Я начал потеть. Наклонился к дону Хуану, чтобы сказать, что боюсь. Его лицо было в нескольких дюймах от моего. Он смотрел на меня — и глаза его были глазами пчелы. Они выглядели как круглые очки, светящие в темноте своим собственным светом. Его губы вытянулись вперед и издавали прерывистый шум: «Пета-пета-пе-та». Я отпрыгнул назад, чуть не разбившись о скальную стену. В течение, как показалось, бесконечного времени я испытывал невыносимый ужас. Я сопел и отдувался. Пот замерзал на коже, придавая ей затруднительную жесткость. Затем я услышал голос дона Хуана:
— Поднимайся! Двигайся! Поднимайся!
Видение исчезло, и я снова увидел его привычно знакомое лицо.
— Принесу воды, — сказал я после еще одной бесконечной минуты. Голос мой прерывался. Я с трудом мог выговаривать слова. Дон Хуан согласно кивнул. Уже на ходу я понял, что мой страх исчез так же быстро и так же загадочно, как появился.
Приближаясь к ручью, я заметил, что могу ясно видеть каждый предмет на своем пути. Я вспомнил, как только что ясно видел дона Хуана, хотя незадолго перед тем с трудом мог различить очертания его фигуры. Я остановился, посмотрел вдаль и смог увидеть даже противоположную сторону долины. Отдельные камни на той стороне видны были совершенно отчетливо. Подумал, что уже настает утро, но потом сообразил, что, наверное, потерял чувство времени. Я взглянул на часы. Было десять минут двенадцатого! Проверил, идут ли они, — часы были в порядке. Полдня быть не могло. Значит, это полночь! Я намеревался сбегать к воде и вернуться назад на скалу, но увидел, что дон Хуан идет вниз, и подождал его. Сказал ему, что могу видеть в темноте.
Он долго смотрел на меня, ничего не говоря; если и сказал что-то, — я прослушал, так как мое внимание было увлечено новой уникальной способностью видеть в темноте. Я мог различать мельчайшие песчинки. Временами все было так ясно, что казалось — сейчас утренние или вечерние сумерки. Потом потемнело, потом опять посветлело. Вскоре я понял, что яркость совпадает с диастолой моего сердца, а темнота — с систолой. Мир становился ярким, темным, ярким снова с каждым ударом моего сердца.
Я полностью ушел в изучение этого открытия, как вдруг тот же странный звук, что слышался раньше, возник снова. Мои мышцы напряглись.
— Ануктал (так я расслышал слово на этот раз) здесь, — сказал дон Хуан. Звук казался мне таким громоподобным, таким всепоглощающим, что ничто другое значения уже не имело. Когда рев затих, я обнаружил, что воды внезапно стало больше. Ручей, который минуту назад был с ладонь шириной, расширился так, что стал огромным озером. Свет, падавший, видимо, сверху, касался поверхности, сверкая сквозь густую листву. Время от времени вода на секунду проблескивала золотым и черным. Потом оставалась темной, неосвещенной, почти невидимой и все же странным образом присутствующей.
Не помню, как долго стоял я там, на берегу черного озера, просто глядел и изумлялся. К тому времени рев, должно быть, прекратился, потому что новый взрыв устрашающего гудения отбросил меня назад (к реальности?). Я оглянулся, ища дона Хуан Увидел, как он вскарабкался и исчез за отрогом скалы. Странно, но чувство одиночества совсем меня не беспокоило; я сел на корточки, испытывая полную уверенность и отстраненность. Рев снова стал слышен. Он был очень интенсивным, подобным шуму сильнейшего ветра. Прислушиваясь к нему так тщательно, как только мог, я улавливал определенную мелодию. Она состояла из высоких звуков, похожих на человеческие голоса в сопровождении басового барабана. Я сосредоточил все свое внимание на мелодии и вновь заметил, что систола и диастола моего сердца совпадали со звуками барабана и с рисунком мелодии.
Я встал, и музыка прекратилась. Я попытался услышать сердечный ритм, но не смог. Опять сел на корточки, думая, что звучание возникало при таком положении тела. Но ничего не произошло. Ни звука! Ни даже стука сердца! Я решил, что с меня хватит, но когда поднялся уходить, почувствовал дрожь земли. Почва под моими ногами колебалась. Я терял равновесие. Упал на спину и оставался в этом положении, пока земля сильно тряслась. Попытался схватиться за скалу или за куст, но подо мной что-то поехало. Я вскочил, секунду продержался и опять упал. Земля, на которой я сидел, двигалась, скользила в воде как плот. Я оставался неподвижным, меня сковал ужас, который был, как и все прочее, уникальным, беспрерывным и абсолютным.
Я двигался по водам черного озера на клочке почвы, похожем на что-то вроде земляного бревна. Казалось, что течение увлекает меня в южном направлении. Я мог видеть, как вода вокруг двигается и бурлит. Она была холодной и странно тяжелой на ощупь. Мне она представлялась живой.
Ни берегов, ни каких-то других ориентиров я не различал и не могу припомнить своих мыслей и чувств во время путешествия. После долгих, как показалось, часов плавания мой плот повернул под прямым углом налево, к востоку. Он еще скользил по воде какое-то время и вдруг на что-то наткнулся. Инерция бросила меня вперед. Я закрыл глаза и почувствовал острую боль в коленях и вытянутых руках от удара о грунт. Через секунду я открыл глаза и увидел, что лежу на земле. Мое земляное бревно как будто слилось с почвой. Я сел и оглянулся. Вода отступала! Она двигалась назад, как отливная волна, пока не исчезла совсем.
