени и стал рассказывать о своей жизни, потом заплакал.
Он снова взглянул на меня. Я почувствовал, что его глаза отталкивают меня, и подумал, что этот момент может быть моментом моей смерти. Он сделал знак подойти поближе. Секунду я колебался, прежде чем сделать шаг вперед, а когда приблизился, он отвел от меня глаза и показал тыльную сторону своей ладони. Мелодия сказала: «Смотри». Посередине его ладони была круглая дырка. «Смотри», — опять сказала мелодия. Я взглянул в дырку и увидел самого себя. Я был очень старым и слабым и бежал от нагонявшей меня погони. Вокруг меня повсюду летели искры. Затем три искры задели меня: две — голову, а одна — левое плечо. Моя фигура в дырке секунду стояла, пока не выпрямилась совершенно вертикально, затем исчезла вместе с дыркой.
Мескалито вновь повернул ко мне свои глаза, они были так близко от меня, что я, кажется, слышал, как они мягко грохочут тем самым особенным звуком, который я уже так много раз слышал этой ночью. Постепенно они стали спокойными, пока не сделались подобными тихим озерам, подернутым рябью золотых и черных искр.
Он опять отвел глаза и отпрыгнул, как кузнечик, метров на 40–50. Он прыгал снова и снова, пока не исчез.
Следующее, что я помню, это то, что я пошел. Очень рассудительно я пытался определить знакомые объекты, такие, как горы вдали, для того, чтобы понять где нахожусь. Я был лишен возможности ориентироваться в течение всего своего приключения, но считал, что север должен быть слева. Я долгое время шел в этом направлении, пока не понял, что уже наступил день, и что я уже не использую свое «ночное виденье». Я вспомнил о часах и посмотрел время: было 8 утра.
Где-то около десяти я пришел к скале, где был прошлой ночью. Дон Хуан лежал на земле и, вероятно, спал.
— Где ты был? — спросил он.
Я сел, чтобы перевести дыхание.
После долгого молчания он спросил:
— Ты видел его?
Я начал пересказывать ему последовательность моих приключений с самого начала, но он прервал меня, сказав, что значение имеет только одно — видел я его или нет. Затем он спросил, как близко был от меня Мескалито. Я сказал, что почти касался его.
Эта часть моего рассказа заинтересовала его. Он внимательно выслушал все подробности без замечаний, прерывая лишь для того, чтобы задать вопросы о форме существа, которого я видел, о его позе, движениях и прочих деталях относительно него.
Было уже около полудня, когда дону Хуану, видимо, показалось достаточно моих рассказов. Он поднялся, привязал мне на грудь полотняный мешок и велел идти за ним, сказав, что будет срезать Мескалито и передавать их мне, а я должен буду осторожно укладывать их в сумку.
Мы попили воды и отправились. Когда мы достигли края долины он, казалось, секунду колебался, в каком направлении идти. После того как он сделал свой выбор, мы все время шли по прямой. Каждый раз, когда мы подходили к растению пейотля, он склонялся перед ним и осторожно срезал верхушку коротким зазубренным ножом. Он делал надрез вровень с землей а затем посыпал «рану», как он называл это, чистым порошком серы, который был у него в кожаном мешочке. Срезанное растение он держал в левой руке, а сам срез посыпал правой. Потом он поднимался и передавал пейотль мне. Я принимал его обеими руками, как он велел, и укладывал в мешок.
— Стой прямо и не давай мешку коснуться земли или кустов, или чего-нибудь еще, — несколько раз повторил он, как будто считал, что я могу забыть.
Мы собрали 65 батончиков. Когда мешок заполнился, он перевесил его мне на спину, а на грудь привязал новый мешок. К тому времени, когда мы пересекли долину, у нас было два полных мешка, в них поместилось 110 батончиков. Мешки были так тяжелы и громоздки, что я едва мог идти под их тяжестью.
Дон Хуан прошептал мне, что мешки потому так тяжелы, что Мескалито хочет вернуться к земле. Он сказал, что печаль при расставании со своими местами делает Мескалито тяжелым. Моей главной задачей было не дать мешкам коснуться земли, так как если я это сделаю, то Мескалито уже не позволит мне взять его снова.
