обращаюсь, что она стала моей. Она вросла в мои руки. Передать ее в твои руки, например, действительно серьезная задача для меня и большое достижение для тебя — если мы добьемся успеха! Трубка будет испытывать напряжение, если ее возьмет кто-то другой; и если один из нас ошибется, ничем уже не поможешь, когда трубка вдруг сама по себе расколется или выскользнет своей силой из рук и разобьется, даже упав на кучу соломы. Если это когда-нибудь случится, то будет концом для нас обоих. В особенности для меня. Невообразимым образом дымок обратится против меня.
— Как он может обратиться против тебя, он ведь твой союзник?
Мой вопрос, по-видимому, прервал поток его мыслей. Долгое время он ничего не отвечал.
— Сложность составных частей, — внезапно заговорил он, — делает курительную смесь одним из самых опасных веществ, какие я знаю. Никто не сможет приготовить ее без серьезной выучки. Она смертельно ядовита для всякого, кроме тех, кого опекает дымок! Трубка и смесь требуют самой нежной заботы. И человек, пытающийся учиться, должен следовать аккуратному, спокойному образу жизни. Действия дымка столь потрясающи, что только очень сильный человек сможет выдержать даже небольшую затяжку. Все пугает и запутывает сначала, но каждая следующая затяжка проясняет вещи. И внезапно мир открывается заново! Невообразимо! Когда это случится, дымок становится союзником этого человека и открывает любые секреты, позволяет ему входить в непостижимые миры. Это величайшее качество дымка, его величайший дар. И он делает свое дело, не причиняя ни малейшего вреда. Я называю дымок истинным союзником!
Как обычно, мы сидели перед его домом, где земляной пол всегда чист и хорошо утоптан; внезапно он поднялся и вошел в дом. Через несколько секунд он вернулся с узким свертком и сел снова.
— Это моя трубка, — сказал он.
Он наклонился ко мне и показал трубку, которую вытащил из чехла, сделанного из зеленой парусины. Она была, пожалуй, девяти-десяти дюймов длиной. Чубук из красноватого дерева, гладкий, без украшений. Чашечка трубки тоже казалась деревянной, но была довольно громоздкой по сравнению с тонким чубуком. Она была отполирована до блеска, темно-серого цвета, почти как каменный уголь.
Он подержал трубку перед моим лицом. Я думал, он подает ее мне. Протянул руку, чтобы взять, но он быстро убрал ее.
— Эта трубка была дана мне моим бенефактором, — сказал он. — В свою очередь я передам ее тебе. Но сначала ты должен ее узнать. Каждый раз, когда приедешь сюда, я буду давать ее тебе. Начни с прикосновения. Держи ее поначалу очень недолго, пока вы с трубкой не привыкнете друг к другу. Затем положи ее в карман или, скажем, за пазуху и, наконец, поднеси ко рту. Все это надо делать мало-помалу, медленно и осторожно. Когда связь установится (la amistad esta hecha), ты будешь курить из нее. Если последуешь моему совету и не будешь спешить, дымок станет и твоим любимым союзником.
Он подал мне трубку, но не выпустил ее из рук. Я протянул правую руку.
— Обеими руками, — сказал он.
Я коснулся трубки на мгновение обеими руками. Он не отдал ее совсем, так что я мог лишь коснуться ее, а не взять. Затем он спрятал ее обратно.
— Первый шаг в том, чтобы полюбить трубку. Это требует времени.
— А может трубка невзлюбить меня?
— Нет. Трубка не может невзлюбить тебя, но ты должен научиться любить ее, чтобы к тому времени, когда будешь курить, трубка помогла бы тебе не бояться.
— Что ты куришь, дон Хуан?
— Вот что.
Он расстегнул воротник и показал скрытый под рубашкой небольшой мешочек, висевший на шее наподобие медальона. Он вынул его, развязал и очень осторожно отсыпал на ладонь немного содержимого.
Насколько я мог судить, смесь выглядела как тонко истертые чайные листья, разнящиеся по цвету от темно-коричневого до светло-зеленого с несколькими пятнышками ярко-желтого.
Он ссыпал смесь обратно в мешочек, закрыл его, завязал ремешком и опять спрятал под рубашку.
— Что это за смесь?
— Там масса вещей. Добыча всех составных частей — очень трудное дело. Нужно далеко путешествовать. Грибки (los honguitos), необходимые для приготовления смеси, растут только в определенное время года и только в определенных местах.
— Смеси у тебя разные для разных видов помощи, в которой ты можешь нуждаться?
— Нет. Есть только один дымок, и нет другого, подобного ему.
Он показал на мешочек, висевший на груди, и поднял трубку, которая была зажата у него между ног.
— Это и это — одно! Без одного не может быть другого. Эта трубка и секрет этой смеси принадлежали моему бенефактору. Их передали ему точно так же, как он передал их мне. Хотя эту смесь трудно приготовить, она восполнима. Ее секрет — в составных частях, в способе их сбора и обработки. Трубка же — предмет на всю жизнь. За ней надо следить с бесконечной заботой. Она прочна и крепка, но ее нельзя ни обо что ударять. Ее надо держать сухими руками. Никогда не браться за нее, если руки потные, и пользоваться ею лишь в одиночестве. И никогда, вообще никто никогда не должен видеть ее, разве что человек, которому ты намерен ее передать. Вот чему мой бенефактор научил меня, и именно так я обращаюсь с трубкой всю мою жизнь.