Я долго сидел там, пытаясь привести в порядок мысли и собрать все, что произошло, в связное целое. Все тело мое ныло, горло казалось открытой раной. Я прикусил себе губы, когда «приземлился». Я встал. Ветер дал мне понять, что я озяб. Одежда была мокрой. Руки, колени и челюсти так сильно дрожали, что мне пришлось снова лечь. Капли пота затекали в глаза и жгли их так сильно, что я взвыл от боли.
Через некоторое время мне удалось немного восстановить равновесие в своем самочувствии, и я поднялся. В темных сумерках окрестность была очень ясной. Я сделал пару шагов. До меня вдруг донесся отчетливый звук многих человеческих голосов. Как будто громкий разговор. Я пошел на звук. Прошел примерно пятьдесят ярдов и внезапно остановился. Передо мной был тупик. Место, куда я попал, было загоном для скота, образованным огромными валунами. За ними просматривался еще один ряд валунов, затем еще и еще, покуда они не переходили в отвесную гору. Откуда-то из этих валунов доносилась самая изысканная музыка. Текучий, непрерывный, приятный для слуха поток звуков. У подножия одного из валунов я увидел сидевшего на земле человека, его лицо было повернуто ко мне почти в профиль. Я пошел к нему и остановился чуть ли не в десяти футах; он тогда повернул голову и взглянул на меня. Я замер — его глаза были той самой водой, которую я только что видел! Они были так же беспредельно глубоки и так же сверкали золотым и черным. Голова человека была заостренной, как ягода земляники, а кожа — зеленой, испещренной бесчисленными оспинками. Если не считать заостренной формы, эта голова была в точности подобна поверхности пейота. Я стоял перед ним и не мог отвести глаз. Чувствовал, что он намеренно давит мне на грудь тяжестью своих глаз. Я задыхался. И, потеряв равновесие, упал наземь. Его глаза отвернулись от меня. Я услышал, что он говорит со мной. Сначала его голос был подобен мягкому шелесту ветерка. Потом я услышал его как музыку — как голосовую мелодию, — и я «знал», что мелодия говорила: «Чего ты хочешь?»
Я упал перед ним на колени и стал рассказывать о своей жизни, потом заплакал. Он снова взглянул на меня. Я почувствовал, что его глаза отталкивают меня, и подумал, что эта минута будет моей смертной минутой. Он сделал знак подойти ближе. Я мгновение колебался, прежде чем сделать шаг вперед. Когда же я приблизился, он отвел глаза и показал мне тыльную сторону своей ладони. Мелодия сказала: «Смотри». Посередине ладони была круглая дыра. «Смотри», — опять сказала мелодия. Я взглянул в дырку и увидел самого себя. Я был там очень старым, слабым и бежал, низко нагибаясь; вокруг меня отовсюду вспыхивали яркие искры, Затем три искры попали в меня: две — в голову, а одна — в левое плечо. Моя фигура в дырке секунду стояла, пока не выпрямилась совершенно вертикально, а затем исчезла вместе с дыркой.
Мескалито вновь повернул ко мне глаза. Они были так близко, что я «услышал», как они мягко грохочут тем самым особенным звуком, который уже так много раз слышался этой ночью. Постепенно они успокаивались, пока не стали подобны тихим озерам, подернутым рябью золотых и черных искр.
Он еще раз отвел глаза и вдруг отпрыгнул как кузнечик, чуть ли не на пятьдесят ярдов. Он прыгал снова и снова, пока не исчез.
Дальше я помню, что пошел. Очень рассудительно я пытался узнать приметы местности, вроде гор вдали, чтобы сориентироваться. У меня не было точек ориентации во время всего приключения, но я считал, что север должен быть слева. Я долго шел в этом направлении, пока не понял, что уже наступил день и что у меня уже нет способности «ночного виденья». Я вспомнил о своих часах и посмотрел время: восемь утра.
Где-то около десяти я пришел к уступу, где был прошлой ночью. Дон Хуан лежал на земле и, видимо, спал.
— Где ты был? — спросил он.
Я сел, чтобы перевести дыхание. После долгого молчания он спросил:
— Ты видел его?
Я начал пересказывать ему последовательность моих приключений с самого начала, но он, прервав меня, сказал, что значение имеет только одно — видел я его или нет. Он спросил, как близко от меня был Мескалито. Я ответил, что почти касался его. Эта часть моего рассказа его заинтересовала. Он внимательно выслушал все детали без замечаний, вмешиваясь лишь для того, чтобы спросить о форме существа, что я видел, о позе, движениях и прочих деталях относительно него. Было уже около полудня, когда дону Хуану, видимо, хватило моих рассказов. Он поднялся и привязал мне на грудь полотняный мешок. Велел идти за ним, сказал, что будет срезать Мескалито и передавать мне, а я должен буду осторожно укладывать их в сумку.
Мы попили воды и отправились. Дойдя до края долины, он как будто на секунду заколебался, в каком направлении идти. После того как он принял решение, мы пошли уже все время по прямой. Каждый раз подходя к растению пейота, он склонялся перед ним и очень осторожно срезал верхушку коротким зазубренным ножом параллельно земле. Затем посыпал «рану», как он это называл, чистым порошком серы из кожаного мешочка. Он брал батончик кактуса левой рукой, а посыпал срез правой. Вставал и передавал батончик мне, а я принимал его двумя руками, как он велел, и клал внутрь мешк