Он велел следить за смесью в горшке. Нужно было кипятить ее до загустения — пока не станет трудно размешивать. Потом он лег на циновку и заснул. Смесь кипела по крайней мере час, когда я заметил, что ее все труднее и труднее мешать. Решил, что она готова, и снял с огня. Поставил в сетку и лег спать.
Проснулся я, когда дон Хуан уже встал. Солнце сияло с чистого неба. Был сухой жаркий день. Дон Хуан опять заметил, что траве дьявола я наверняка нравлюсь.
Мы начали обрабатывать корень и к концу дня получили порядочную щепоть желтоватой субстанции на дне чашки. Дон Хуан слил верхнюю воду. Я подумал, что это конец процедуры, но он опять наполнил посудину кипящей водой.
Он снял горшок из-под крыши, где я его повесил накануне. Смесь, казалось, совсем высохла. Он занес горшок в дом, осторожно поставил его на пол и сел. Затем начал говорить.
— Мой бенефактор говорил мне, что позволяется смешивать части растения с нутряным жиром. И именно этим ты сейчас займешься. Мой бенефактор делал это для меня сам, но, как я уже говорил, меня никогда особенно не увлекал дурман, и я, по сути, никогда не пытался слиться с ним в одно целое. Бенефактор говорил, что для лучшего результата — для тех, кто действительно хочет овладеть силой дурмана, — правильнее будет смешивать растение с нутряным жиром дикого вепря. Жир с кишок лучше всего. Но это уж ты сам выберешь. Может быть, колесо повернется так, что ты решишь заключить союз с травой дьявола, — в этом случае я советую тебе, как советовал мой бенефактор, охотиться за диким вепрем и достать жир с его кишок (sebo de tripa). В иные времена, когда трава дьявола была пределом желаний, брухо, бывало, отправлялись в специальные охотничьи экспедиции, чтобы добыть жир диких вепрей. Они искали самых крупных и самых сильных. У них было специальное колдовство на диких вепрей; от них получали особую силу — такую силу, что даже в те времена этому трудно было поверить. Но та сила утеряна. Я ничего о ней не знаю. И не знаю никого, кто бы знал о ней. Может быть, сама трава научит тебя этой силе.
Дон Хуан отмерил пригоршню жира, бросил его в горшок с высохшей смесью и соскоблил жир, оставшийся на ладони, о край горшка. Мне предстояло растирать содержимое до полного и равномерного перемешивания.
Я взбивал смесь в течение почти трех часов. Дон Хуан время от времени смотрел на нее и решал, что она еще не готова. Наконец он, по-видимому, удовлетворился. Воздух, вбитый в пасту, придал ей светло-серую окраску и консистенцию желе. Он повесил горшок под крышей, рядом с другим горшком. И сказал, что собирается оставить его здесь до завтра, потому что приготовление этой второй порции требует двух дней. Велел мне ничего не есть все это время. Я мог пить воду, но совсем не должен был принимать пищи.
На следующий день, в четверг 4 июля, под наблюдением дона Хуана я четыре раза осадил корень горячей водой. Когда я сливал верхнюю воду в последний раз, было уже довольно темно. Мы сели на веранде. Он поставил перед собой две чашки. Экстракт корня представлял собой чайную ложку беловатого крахмала. Он положил его в чашку и добавил воды. Покрутил чашку в руке, чтобы вещество лучше растворилось, и передал мне. Нужно было выпить все, что было в чашке. Я выпил залпом, поставил чашку на пол и откинулся назад. Сердце мое заколотилось. Я почувствовал, что не могу дышать. Неожиданно, словно это разумелось само собой, дон Хуан велел мне освободиться от одежды. Я спросил зачем, и он объяснил, что мне надо натереться пастой. Я колебался, стоит ли раздеваться. Дон Хуан торопил меня. Он сказал, что времени слишком мало, чтобы валять дурака. И я снял с себя всю одежду.
Он взял свою костяную палочку и начертил две горизонтальные линии на поверхности пасты, разделив таким образом содержимое чашки на три равные части. Затем от центра верхней линии провел вертикальную линию вниз, разделив тем самым содержимое уже на пять частей. Он указал на нижнюю правую часть и сказал, что она для моей левой стопы. Над ней — часть для левой ноги. Верхняя, самая большая часть — для половых органов. Следующая часть внизу с левой стороны — для правой ноги, а часть над ней — для правой стопы. Он велел наложить часть пасты, предназначенную для моей левой стопы, на подошву и хорошенько растереть ее. Затем показал, как наложить следующие части пасты на всю внутреннюю сторону левой ноги, на половые органы, вниз по всей внутренней стороне правой ноги и, наконец, на подошву правой ноги.
Я последовал его наставлениям. Паста была холодной и пахла исключительно сильно. Кончив ее накладывать, я выпрямился, и запах попал мне в ноздри. Он душил меня, его едкость была действительно потрясающей. Он напоминал какой-то газ. Я буквально задыхался. Попытался дышать через рот и заговорить с доном Хуаном, но не смог.