В какой-то момент давление лямок на мои плечи стало невыносимым. Что-то применяло поразительную силу, чтобы пригнуть меня вниз. Мне было тревожно и я заметил, что убыстряю шаги, почти бегу за доном Хуаном.
Внезапно тяжесть практически совсем исчезла, ноша стала легкой, как будто в мешках была губка. Я свободно бежал, чтобы не отстать от дона Хуана, который шел впереди. Я сообщил ему, что больше не чувствую тяжести. Он ответил, что мы вышли из владений Мескалито.
Вторник, 3 июля 1962 года.
— Я думаю, что Мескалито почти принял тебя, — сказал дон Хуан.
— Почему ты говоришь, что он почти принял меня?
— Он не убил тебя и даже не нанес вреда. Он дал тебе хороший испуг, то есть не во вред. Если бы он не принял тебя совсем, он явился бы тебе чудовищем, полным ярости. Некоторые люди сполна узнали, что такое ужас, встретившись с ним и не будучи им приняты.
— Если он так ужасен, почему ты не сказал мне об этом, прежде чем вести на поле?
— У тебя нет мужества, чтобы искать его сознательно. Я думал, что будет лучше, если ты не будешь знать.
— Но, дон Хуан, я ведь мог умереть!
— Да, мог. Но я был почти уверен, что для тебя все обойдется благополучно. Он играл с тобой однажды. Он не повредил тебе. Я предположил, что и на этот раз он будет к тебе расположен.
Я спросил его, действительно ли он думает, что Мескалито имеет ко мне расположение. Мой опыт был устрашающ. Я чувствовал, что чуть не умер от страха. Дон Хуан сказал, что Мескалито дал мне урок. Я спросил, что это был за урок и что он значит. Он сказал, что на такой вопрос будет невозможно ответить, потому что я был слишком напуган, чтобы знать точно, о чем спрашивал.
Дон Хуан посоветовал мне постараться вспомнить, что я говорил Мескалито перед тем, как он показал мне сцену на руке. Но я не мог вспомнить. Все, что я помнил, это то, что я упал перед ним на колени и начал «исповедоваться». Дону Хуану, казалось, было неинтересно продолжать разговаривать со мной. Тогда я спросил:
— Ты научишь меня словам песни, которую ты пел?
— Нет. Эти слова только для меня. Защитник сам научил меня им, поэтому я не могу пересказать их тебе.
— Почему ты не можешь?
— Потому что эта песня — связующее звено между мной и защитником. Я уверен, что когда-нибудь он обучит тебя твоим собственным песням. Подожди когда это случится. И никогда не повторяй песен, которые принадлежат другому человеку, и не спрашивай о них.
— А что это было за имя, которое ты называл? Ты можешь это сказать?
— Нет. Его имя никогда не должно произноситься вслух, за исключением ситуации, когда тебе нужно его позвать.
— Что, если я захочу позвать его?
— Если он когда-нибудь примет тебя, он скажет тебе свое имя. Это имя будет только для тебя одного. Для того, чтобы звать громко, или чтобы произносить спокойно про себя. Может, он скажет, что его имя — Хосе. Как знать?
— Почему нельзя произносить его имя, говоря о нем?
— Ты видел его глаза? Ты не можешь заигрывать с защитником. Вот почему, кстати, я не могу обойти стороной тот факт, что он играл с тобой.
— Как он может быть защитником, если он причиняет вред некоторым людям?
— Ответ очень прост. Мескалито является защитником, потому что он доступен каждому, кто его ищет.
— Но разве не верно, что все в мире доступно любому, кто этого ищет?
— Нет, это не верно. Силы олли доступны только для брухо, но любой может встретиться с Мескалито.
— Но почему же тогда он некоторым приносит вред?
— Не все любят Мескалито, однако многие ищут его, в надежде выгадать что-то, не затрачивая при этом трудов. Разумеется их встреча с ним будет ужасна.
— Что происходит, когда он полностью примет человека?
— Он является ему как человек или как свет. Когда кто-то добьется этого, Мескалито постоянен. Он никогда после этого не меняется. Может быть, когда ты встретишься с ним опять, он будет светом, может быть он возьмет тебя в полет, чтобы