— Что случится, если ты потеряешь или сломаешь трубку?
Он очень медленно покачал головой и взглянул на меня.
— Я умру.
— Все трубки магов такие, как твоя?
— Не у всех есть трубки, подобные моей, но я знаю некоторых, у кого они есть.
— Можешь ты сам сделать такую трубку, как эта, дон Хуан? — настаивал я. — Предположим, у тебя ее не было бы. Как бы ты передал мне трубку, если бы хотел это сделать?
— Если бы у меня не было своей трубки, я не смог бы, да и не захотел бы передавать ее тебе. Я дал бы тебе взамен что-нибудь другое.
Казалось, он почему-то мной недоволен. Очень осторожно он положил трубку в чехол, в котором, наверное, был вкладыш из мягкого материала, потому что, едва войдя в чехол, она скользнула внутрь очень легко. Он ушел в дом отнести трубку.
— Ты не сердишься на меня, дон Хуан? — спросил я, когда он вернулся. Его, по-видимому, удивил мой вопрос.
— Нет, я никогда ни на кого не сержусь. Никому из людей не удастся сделать что-то, достаточно для этого важное. На людей сердишься, когда веришь, что их поступки важны. Ничему подобному я больше не верю.
Вторник, 26 декабря 1961 года
Специального времени для пересадки «саженца», как дон Хуан называл корень, выбрано не было, хотя и предполагалось, что именно эта операция будет следующим шагом в приручении силы растения.
Я приехал к дону Хуану в субботу, 23 декабря, сразу после обеда. Как обычно, мы некоторое время просидели в молчании. День был теплый и облачный. Прошло уже много месяцев с тех пор, как он дал мне первую порцию.
— Время вернуть траву земле, — сказал он внезапно, — но сначала я собираюсь устроить защиту для тебя. Ты будешь держать и беречь ее, и никто, кроме тебя, не должен эту защиту видеть. Раз устанавливать буду я, то тоже ее увижу. Это нехорошо, ведь как ты помнишь, я не поклонник травы дьявола — тут мы с тобою непохожи. Но моя память долго не проживет, я слишком стар. Ты должен охранять ее от чужих глаз, потому что на то время, пока длится их память об увиденном, сила защиты подпорчена.
Он пошел в свою комнату и вытащил три узла из-под старой соломенной циновки. Вернулся с ними на веранду и сел.
После долгого молчания он открыл один узел. Это было женское растение дурмана, которое он приготовил вместе со мной. Все листья, цветы и семенные коробочки, уложенные им раньше, были уже сухими. Он взял длинный кусок корня в форме буквы Y и снова завязал узел.
Корень высох и сморщился, складки коры широко отставали и топорщились. Он положил корень себе на колени, открыл свою кожаную сумку и вынул нож. Подержал сухой корень передо мной.
— Эта часть для головы, — сказал он и сделал первый надрез на хвосте «игрека», который в перевернутом виде напоминал человека с расставленными ногами.
— Эта — для сердца. — И он надрезал вблизи развилки. Затем он обрезал концы корня, оставив примерно по три дюйма на каждом отростке. Потом медленно и терпеливо вырезал фигурку человека.
Корень был сухим и волокнистым. Для того чтобы вырезать из него, дон Хуан сделал два надреза, разворошил и уложил волокна между ними как раз на глубину надреза. А когда перешел к деталям, придал деревяшке форму рук и ладоней. В результате получилась вытянутая фигурка человека со сложенными на груди руками и кистями, сплетенными в замок.
Дон Хуан поднялся и подошел к голубой агаве, что росла перед домом рядом с верандой. Он взялся за твердый шип одного из центральных мясистых листьев, нагнул его и повернул три или четыре раза. Круговое движение почти отделило шип от листа, он повис. Дон Хуан схватил его зубами и выдернул. Шип вышел из мякоти листа и потянул за собой сросшийся с деревом хвост из длинных белых нитевидных волокон длиной около двух футов. Все еще держа шип зубами, дон Хуан скрутил волокна между ладонями и сделал шнур, которым стянул ноги фигурки. Он обматывал нижнюю часть фигурки, пока весь шнур не кончился. Затем очень ловко вкрутил шип, как шило, в переднюю часть фигурки, под сложенными руками, так что острый конец выступил из сцепленных ладоней. Он опять воспользовался зубами и, осторожно потянув, вытащил почти весь шип. Теперь тот выглядел как длинное копье, выступающее из груди фигурки. Не глядя на нее больше, дон Хуан положил фигурку в кожаную сумку. Казалось, работа утомила его. Он растянулся на веранде и заснул.
Было уже темно, когда он проснулся. Мы поели из тех припасов, что я привез ему, и еще немного посидели на веранде. Затем дон Хуан пошел за дом, взяв с собою три узла. Он нарубил веток и сухих сучьев и развел костер. Мы удобно уселись перед огнем, и он открыл все три узла. Вдобавок к тому, в котором были сухие части женского растения, открыл другой, содержащий все, что осталось от мужского растения, и третий, толстый узел с зелеными свежесрезанными частями дурмана.