Дон Хуан продолжал в упор смотреть на меня. Я сделал шаг к нему. Ноги стали резиновыми и длинными, чрезвычайно длинными. Сделал еще шаг. Колени пружинили наподобие подкидной доски, вздрагивали, вибрировали и эластично сжимались. Я двинулся вперед. Движение получалось медленным и тряским, оно больше походило на вздрагивания вперед и вверх, чем на ходьбу. Я взглянул вниз и увидел сидящего далеко внизу под собой дона Хуана. Инерция пронесла меня вперед еще на один шаг, который был даже еще более эластичным и длинным, чем предыдущий. И тут я вдруг взлетел. Помню, что один раз я опустился, затем оттолкнулся обеими ногами, прыгнул назад и заскользил на спине. Увидел черное небо над собой и облака, проносящиеся мимо. Я дернулся так, чтобы можно было смотреть вниз. И увидел там темную массу гор. Моя скорость была сверхъестественной. Руки прижались к бокам. Голова стала направляющим приспособлением. Удерживая ее откинутой назад, я совершал вертикальные круги. Поворачивая голову в какую-нибудь сторону, я изменял направление. Я наслаждался такой свободой и такой скоростью, каких никогда не знал раньше. Чудесная темнота наградила меня печалью, возможно, томлением. Словно нашлось место, откуда я родом, — темнота ночи. Я пытался смотреть кругом, но воспринимал только безмятежность ночи и вместе с тем знал, как много силы она в себе хранит.
Внезапно я понял, что пора спускаться. Словно получил приказ, которому должен сразу повиноваться. И начал снижаться как перышко, маятникообразными движениями. От такого способа перемещения мне сделалось очень нехорошо. Движение было медленным и дергающимся, как если бы меня стягивали вниз за веревку. Мне стало совсем плохо. Голова раскалывалась от боли. Какая-то чернота обволокла меня. Я очень хорошо помню себя погруженным в эту черноту.
Следующее, что я помню, — это ощущение пробуждения. Я был в своей постели в собственной комнате. Я сел. И картина моей комнаты исчезла. Я встал. Я был наг! Из-за движений мне опять стало плохо.
Понемногу я узнавал окружающую обстановку. Я находился примерно в полумиле от дома дона Хуана, рядом с тем местом, где росли его растения дурмана. Внезапно все стало на свои места, и я сообразил, что мне придется идти пешком всю дорогу до дома дона Хуана голым. Лишение одежды явилось глубоким психологическим неудобством, но я никак не мог решить эту проблему. Подумал, не сделать ли себе юбку из веток, но мысль показалась нелепой, к тому же восход солнца был недалек, так как сумерки уже рассеивались. Так что я забыл о своем неудобстве и о своей тошноте и пошел к дому. Мной овладел навязчивый страх быть замеченным. Я высматривал, нет ли впереди людей или собак; пытался бежать, но поранил ноги об острые камешки. И пошел медленно. Уже совсем рассвело. Вдруг я увидел кого-то, идущего навстречу по дороге, и быстро прыгнул в кусты. Положение казалось мне совершенно безвыходным. Только что я испытывал невероятную радость полета — и в следующую минуту оказался прячущимся, стесняющимся своей наготы. Я решил было выскочить опять на дорогу и изо всех сил промчаться по дороге мимо приближающегося человека. Подумал, что он будет этим поражен и, пока сообразит, что это был голый мужчина, — я оставлю его далеко позади. Все это обдумывая, я, однако, не осмеливался двинуться.
Человек, идущий по дороге, поравнялся со мной и остановился. Я услышал, как он зовет меня по имени. Это был дон Хуан, и с ним моя одежда. Пока я одевался, он смотрел на меня и хохотал. Это было так заразительно, что я тоже рассмеялся.
В тот же день, в пятницу 5 июля, вечером, дон Хуан попросил рассказать ему детали моего опыта. Так тщательно, как только мог, я изложил ему весь эпизод.
— Вторая порция травы дьявола используется для полетов, — сказал он, когда я закончил. — Причем самой по себе мази недостаточно. Мой бенефактор говорил, что именно корень дает направленность и мудрость, и именно он вызывает полет. Когда научишься большему и будешь чаще принимать его для того, чтобы летать, будешь все видеть яснее. Ты сможешь летать по воздуху за сотни километров — и смотреть, что происходит в любом месте, в каком захочешь, или наносить роковой удар своему врагу, находящемуся далеко от тебя. Когда познакомишься с травой дьявола, она научит тебя, как делать подобные вещи. Например, она уже научила тебя, как менять направление полета. Точно так же она обучит тебя самым невообразимым вещам.
— Каким же вещам, дон Хуан?
— Этого я сказать тебе не могу. Каждый человек отличается от других. Бенефактор никогда не говорил мне, чему он научился. Он говорил, как продвигаться самому, но никогда — что он видел. Это только для себя самого.
— Но я рассказываю тебе все, что видел, дон Хуан.
— Сейчас рассказываешь. Позднее не будешь. В следующий раз ты примешь траву дьявола совсем один, у твоих собственных растений, потому что именно там ты приземлишься — у своих растений. Запомни это. Вот почему я пошел тебя искать к моим растениям.
Больше он ничего не сказал, и я заснул. Проснувшись поздно вечером, я ощутил себя полным жизненных сил. Почему-то меня просто распирало от физического довольства. Я был счастлив, удовлетворен.
Дон Хуан спросил меня:
— Понравилась тебе эта ночь? Или была ужасной? Я ответил, что ночь была поистине великолепной.