Я начал звать дона Хуана на помощь. Один раз я даже взвыл в полный голос, но дон Хуан не двинулся с места. Он продолжал искоса смотреть на меня, как будто не желая поворачиваться ко мне лицом. Я сделал шаг к нему, но вместо того, чтобы двигаться вперед, я качнулся назад и упал на стену. Я знал, что ударился о нее спиной, но стена не ощущалась твердой; я был погружен в мягкую губкообразную субстанцию, которая и была стеной. Мои руки были расставлены в стороны и я медленно тонул в ней. Я мог только глядеть вперед, в комнату. Дон Хуан все еще смотрел на меня, но не делал никаких попыток помочь. Я сделал сверхусилие, чтобы выдернуть свое тело из стены, но оно продолжало тонуть все глубже и глубже. В неописуемом ужасе я почувствовал, что губкообразная стена смыкается на моем лице. Я попытался закрыть глаза, но они не закрывались.
Я не помню, что еще случилось. Внезапно дон Хуан оказался передо мной, мы были в соседней комнате. Я видел стол и глиняную печь, а краем глаза я мог разглядеть изгородь за домом. Все это я воспринимал очень отчетливо. Дон Хуан принес керосиновую лампу и повесил ее в центре комнаты. Я попытался посмотреть в другую сторону, но мои глаза смотрели только вперед. Я не мог ни различить, ни почувствовать ни одну из частей своего тела. Мое дыхание было неощутимо. Но мои мысли были на редкость отчетливыми. Я ясно осознавал то, что происходило вокруг. Дон Хуан подошел ко мне, и моей ясности неожиданно пришел конец. Что-то, казалось, остановилось во мне, мыслей больше не было.
Дон Хуан стоял совсем рядом. В этот момент я его ненавидел. Я мог бы убить его тогда, но не мог двинуться с места. Вначале я чувствовал какое-то неясное давление на голову, но оно вскоре исчезло. Осталось одно — всепоглощающая ярость на дона Хуана. Я видел его близко возле себя и хотел рвать на части. Я чувствовал, что рычу. Что-то во мне начало содрогаться.
Я услышал, что дон Хуан говорит со мной. Его голос был мягким и успокаивающим, и внезапно я почувствовал бесконечное удовольствие. Он подошел еще ближе и стал напевать испанскую колыбельную:
— Сеньора св. Анна, почему дитя плачет? Из-за потерянного яблока? Я дам тебе яблоко. Я дам тебе два. Одно для ребенка, одно — для тебя.
Теплота охватила меня. Это была теплота сердца и чувств. Голос дона Хуана был далеким эхом, он поднимал забытые воспоминания детства.
Ненависть, которую я перед этим испытывал, прошла. Неприязнь сменилась завораживающей и радостной любовью к дону Хуану. Он сказал, что я должен не спать, что у меня нет больше тела, и я могу превратиться во что угодно, во что захочу. Он отступил назад. Мои глаза были на нормальном уровне, как если бы я стоял рядом с ним. Он вытянул руки перед собой и велел мне войти в них.
То ли я двинулся вперед, то ли он подошел ко мне ближе. Его руки были почти на моем лице — на моих глазах, хотя я их не чувствовал.
— Войди в мою грудь, — услышал я.
Я почувствовал, что он вбирает меня. Это было то же самое ощущение, что и с губкообразной стеной. Потом я слышал только его голос, приказывающий мне смотреть и видеть. Я больше не мог его различать. Мои глаза были, очевидно, открыты, так как я видел вспышки света на красном фоне. Это было так, как если бы я смотрел на свет через сомкнутые веки. Затем мои мысли снова включились. Они вернулись нагромождением картин, лиц, стен; сцены без всякого порядка появлялись и исчезали. Это было подобно быстрому сну, где картины накладываются и постоянно меняются. Затем поток мыслей стал убывать в количестве и интенсивности, пока не исчез совсем. Осталось лишь осознание счастья.
Я не мог различить каких-либо изменений освещения. Совершенно внезапно я был вытолкнут на поверхность. Я определенно чувствовал, что меня куда-то подняли. Я был свободен и двигался с огромной скоростью то ли в воде, то ли в воздухе. Я плавал, как угорь — извивался, крутился, взмывал и опускался как мне этого хотелось. Но тут подул холодный ветер, и я начал скользить как перышко, вперед и назад — вниз, и вниз, и вниз.
Суббота, 28 декабря 1963 года.
Я проснулся вчера во второй половине дня. Дон Хуан сказал, что я проспал почти двое суток. У меня была тяжесть в голове. Я попил воды, и мне стало нехорошо. Я чувствовал себя усталым, исключительно усталым, и после еды опять лег спать.
Сегодня я уже чувствовал себя полностью отдохнувшим. Мы с доном Хуаном поговорили о моем опыте с дымком. Думая, что он хочет, чтобы я рассказал ему всю историю так же, как я делал это всегда, я начал описывать свои впечатления, но он остановил меня, сказав, что это не нужно. Он сказал, что в действительности я ничего не сделал, что я почти сразу уснул, поэтому и говорить не о чем.
— Но как насчет того, что я чувствовал? Разве это совсем не важно? — настаивал я.
— Нет. Не с дымком. Позднее, когда ты научишься путешествовать, мы поговорим. Когда ты научишься проникать внутрь предметов.
