9
Дон Хуан, казалось, хотел, чтобы я работал с травой дьявола как можно больше. Эта позиция не отвечала высказанной им неприязни к этой силе. Он объяснил это тем, что приближается время, когда надо будет опять курить, и к этому времени мне следует получить более полное знание о силе травы дьявола. Он неоднократно предлагал мне испытать траву дьявола хотя бы еще одним колдовством с ящерицами. Я долгое время обдумывал эту идею. Настойчивость дона Хуана драматически увеличивалась и в какой-то момент я почувствовал себя обязанным выполнить его требование. Я решил поколдовать о некоторых украденных вещах.
Понедельник, 28 декабря 1964 года.
В субботу, 19 декабря, я срезал корень дурмана. Я дождался темноты, чтобы исполнить свой танец вокруг растения. За ночь я приготовил экстракт корня и в воскресенье, примерно в 16 часов дня, пришел к месту своего растения и сел перед ним. Все наставления дона Хуана об этой процедуре были у меня тщательно записаны. Я вновь перечитал свои записи и сообразил, что сейчас мне не потребуется размалывать семена. Каким-то образом, простое нахождение перед растением давало мне чувство редкой эмоциональной устойчивости, ясности мысли и силы концентрироваться на своих поступках, чего я обычно совсем лишен.
Я следовал инструкциям в точности, так рассчитывая свое время, чтобы паста и корень были готовы к концу дня. В 5 часов вечера я был занят ловлей пары ящериц. В течение полутора часов я перепробовал все способы, какие только мог придумать, но потерпел неудачу.
Я сидел перед кустом дурмана, стараясь придумать эффективный способ достижения своей цели, когда внезапно вспомнил слова дона Хуана о том, что с ящерицами надо говорить.
Сначала я чувствовал неловкость, разговаривая с ящерицами — мне было неудобно, как при выступлении перед публикой. Однако это чувство скоро прошло, и я продолжал говорить. Было уже почти темно. Я поднял камень. Под ним лежала ящерица. Она казалась застывшей. Я поднял ее и тут же увидел, что рядом, под другим камнем находится еще одна, тоже застывшая. Обе они даже не вырывались.
Зашивание рта и век было очень трудной работой. Я поймал себя на том, что дон Хуан привнес в мои поступки настрой некой бесповоротности. Его позиция была такова, что когда человек начинает поступок, то уже нет возможности остановиться. Однако если бы я захотел остановиться — не было бы ничего, что могло бы мне помешать. Может быть, я не хотел останавливаться.
Я отпустил одну ящерицу, и она побежала в северо-восточном направлении — знак удачного, но трудного колдовства. Я привязал другую ящерицу к своему плечу и смазал виски так, как это было предписано. Ящерица была неподвижна. На секунду я подумал, что она умерла, а дон Хуан ничего не говорил о том, что надо делать, если такое случится. Но она была живой, только оцепеневшей.
Я выпил снадобье и немного подождал. Ничего необычного не происходило. Тогда я начал растирать пасту у себя на висках, наложив ее 25 раз. Затем, совершенно механически, как во сне, я несколько раз помазал ею свой лоб. Тут же я понял свою ошибку и поспешно стер пасту, но на лбу у меня выступила испарина. Меня лихорадило. Необъятное отчаяние охватило меня, потому что дон Хуан предостерегал меня от того, чтобы наносить пасту на лоб. Страх сменился чувством абсолютного одиночества и обреченности. Я сам себе это устроил. Если со мной случится какое-либо несчастье, то тут нет никого, кто мог бы мне помочь. Я хотел убежать. Я испытывал тревогу, нерешительность и не знал что делать. Поток мыслей хлынул мне в голову, сменяясь с необычайной быстротой. Я заметил, что это довольно странные мысли, то есть они казались странными, потому что возникали не так, как обычные мысли. Я имею четкое представление о том, как я думаю. Мои мысли имеют определенный порядок, который присущ именно мне и любое отклонение заметно.
Одна из чужих мыслей была о высказывании, сделанном неким автором. Она была, как я смутно помню, похожей на голос, как будто кто-то сзади меня произнес ее. Это случилось так быстро, что я испугался. Я притих, чтобы осмыслить ее, но она сменилась на обычные мысли. Я был уверен, что читал это высказывание, но не мог вспомнить автора. Внезапно я понял, что это был Альфред Кребер. Тогда другая чужая мысль возникла и «сказала», что это был не Кребер, а Георг Зиммель. Я настаивал на том, что это был Кребер, и сразу вслед за этим я понял, что нахожусь в гуще спора с самим собой. И совсем забыл о своем чувстве обреченности.
Мои веки стали тяжелыми, как будто я принял снотворное. Я никогда не принимал снотворного, но именно такое сравнение пришло мне в голову. Я засыпал. Я хотел пойти к своей машине и забраться в нее, но не мог двинуться.
