— Еще! Еще! — слышался шепот дона Хуана. Я почувствовал, как дым свободно просачивается по телу почти без моего контроля. Мне больше не нужны были понукания дона Хуана. Я механически продолжал вдыхать.
Внезапно дон Хуан наклонился и забрал трубку у меня из рук. Он осторожно вытряс пепел на блюдо с углями, затем послюнив палец, покрутил им в чашечке, прочищая бока. Несколько раз он продул мундштук. Я видел, как он положил трубку обратно в чехол. Его действия удерживали мое внимание.
Почистив трубку и убрав ее, он уставился на меня, и тут только я почувствовал, что все тело мое онемело, словно пропиталось ментолом. Лицо отяжелело, и челюсти болели. Я не мог удержать рот закрытым, но потока слюны не было. Рот мой высох и горел, и все же я не чувствовал жажды. Вся голова пылала необычайным жаром. Холодным жаром! Дыхание, казалось, разрывает ноздри и верхнюю губу при каждом выдохе. Но оно не обжигало. Оно жгло холодом, как кусок льда.
Дон Хуан неподвижно сидел рядом со мной, справа, и держал чехол с трубкой на полу, как бы прижимая его с силой. Мои ладони были тяжелы. Руки ломило, они оттягивали плечи вниз. Из носа текло. Я вытер его тыльной стороной ладони — и снял напрочь свою верхнюю губу! Вытер лицо — и снял с него все мясо! Я таял! Я чувствовал, как будто плоть моя действительно тает. Вскочил на ноги и попытался за что-нибудь ухватиться — за что угодно, что могло бы меня поддержать. Ужас охватил меня, ужас, какого я не испытывал раньше. Я ухватился за столб, подпиравший потолок в центре комнаты. Простоял там секунду, затем повернулся и взглянул на дона Хуана. Он все еще сидел неподвижно с трубкой в руках и глядел на меня.
Дыхание мое было болезненно-горячим (или холодным?) и сдавливало горло. Я наклонил голову вперед, чтобы дать ей отдохнуть на столбе, но, видимо, промахнулся, и голова продолжала опускаться мимо точки, где находился столб. Я задержался уже у самого пола. Выпрямился. Столб был тут, перед моими глазами! Я снова попробовал прислонить к нему голову. Постарался владеть собой и не отвлекаться, держал глаза открытыми, наклоняясь вперед, чтобы коснуться столба лбом. Он был в нескольких дюймах от моих глаз, но, положив на него голову, я самым странным образом ощутил, что голова прошла прямо сквозь столб.
В отчаянных поисках разумного объяснения я решил, что мое зрение искажает расстояние, и столб, должно быть, находится футах в десяти от меня, хотя я и вижу его прямо перед собой. Тогда я начал логически и разумно определять местонахождение столба. Я пошел вокруг него боком, шаг за шагом. Смысл состоял в том, что, двигаясь таким образом вокруг столба, я не смог бы сделать круг, больший чем пять футов в диаметре; если столб действительно был в десяти футах от меня, то есть вне досягаемости моей руки, то рано или поздно настанет момент, когда я окажусь к нему спиной. Я верил, что в этот момент столб исчезнет, так как на самом деле будет сзади меня.
Я начал кружить вокруг столба, но он по-прежнему оставался у меня перед глазами. В порыве отчаяния я схватил его обеими руками, но руки прошли насквозь. И схватили воздух. Я тщательно рассчитал расстояние между собой и столбом, и по-моему, там было три фута. То есть глаза мои воспринимали расстояние в три фута. Некоторое время я поиграл с восприятием зрительной глубины, поворачивая голову с боку на бок, по очереди фокусируя каждый глаз то на столбе, то на дальней стене. По моей оценке глубины, столб, несомненно, был передо мной, примерно в трех футах. Вытянув руки, чтобы предохранить голову, я бросился на него со всей своей силой. Ощущение было тем же — я прошел сквозь столб. И на этот раз грохнулся на пол. Я снова встал, и это было, пожалуй, самым необычным из всех моих действий той ночью. Я поднял себя мыслью! Для того чтобы встать, я не пользовался мышцами и костной структурой, как привык это делать, — потому что больше не умел ими управлять. Это стало понятно в тот момент, когда я упал на пол. Но мое любопытство относительно столба было столь сильным, что я мыслью поднял себя наподобие рефлекторного действия. И прежде чем осознать до конца, что не могу больше двигаться, я уже поднялся.
Я звал на помощь дона Хуана. Один раз я даже взвыл в полный голос, но дон Хуан не двинулся. Он продолжал искоса смотреть на меня, как если бы ему не хотелось поворачивать голову, чтобы взглянуть прямо. Я сделал было к нему шаг, но вместо того, чтобы двинуться вперед, качнулся назад и упал на стену. Я знал, что спиной столкнулся с ней, но не ощутил ее твердости; я целиком погружался в мягкое губкообразное вещество — это была стена. Руки остались вытянутыми в стороны, а все тело как будто медленно тонуло в стене. Я мог только смотреть вперед, в комнату. Дон Хуан по-прежнему наблюдал за мной, но не предпринял ничего, чтобы мне помочь. Я сделал сверхусилие, пытаясь выдернуть свое тело из стены, но оно тонуло все глубже и глубже. С неописуемым ужасом я чувствовал, как губкообразная стена смыкается на моем лице. Попробовал закрыть глаза, но они не закрывались.