— Проникать внутрь предметов можно реально?
— Разве ты не помнишь? Ты проник в эту стену и прошел сквозь нее.
— Я думаю, что в действительности я сошел с ума.
— Нет, ты не сошел с ума.
— Я вел себя так же, как ты, дон Хуан, когда ты курил впервые?
— Нет, это было не так. У нас разные характеры.
— Как ты себя вел?
Дон Хуан не ответил. Я перефразировал вопрос и задал его снова. Но он сказал, что не помнит своих впечатлений и что мой вопрос равносилен тому, что спрашивать у старого рыбака, какие у него были впечатления, когда он удил впервые. Он сказал, что дымок, как олли, уникален. Я напомнил ему, что то же самое он говорил о Мескалито. Он настаивал, что каждый из них уникален, но что они различаются качественно.
— Мескалито — защитник, потому что он разговаривает с тобой и может направлять твои поступки, — сказал он, — Мескалито учит правильному образу жизни. И ты можешь видеть его, потому что он вне тебя. Дымок — это олли. Он изменяет тебя и дает силу, не показывая даже своего присутствия. С ним нельзя говорить. Но ты знаешь, что он существует, потому что он убирает твое тело и делает тебя легким, как воздух. И все же ты никогда не видишь его. Но он здесь и дает тебе силу для совершения невообразимых дел, вроде того, как он сам убирает твое тело.
— Я действительно чувствовал, что потерял тело, дон Хуан.
— Да, ты его потерял.
— Ты имеешь в виду, что у меня на самом деле не было тела?
— А что ты сам думаешь?
— Ну, я не знаю. Я могу только описать то, что я чувствовал.
— Вот это и есть то, что было на самом деле, — то, что ты чувствовал.
— Но как ты видел меня, дон Хуан? Каким я казался тебе?
— Как я тебя видел — не имеет значения. Помнишь, когда ты ловил столб? Ты чувствовал, что его там нет, и ты ходил вокруг него, чтобы убедиться, что он там. Но когда ты прыгнул на него, ты снова почувствовал, что в действительности его там нет.
— Но ты видел меня таким, какой я сейчас, не так ли?
— Нет! Ты не был таким, какой ты сейчас.
— Верно. Я согласен с этим. Но у меня было мое тело, да? Хотя я и не мог его чувствовать?
— Проклятье! У тебя не было того тела, которое есть у тебя сейчас.
— Что случилось в таком случае с моим телом?
— Я думал, что ты понимаешь. Дымок взял твое тело.
— Но куда же оно делось?
— Откуда, по-твоему, я могу это знать?
Бесполезно было упорствовать в попытках получить рациональное объяснение. Я сказал ему, что не хочу спорить или задавать глупые вопросы, но если я соглашусь с мыслью, что можно терять собственное тело, то я потеряю всю свою рациональность. Он сказал, что я преувеличиваю, как обычно, и что ничего я не потерял и не потеряю из-за маленького дымка.
Вторник, 28 января 1964 года.
Я спросил дона Хуана о том, можно ли дать дымок любому, кто захочет испытать такой опыт. Он убежденно заявил, что дать дымок кому бы то ни было — совершенно то же самое, что и убить его, потому что вести этого человека будет некому. Я попросил дона Хуана объяснить, что он имеет в виду, он сказал, что я здесь, живой и говорю с ним, потому что он вернул меня назад. Он сохранил мое тело. Без него я бы никогда не проснулся.
— Как ты сохранил мое тело, дон Хуан?
— Ты узнаешь об этом позднее, но ты должен научиться делать это самостоятельно. Вот почему я хочу, чтобы ты научился как можно большему, пока я еще рядом с тобой. Ты потерял достаточно много времени, задавая мне глупые вопросы. Но может быть, это и не твое призвание — научиться всему о дымке.
— И что же мне делать?
— Позволь дымку обучить тебя всему, чему сможешь научиться.
— Разве дымок тоже учит?
— Конечно, он учит!
— Он учит так же, как Мескалито?
— Нет, он не учитель, как Мескалито. Он не показывает таких же вещей.
— Но чему же тогда учит дымок?
— Он показывает, как обращаться с его силой и как научиться принимать его как можно чаще.
— Твой олли очень пугает меня, дон Хуан. Это непохоже ни на что из того, что я испытывал ранее. Я думал, что я сошел с ума.
По какой-то причине это была самая упорная мысль, которая приходила мне в голову. Я воспринимал все с точки зрения человека испытавшего и другие галлюциногенные переживания, с которыми мог сравнивать, и единственное, что снова и снова приходило мне в голову, это что с дымком теряешь рассудок.
Дон Хуан отверг мои страхи, сказав, что то, что я чувствовал, было его невообразимой силой. И для того, чтобы управлять этой силой, необходимо вести сильную жизнь. Причем это касается не только подготовительного периода, но определяет и отношение человека ко всему после опыта. Он сказал, что дымок так силен, что человек может соответствовать ему только за счет своей стойкости. Иначе его жизнь будет разбита на куски.
Я спросил, имеет ли дымок одинаковое действие на каждого. Дон Хуан сказал, что дымок производит изменение, но далеко не в каждом.
— Тогда какова же особая причина того, что дымок произвел изменения во мне?