В следующий момент почти прямо перед моими глазами появился некий предмет. Он был толстым и заостренным и имел отчетливо розовое свечение. Я ощутил внезапную дрожь и увидел многочисленные похожие друг на друга розовые формы, приближающиеся ко мне. Все они двигались на меня. Я отпрыгнул в сторону.
В следующей сцене, которую я помню, были три серебристые птицы. Они отбрасывали сияющий металлический отсвет, чем-то похожий на блеск нержавеющей стали, но более интенсивный, движущийся и живой. Мне они нравились и я полетел вместе с ними. У дона Хуана не нашлось никаких замечаний по поводу описания моего опыта.
Вторник, 23 марта 1965 года.
На следующий день после моего рассказа о своем последнем опыте дон Хуан сказал:
— Немногое требуется, чтобы стать вороной. Ты сделал это и теперь ты всегда будешь ею.
— Что случилось после того, как я стал вороной, дон Хуан? Я летал в течение трех дней?
— Нет. Ты вернулся назад с заходом солнца, как я и сказал тебе сделать.
— Но как я вернулся?
— Ты был очень усталым и заснул. Это все.
— Я имею в виду — я прилетел обратно?
— Я уже сказал тебе, ты послушался меня и вернулся назад в дом. Но не занимайся этим делом. Это неважно.
— Но что же тогда важно?
— Во всем твоем путешествии была только одна вещь очень большой ценности — серебристые птицы.
— Что же было такого особенного в них? Это были просто птицы.
— Не просто птицы. Это были вороны.
— Они были что, белые, эти вороны?
— Черные перья ворон в действительности серебристые. Вороны сияют так интенсивно, что их не беспокоят другие птицы.
— Но почему их перья выглядят серебристыми?
— Потому что ты смотрел так, как смотрит ворона. Ты видел, как видит ворона. Птица, которая выглядит темной для нас, выглядит белой для вороны. Белые голуби, например, розовые или голубые для вороны, морские чайки — желтые. Теперь попытайся вспомнить, как ты присоединился к ним.
Я подумал об этом, но образ птиц был смутным, несвязным изображением, которое не имело продолжения. Я сказал ему, что я могу вспомнить только, что я чувствовал, что лечу вместе с ними. Он спросил, присоединился ли я к ним в воздухе или на земле. Но я не мог ответить на этот вопрос. Он почти рассердился на меня. Он требовал, чтобы я подумал об этом. Он сказал:
— Все это не будет стоить и гроша. Это будет всего лишь бессмысленным сном, если ты не вспомнишь точно.
Я всячески старался вспомнить, но так и не смог.
Суббота, 3 апреля 1965 года.
Сегодня я подумал о другой картине в моем «сне о серебряных птицах». Я вспомнил, что видел темную массу с миллиардами дырочек, как от булавок. Фактически эта масса и была скопищем маленьких дырочек. Я не знаю почему, но я думал, что она мягкая. Пока я смотрел на нее, три птицы летели прямо на меня. Одна из них издала звук, а затем все три были уже рядом со мной на земле.
Я описал эту картину дону Хуану. Он спросил меня, откуда прилетели эти птицы. Я сказал, что, пожалуй, не смогу определить этого. Он опять стал нетерпелив и обвинил меня в негибкости мышления. Он сказал, что я очень хорошо смогу вспомнить, если попытаюсь. И что я боюсь немножко расслабиться. Он сказал, что я думаю в терминах людей и ворон, но что я не был ни человеком, ни вороной в то время, о котором требуется вспомнить.
Еще он просил вспомнить, что вороны сказали мне. Я пытался думать об этом, но мои мысли были заняты массой других вещей. Я не мог сосредоточиться.
Воскресенье, 4 апреля 1965 года.
Сегодня я проехал большое расстояние. Еще до того, как я подъехал к дому дона Хуана, совсем стемнело. Я думал о воронах, и внезапно очень странная мысль пришла мне в голову. Это было скорее чувство или впечатление, нежели мысль. Птица, которую я услышал первой, сказала, что они прилетели с севера и летят на юг, и что когда мы встретимся вновь, они будут следовать тем же путем. Я сказал дону Хуану, что я, возможно, придумал или, может быть, вспомнил это. Он ответил:
— Не думай о том, вспомнил ты это или же придумал. Такие мысли годятся только для людей. Они не подходят воронам, особенно тем, которых ты видел. Потому что это были эмиссары твоей судьбы. Ты уже ворона. Ты никогда не изменишь этого. С этого времени и далее вороны будут говорить тебе своим полетом о каждом повороте твоей судьбы. В каком направлении ты полетел с ними?
— Я не могу знать этого, дон Хуан.
— Если ты подумаешь правильно, то ты вспомнишь. Сядь на пол и покажи мне направление, в котором ты был, когда птицы прилетели к тебе. Закрой глаза и начерти линию на полу.
Я последовал его предложению и определил точку.
— Не открывай пока глаз, — продолжал он, — в каком направлении вы полетели по отношению к этой точке?
Я сделал другую отметку на полу. Взяв эти ориентиры, как отправную точку, дон Хуан истолковал различные направления полета, которые вороны могли бы избрать, чтобы предсказать мое личное будущее или судьбу. Он установил оси их полета по четырем сторонам света.
