— Как твоя головная боль? Очень было плохо?
— Головная боль была такой же сильной, как и все остальное. Это была самая сильная боль, какую мне только довелось испытать.
— Удержит ли тебя это от желания попробовать силу травы дьявола еще раз?
— Не знаю. Сейчас я этого не хочу. Но позднее — может, и захочу. Я действительно не знаю, дон Хуан.
У меня был серьезный вопрос. Я знал, что он будет уклоняться от ответа, и поэтому ждал, что он сам коснется этой темы, — и прождал весь день. Наконец, уже перед отъездом, пришлось все-таки спросить:
— Так я летал, дон Хуан?
— Ты же мне сам сказал. Разве нет?
— Я знаю, дон Хуан. Я имею в виду — тело мое летало? Я что — взлетел как птица?
— Ты всегда задаешь вопросы, на которые я не могу ответить. Ты летал. Для этого и существует вторая порция травы дьявола. Когда примешь ее больше, научишься полетам в совершенстве. Это вовсе не просто. Человек летает с помощью второй порции травы дьявола. Это все, что я могу тебе сказать. А то, что ты хочешь узнать, не имеет смысла. Птицы летают как птицы, а человек, который принял траву дьявола, летает как человек, принявший траву дьявола (el enyerbado vuela asi).
— Так же как птицы? (Asi como los pajaros?)
— Нет — как человек, принявший траву дьявола.
— Значит, на самом деле я не летал, да, дон Хуан? Я летал в своем воображении. Только в своем уме. Где тогда было мое тело?
— В кустах, — отрезал он и тут уже совсем зашелся от смеха. — Беда твоя в том, что ты понимаешь все на один-единственный манер. Ты не веришь, что человек летает, — а брухо может переместиться на тысячу миль в одну секунду, чтобы посмотреть, что там происходит. Он способен нанести удар врагу, находящемуся очень далеко. Так летает он или нет?
— Видишь ли, дон Хуан, мы с тобой о разном говорим. Допустим, один из моих друзей-студентов был бы здесь со мной, когда я принимал траву дьявола. Увидел бы он меня летающим?
— Ну вот, опять ты со своими вопросами о том, что будет, если бы… Бесполезно разговаривать таким образом. Если твой друг или кто-то еще примет вторую порцию травы, единственное, что он сможет делать, — это летать. Ну а если он просто наблюдает за тобой, то может увидеть тебя летящим, а может и не увидеть. Это зависит от человека.
— Но я хочу сказать, дон Хуан, что, если мы с тобой смотрим на птицу и видим ее летящей, мы ведь согласимся, что она летает. А если бы двое моих друзей видели меня летящим — как это было прошлой ночью, — согласились бы они, что я летал?
— Ну, наверное, да. Ты согласен с тем, что птицы летают, потому что видел их летящими. Полет обычен для птиц. Но ты не согласишься с другими вещами, которые делают птицы, потому что не видел никогда, как они это делают. Если бы твои друзья знали о людях, летающих с помощью травы дьявола, — тогда они согласились бы.
— Давай я скажу это по-другому, дон Хуан. Я вот что имею в виду: если я привяжу себя к скале тяжелой цепью, то буду летать точно так же, потому что мое тело не имеет никакого отношения к моему полету, правильно?
Дон Хуан взглянул на меня с недоверием.
— Если ты привяжешь себя к скале, — сказал он, — то боюсь, тебе придется летать вместе со скалой и тяжелой цепью.
7
Сбор составных частей курительной смеси и их подготовка составили годовой цикл. В первый же год дон Хуан обучил меня процедуре. В декабре 1962 года, на втором году, когда цикл возобновился, дон Хуан просто руководил мной; я собрал составные части, сам приготовил их и отложил до следующего года.
В декабре 1963 года цикл начался в третий раз. Дон Хуан тогда показал мне, как объединять высушенные ингредиенты смеси, которые я собрал и приготовил годом раньше. Он положил курительную смесь в небольшой кожаный мешочек. И мы опять взялись за сбор всех составных частей на следующий год.
Дон Хуан редко упоминал о дымке в течение года, прошедшего от одного сбора до другого. Но во всякий мой приезд он давал мне подержать свою трубку, и «знакомство» с трубкой развивалось так, как он описал. Трубка передавалась в мои руки очень постепенно. Он требовал абсолютной и тщательной сосредоточенности на этом действии и давал мне исчерпывающие указания. Любая небрежность с трубкой, сказал он, неизбежно приведет к его или моей смерти.
Как только мы закончили третий цикл сбора и приготовления, дон Хуан начал говорить — впервые за более чем годичный период — о дымке как о союзнике.
Понедельник, 23 декабря 1963 года
Мы возвращались на машине к его дому после сбора желтых цветков для смеси — одной из необходимых составных частей. Я заметил, что в этом году мы не следуем тому порядку в сборе ингредиентов, что установился годом раньше. Он рассмеялся и сказал, что дымок не поддается настроениям и не мстителен, как трава дьявола. Для дымка не важен порядок сбора ингредиентов; все, чего он требует, — чтобы человек, употребляющий смесь, был аккуратен и точен.