Потом я внезапно проснулся. Или вернее, ясно почувствовал, что проснулся. Моей первой мыслью было, сколько сейчас времени. Я огляделся. Я не был перед растением дурмана. Я спокойно воспринял тот факт, что еще раз испытываю опыт колдовства. Было 12 часов 35 минут. Судя по часам над моей головой, я знал, что это полдень. Я увидел молодого человека, несущего пачку бумаг. Я чуть не касался его. Я видел пульсирующую вену у него на шее и слышал частое биение его сердца. Я углубился в то, что видел и не придавал в это время значения качеству своих мыслей. Затем я услышал голос, описывающий сцену, говоря мне прямо в ухо, и понял, что этот голос был чужим в моем мозгу.
Я так увлекся слушанием, что сцена потеряла для меня свой зрительный интерес. Я слышал голос у самого своего уха, над правым плечом. Он фактически создавал сцену, описывая ее. Но он слушался моей воли, потому что я в любой момент мог остановить его и обследовать детали того, о чем он говорил во время моего бездеятельного слушания. Я «виделслышал» всю последовательность действий молодого человека. Голос продолжал описывать их в малейших деталях, но каким-то необычным образом. Трижды я пытался повернуться, чтобы посмотреть, кто там говорит. Я пытался повернуть голову направо или же просто неожиданно крутнуться назад, чтобы увидеть, есть ли там кто-нибудь. Но каждый раз, когда я это делал, мое видение становилось расплывчатым. Я подумал: «Причина того, что я не могу повернуться, заключается в том, что я не нахожусь в обычной реальности», — и эта мысль была моей собственной.
С этого момента я сконцентрировал свое внимание на одном лишь голосе. Он, казалось, исходил у меня из плеча. Он был совершенно отчетлив, не смотря на то, что он был очень тоненьким голоском. Однако это не был голос ребенка и не фальцет, а скорее миниатюрный мужской голос. Я предположил, что он говорит на английском языке. Когда бы я ни пытался намеренно поймать этот голос, он тут же затихал или становился нечетким. И сцена мутнела. Мне в голову пришло сравнение: голос похож на картину, созданную частичками пыли на ресницах или же кровяными сосудами на оболочке глаза, то есть на такое образование, которое можно видеть до тех пор, пока не смотришь на него прямо. Но как только ты пытаешься взглянуть на него, оно ускользает из поля зрения вместе с движением глазного яблока.
Я полностью потерял интерес к действию. По мере того, как я слушал, голос стал более сложным. То, что я считал голосом, было более похоже на то, как если бы кто-то нашептывал мысли мне в ухо. Но это неточно. Что-то думало за меня. Мысли были вне меня. Я знал, что это так, потому что я мог иметь свои собственные мысли и мысли «другого» в одно и то же время.
В один из моментов голос создал сцены о молодом человеке, не имевшие ничего общего с моим первоначальным вопросом о потерянных предметах. Молодой человек выполнял очень сложные действия. Действия снова приобрели для меня значение, и я больше не уделял внимания голосу. Я начал терять терпение и захотел остановиться. «Как мне остановить это?» — подумал я. Голос в моем ухе сказал, что для этого мне надо вернуться в каньон. Я спросил, как это сделать, голос ответил, что мне надо думать о своем растении.
Я подумал о своем растении. Я сидел перед ним так часто, что для меня не представляло никакого труда визуализировать его. Я считал, что то, как я его в этот момент увидел, было еще одной галлюцинацией, но голос сказал мне, что я вернулся.
Я стал вслушиваться. Была только тишина. Растение дурмана передо мной казалось таким же реальным, как и все, что я только что видел, однако я мог тронуть его, мог двигаться вокруг него.
Я встал и пошел к машине. Усилие истощило меня. Я сел и закрыл глаза. Подташнивало, голова кружилась, в ушах звенело.
Что-то вдруг соскользнуло мне на грудь. Это была ящерица. Я вспомнил указание дона Хуана о том, что необходимо отпустить ее. Я вернулся к своему растению и отвязал ящерицу. Я не хотел даже смотреть, была она мертвой или живой. Я разбил глиняный горшок с пастой и ногой набросал на него земли. Потом снова забрался в машину и тут же уснул.
Четверг, 24 декабря 1964 года.
Сегодня я рассказал дону Хуану о своем опыте. Как обычно, он выслушал меня, не перебивая. В конце разговора между нами произошел следующий диалог:
— Ты сделал очень неправильно, — сказал он.
— Я знаю. Это была глупая ошибка. Случайность.
— Нет случайностей, когда ты имеешь дело с травой дьявола. Я говорил, что она все время будет испытывать тебя. Как я вижу, ты или очень силен, или же ты действительно нравишься траве. Центр лба только для великих брухо, которые знают, как обращаться с этой силой.
— Что случится, если человек потрет себе пастой лоб, дон Хуан?
— Если этот человек не является великим брухо, то он просто никогда не вернется из путешествия.
— Ты сам когда-нибудь мазал пастой лоб, дон Хуан?
— Никогда. Мой бенефактор говорил мне, что очень немногие возвращаются из такого путешествия. Человек может отсутствовать месяцами и другим приходится ухаживать за ним все это время. Мой бенефактор говорил, что ящерицы могут взять человека хоть на край света и по его просьбе показать ему самые невероятные вещи.