Я спросил его, всегда ли вороны следуют этим осям, чтобы предсказать судьбу человека. Он сказал, что ориентация была для меня одного. Абсолютно все, что вороны делали при встрече со мной, имело чрезвычайную важность. Он настаивал на том, чтобы я вспомнил каждую деталь, поскольку послание или же вид «посланников» — индивидуальное, личное дело.
Была еще одна вещь, которую он настоятельно просил меня вспомнить — время суток, когда эмиссары меня покинули. Он посоветовал подумать о разнице в освещении вокруг меня между временем, когда я только начал лететь, и временем, когда серебристые птицы полетели со мной. Когда я впервые мучительно различил ощущение света, вокруг было темно, а когда я увидел птиц, все было красноватым, светло-красным или, пожалуй, оранжевым. Он сказал:
— Значит, это было во второй половине дня. Солнце еще не село. Когда совсем стемнеет, ворона ослеплена белизной, так же как мы ослеплены темнотой. Это указание времени относит последнюю весть для тебя на конец дня. Эмиссары позовут тебя, и, пролетая над твоей головой, они будут серебристо-белыми. Ты увидишь их сияющими в небе. И это будет означать, что твое время пришло. Это будет означать, что ты умрешь и сам станешь вороной.
— А что будет, если я увижу их утром?
— Ты не увидишь их утром.
— Но вороны летают весь день.
— Не твои эмиссары, дурень.
— А как насчет твоих эмиссаров, дон Хуан?
— Мои придут утром. Их тоже будет трое. Мой бенефактор говорил мне, что можно криком отогнать их, превратить в черных, если не хочешь умирать. Но теперь я знаю, что этого делать не следует. Мой бенефактор был одарен по части крика, по части различного шума и насилия, связанного с травой дьявола. Дымок не таков — потому, что он не имеет страсти. Он честен. Когда твои серебряные эмиссары придут за тобой, нет нужды кричать на них, — просто лети вместе с ними, как ты уже сделал. После того, как они возьмут тебя с собой, они изменят направление — и четыре вороны улетят прочь.
Суббота, 10 апреля 1965 года.
Я испытывал короткие приступы несвязности, поверхностные состояния необычной реальности. Один образ из галлюциногенного опыта с грибами вновь и вновь возвращался на ум. Это мягкая темная масса булавочных отверстий. Я продолжал визуализировать это как масляный пузырь, который начинает затягивать меня в свой центр. Как будто центр открывается и заглатывает меня. В течение очень коротких моментов я испытывал нечто, напоминающее состояния необычной реальности. В результате этого я страдал от наплывов сильного возбуждения, тревоги и неудобства. И я намеренно старался избавиться от переживания, сразу как только оно начиналось.
Сегодня я поговорил об этом с доном Хуаном. Я спросил его совета. Ему, похоже, не было до этого дела, и он посоветовал мне не обращать внимания на эти ощущения потому, что они бессмысленны и не имеют никакой ценности. Он сказал, что единственные переживания, которые стоят моих усилий и внимания, будут те, в которых я увижу ворону. Любое другое «видение» — это просто порождение моих страхов. Он напомнил мне, что для того, чтобы приобщиться к дымку, необходимо вести сильную и спокойную жизнь.
Мне казалось, что я достиг опасного порога. Я сказал ему, что чувствую неспособность идти дальше. Было что-то действительно пугающее в этом дымке. Перебирая картины, которые я помнил из своего галлюциногенного опыта, я пришел к неизбежному заключению, что видел мир, который в некотором отношении структурно отличался от мира, воспринимаемого привычным способом. В других состояниях необычной реальности, которые я прошел, все воспринимаемые мной предметы и системы образов оставались в границах привычного способа визуального восприятия мира, а под действием галлюциногенного дымка я видел совсем не так.
Все, что я видел, находилось прямо по линии зрения. Ничего не было сверху или под ней. Каждая картина была раздражающе плоской, и, однако же, несмотря на это, имела большую глубину. Может быть, точнее было бы сказать, что картины являлись конгломератом невероятно четких деталей, воспринимаемых в необычном свете. При этом, свет двигался, создавая эффект вращения.
Напрягаясь и заставляя себя вспомнить, я был вынужден применить серию аналогий, для того, чтобы наконец понять то, что я видел. Лицо дона Хуана, например, выглядело так, как если бы оно было погружено в воду. «Вода» двигалась непрерывным потоком над его лицом и волосами. Она все увеличивала, так что я мог видеть каждую пору его кожи и каждый волосок на его голове, когда я фокусировал на этом свое внимание. С другой стороны, я видел массы материи, которые были плоскими, с большим количеством углов и краев, но они не двигались потому, что свет, который исходил от них, не мерцал.
Я спросил дона Хуана, что это были за вещи, которые я видел. Он сказал, что, поскольку это был первый раз, когда я видел как ворона, предметы были неясными и неузнаваемыми, и что позднее, с практикой, я сам смогу узнавать все. Я снова поднял вопрос различий, которые заметил в движении света.