Я не помню, что случилось дальше. Внезапно дон Хуан оказался уже передо мной, очень близко. Мы были в другой комнате. Я видел стол и огонь в глиняной печи, а краем глаза разглядел ограду за домом. Все было видно очень ясно. Дон Хуан принес керосиновую лампу и повесил ее в центре комнаты. Я попытался взглянуть в другую сторону, но мои глаза были способны смотреть только вперед. Я не мог отличить или почувствовать ни одну из частей своего тела. Дыхание тоже было неощутимым. Но вот мысли мои были исключительно ясны. Я отчетливо сознавал все, что происходило передо мной. Дон Хуан подошел ко мне, и ясность мыслей исчезла. Что-то словно остановилось во мне. Мыслей не было вообще. Я увидел приближающегося дона Хуана и возненавидел его. Хотелось разорвать его на части. Я был способен убить его тогда, но не мог двинуться. До того я смутно ощущал какое-то давление на голову, но и оно исчезло. Осталось только одно — всепоглощающий гнев на дона Хуана. Я видел его в нескольких дюймах от себя. Я хотел рвать его. Наверное, я рычал. И что-то во мне начало содрогаться. Я услышал, что дон Хуан говорит со мной. Его голос был мягким, успокаивающим, и меня охватило бесконечное удовольствие. Он подошел еще ближе и начал читать испанскую колыбельную.
«Госпожа святая Анна, почему дитя плачет? Из-за потерянного яблока. Я дам тебе яблоко. Я дам тебе два. Одно для мальчика, другое для тебя (Senora Santa Ana, porque Uora el nino? Рог una manzana que se le ha perdido. Yo le dare dos. Yo le dare dos. Una para el nino у otra para vos)». Меня будто пронизало теплом. Это была теплота сердца и чувств. Слова дона Хуана были далеким эхом. Они поднимали далекие воспоминания детства.
Ненависть, которую я перед тем испытывал, исчезла. Негодование сменилось любовью — радостным притяжением к дону Хуану. Он сказал, что я должен стараться не заснуть, что у меня больше нет тела и я могу превратиться во что захочу. Он отступил назад. Мои глаза находились на нормальном уровне, как если бы я стоял рядом с ним. Он протянул обе руки ко мне и велел мне войти в них.
То ли я двинулся вперед, то ли он подошел ближе ко мне. Его руки были почти на моем лице — на глазах, хотя я их и не чувствовал.
— Зайди ко мне в грудь, — услышал я его голос. Возникло ощущение, что он вбирает меня. То же самое ощущение, что и с губкообразной стеной.
Потом я слышал только его голос, приказывающий мне смотреть и видеть. Его самого я уже не мог различать. Мои глаза были, вероятно, открыты, так как я видел вспышки света на красном фоне. Как будто я смотрю на свет сквозь сомкнутые веки. Вслед за этим снова включились мои мысли. Они вернулись тесным нагромождением картин — лица, сцены. Сцены появлялись и исчезали без всякого порядка. Это было подобно быстрому сновидению, где картины наплывают и сменяются одна другой. Затем мысли стали убывать по количеству и интенсивности и скоро исчезли совсем. Осталось лишь осознавание взволнованности, счастья. Я не мог различить каких-либо форм или света. И внезапно меня вытолкнуло на поверхность. Я определенно чувствовал, что меня куда-то поднимает. Я был свободен и двигался с огромной скоростью, словно в воде или в воздухе. Я плавал как угорь. Извивался, и крутился, и взмывал, и опускался совершенно произвольно. Холодный ветер дул отовсюду вокруг меня, и я начал парить, как перышко, вперед и назад, вниз, и вниз, и вниз.
Суббота, 28 декабря 1963 года
Я пробудился вчера во второй половине дня, мирно — по словам дона Хуана, — проспав почти двое суток. Голова моя раскалывалась. Я выпил воды, и мне стало нехорошо. Я чувствовал себя усталым, чрезвычайно усталым, и после еды лег спать снова.
Сегодня я уже полностью отдохнул. Мыс доном Хуаном обсудили мой опыт с дымком. Думая, что он ждет от меня целой истории — так, как это было всегда, — я начал описывать свои впечатления, но он остановил меня, сказав, что этого не нужно. Так как в действительности я ничего не сделал и сразу заснул, то и говорить было не о чем.
— А как с тем, что я чувствовал? Разве это совсем не важно? — настаивал я.
— Нет. С дымком — не важно. Позднее, когда ты научишься путешествовать, мы поговорим. Когда ты научишься проникать внутрь вещей.
— А «проникать» в вещи можно реально?
— Разве ты не помнишь? Ты проник в эту стену и прошел сквозь нее.
— Думаю, что на самом деле я вышел из ума.
— Нет, ты не сошел с ума.
— Дон Хуан, а ты вел себя так же, когда курил впервые?
— Нет, тогда было не так. Мы разные по характеру.
— Как ты себя вел?
Дон Хуан не ответил. Я переиначил вопрос и повторил его снова. Но он сказал, что не помнит своих впечатлений и что задавать такой вопрос — все равно что спрашивать у старого рыбака, какие были ощущения, когда он рыбачил в первый раз.
Он сказал, что как союзник дымок уникален, а я напомнил ему, как он и о Мескалито говорил, что тот уникален. Он настаивал, что и тот и другой уникальны, но различаются по качеству.