Я спросил дона Хуана, что мы будем делать со смесью, которую он приготовил и отдал мне на хранение. Он ответил, что эта смесь — моя, и добавил, что ею надо воспользоваться как можно скорее. Я спросил, сколько ее требуется каждый раз. Небольшой мешочек, который он мне дал, содержал примерно втрое больше, чем маленькая пачка табака. Он сказал, что мне надо использовать содержимое мешочка за год, а сколько брать каждый раз при курении — мое личное дело.
Я хотел узнать, что случится, если не израсходовать весь запас. Дон Хуан сказал, что ничего не случится, — дымок ничего не требует. Сам он больше не нуждается в курении и все же каждый год приготавливает новую смесь. Затем поправился и сказал, что изредка ему приходится курить. Я спросил, что он делает с неиспользованной смесью, но ответа не получил. Он сказал только, что смесь уже не хороша, если ее не использовать в течение года.
Вот тут мы затеяли долгий спор. Я неправильно сформулировал свои вопросы, и его ответы казались неясными. Я хотел знать, теряет ли смесь свои галлюциногенные свойства или свою силу через год (и тогда годовой цикл необходим), а он настаивал, что смесь не потеряет своей силы за любой срок. Единственное, сказал он, что через год она больше не нужна, так как уже сделан новый запас. От неиспользованной старой смеси нужно избавляться особым способом, который дон Хуан не захотел мне раскрывать в тот день.
Вторник, 24 декабря 1963 года
— Ты сказал, дон Хуан, что тебе больше не нужно курить.
— Да, раз дымок — мой союзник, мне не надо больше курить. Я могу вызвать его в любое время и в любом месте.
— Ты хочешь сказать, что он приходит к тебе, даже если ты не куришь?
— Я имею в виду, что сам иду к нему свободно.
— Смогу ли я тоже это делать?
— Да, если тебе удастся сделать его своим союзником.
Вторник, 31 декабря 1963 года
В четверг, 26 декабря, я впервые испытал союзника дона Хуана — дымок. Весь день я возил его по окрестностям и выполнял поручения. Мы вернулись в дом к концу дня. Я упомянул о том, что весь день мы ничего не ели, но его это совершенно не заботило. Вместо этого он начал говорить, что мне обязательно надо познакомиться с дымком. По его словам, я сам должен испытать, насколько он важен как союзник.
Не давая мне возможности что-либо возразить, дон Хуан сказал, что собирается зажечь свою трубку для меня прямо сейчас. Я попытался отговорить его и утверждал, что не считаю себя готовым. Сказал, что мне кажется, я слишком мало просто держал трубку в руках и не свыкся с ней. Но он ответил, что мне осталось не так много времени учиться и очень скоро придется воспользоваться трубкой. Он вынул ее из ее футляра и погладил. Я сел на пол рядом с ним и отчаянно пытался заболеть и спасовать — сделать что угодно, лишь бы уклониться от этого неизбежного шага.
В комнате было почти совсем темно. Дон Хуан зажег керосиновую лампу и поставил ее в угол. Обычно лампа поддерживала в комнате относительную полутьму, и ее желтоватый свет всегда успокаивал. На этот раз свет казался тусклым и необычно красным; он нервировал. Дон Хуан развязал свой мешочек со смесью, не снимая его с тесьмы, накинутой на шею. Поднеся трубку к себе вплотную, он взял ее внутрь рубашки и положил немного смеси в чашечку. Велел мне наблюдать за процедурой и показал, что если сколько-то смеси просыплется, то попадет к нему за рубашку.
Дон Хуан наполнил три четверти чашечки, затем завязал мешочек одной рукой, держа трубку в другой. Взял небольшое глиняное блюдо, передал его мне и попросил принести угольков снаружи. Я пошел за дом и с несколькими углями из печки поспешил назад. Мною овладело глубокое беспокойство. Как будто некое предчувствие.
Я сел рядом с доном Хуаном и подал ему блюдо. Он взглянул на него и спокойно заметил, что угли слишком большие. Ему нужны более мелкие, которые поместятся внутрь чашечки. Я пошел обратно к печке и принес то, что требовалось. Он взял новое блюдо углей и поставил перед собой. Дон Хуан сидел со скрещенными ногами, поджав их под себя. Взглянув на меня краем глаза, он наклонился вперед, так что подбородком почти касался углей. Держа трубку в левой руке, исключительно быстрым движением правой схватил пылающий уголек и положил его в чашечку трубки; затем выпрямился, держа трубку обеими руками, поднес ее к губам и три раза пыхнул дымом. Он протянул руки ко мне и повелительным шепотом сказал, чтоб я взял трубку в руки и курил.
На секунду мне пришла мысль отказаться и сбежать, но дон Хуан еще раз потребовал, все еще шепотом, чтобы я взял трубку и курил. Я поднял на него глаза. Он смотрел в упор, но дружески, участливо. Было ясно, что выбор я сделал давным-давно, и здесь нет другого пути — только делать то, что он сказал.
Я взял трубку и чуть ее не уронил. Она была горячей! Я приложил ее ко рту с исключительной осторожностью, воображая, что ее жар будет невыносим для моих губ. Однако совсем не почувствовал жара.
Дон Хуан велел мне затянуться. Дым потек мне в рот и, казалось, вращается там. Он был тяжелым! Словно рот мой полон дробью. Сравнение почему-то пришло мне на ум, хотя я никогда не держал дроби во рту. Дым еще напоминал ментол, и во рту у меня внезапно стало холодно. Ощущение было освежающим.