Теперь этот несчастный лежит на заднем сиденье его «бээмвухи» и нервничает, потому что не понимает, что происходит. В конце концов, любопытство победит, и он выйдет. И тогда…
Павел Иванович почувствовал, как немного зашаталась машина – «тень» вышла.
«Охотником становится тот, кто нападает первым. Кто не успел напасть, превращается в дичь». Алексей – а это и вправду был он – не ждал нападения.
Дальше все было неинтересно – даже в кино не снимешь такую ерунду.
Алексей подошел, как ему казалось, тихо. Павел Иванович мгновенно разогнулся и ударил его монтировкой по голове. Бить сильно боялся, потому что человек этот, в общем, был виноват лишь в том, что работает в охране у Саморяда, а не у какого-нибудь более приличного человека.
Алексей упал.
Павел Иванович закурил. Постоял немного. Пошел класть монтировку и закрывать багажник. Нагнулся. И тут снова будильник раззвонился, да так…
Пестель еще не успел разогнуться, как почувствовал легкий угол. Алексей, пошатываясь, стоял перед ним, держа в руках шприц.
Удар! Алексей летит в одну сторону, шприц – в другую.
«Снотворное, – понял Пестель. – Как я и предполагал, хотели усыпить, похитить, потом узнать, где документы, потом… Если бы я не заметил Алексея на заднем сиденье, он бы меня оглушил, вколол снотворное и… Спасибо, Николай Николаевич, за уроки жизни…»
Во двор, визжа тормозами, влетела синяя «мицубиси». Видимо, когда Пестель ходил наверх, Алексей, почуяв неладное, решил вызвать подмогу.
К счастью, мотор «бээмвухи» не был заглушен. Мгновение – и автомобиль вылетел со двора.
В зеркале он видел фары преследующей его машины.
Поворот, еще один, другой… Мост…
Резко развернуться и поехать навстречу преследователям, ошалевшим от такого маневра.
А перед самым носом «мицубиси» он свернул в переулок направо, потом налево, потом – на круг, под кирпич, снова – на шоссе.
Павел Иванович хорошо знал свой район и от преследователей ушел без труда.
Алексей, конечно, нарушил инструкцию: понятно, что он должен был сначала оглушить, а потом усыпить. А так, в кровь попало мало снотворного, но все-таки попало. Глаза слипались, голова отказывалась работать. Подумал: «Какой же этот Саморяд патологический неумеха. Похитить человека – чего проще? Даже это у него не получилось. А кстати, где документы? Дома, в сейфе. А домой нельзя. Никак нельзя. Никогда нельзя. Что же делать-то?..»
Глаза слипались.
А куда можно?
Павел Иванович огляделся по сторонам и понял, что он едет к Наташе.
Разум его уже спал. Но чувства все делали правильно. Чувства вообще сильнее разума: подводят реже.
Включил кондиционер на холод, открыл окна, но глаза все равно закрывались.
Вот метро «Полежаевская». Вот ее двор.
Подумал: «В нормальном состоянии никогда бы не нашел, но когда ситуация безвыходная…» Кто же помогает организму напрячься, когда ситуация безвыходная? Боже мой, что за дурацкий вопрос? К чему он? К чему?
Вот подъезд.
Запер машину.
Дверь подъезда была открыта. Подумал: «Это чудо. Я ведь не знаю шифра ее кодового замка, а телефон в такое время у нее наверняка выключен».
Доехал до нужно этажа. Подошел к двери с гнусной надписью. Начал звонить.
Никто не открывал.
Звонил истерично, чувствуя, что теряет силы.
Наконец с другой стороны раздался сонный Наташин голос:
– Кого это черт принес?
Ответил:
– Как верно сказано… Именно черт. Принес меня…
И рухнул.
ВСТРЕЧА
Наташа хохотала. Ей давно не было так весело.
– Главное, слышу стук тела. Открываю дверь. Лежит человек. Думаю – ранен. Смотрю – крови нет. Значит, в обмороке.
– Зачем вы меня водой-то поливали? – Пестель тоже пытался смеяться, но смех пока еще давался с трудом.
Он пил уже пятую чашку кофе.
– А как еще? – Наташа смеялась. – По щекам бью – не действует. В рот дую – не берет…
– В рот-то зачем?
– От растерянности. Ну, я набрала воды, лью на вас…
– Многого вылили?
– Две кастрюли, между прочим.
Захохотали оба.
Пестель сидел с голым торсом. Ему было неловко. Пиджак, рубашка, галстук – все сушилось на батарее в ванной. Брюки Павел Иванович снимать отказался категорически.
– А зачем, зачем вас усыпляли? – сквозь смех спросила Наташа.
Павел Иванович вытер слезы:
– А чтобы доставить меня, бездыханного, в то место, где бы из меня можно было выбить информацию.
– Какую информацию?
– О том, где находятся те самые документы, которые могут сильно испортить жизнь Ивана Петровича Саморяда. Иван Петрович – смешной человек. У него совсем нет фантазии. Он действует, как герои дурацких боевиков. Не удивлюсь, если бы меня пытали утюгом.
Как бывает всегда после долгого смеха, стало грустно.
– Еще кофе хотите? – спросила Наташа.
Пестель кивнул.
– Павел Иванович, – Наташа смотрела серьезно, даже строго, – как бы вы ни старались, а в войну эту я уже вовлеклась. Давайте ваши документы, я обещаю, что они будут напечатаны в ближайшем номере моей газеты. На вас напали, и вы имеете полное право на ответный удар.
Пестель усмехнулся:
– Вы что, всерьез верите в силу гласности?
– Зачем же так серьезно? Просто мне хочется вам помочь, и я могу вам помочь, вот и все. – Наташа задумалась. – Впрочем, если вы боитесь, что публикация этих документов и вам тоже принесет вред, тогда, конечно…
Пестель закурил:
– Дело не в этом. Эпоха гласности, Наташ, кончилась: слышимость подвела. Сегодняшняя пресса – это разносчик слухов, создатель кумиров на пустом месте, что угодно – только не борец. Для серьезной борьбы есть другой путь, куда более эффективный.
– Вы знаете какой?
– Конечно. Есть одно оружие, которое никогда не подводит, используя которое невозможно промахнуться. Это деньги… – Пестель отхлебнул кофе. – Мне так смешно, когда говорят о национальной идее в России, ей-богу. Да есть уже эта идея формулируется просто: деньги. Как уничтожить Саморяда? Легко. Перекупить несколько государственных человек, которые перестанут закрывать глаза на то, на что они закрывали их раньше. И тогда они внимательно вчитаются в те документы, которые я им предоставлю, и сделают правильные выводы… Вот так все просто.
– У вас нет денег? – с искренним удивлением спросила Наташа.
– Да нет, с деньгами у меня все очень хорошо. Я же работал с Саморядом. Беда в том, что документы находятся в таком… как бы это сказать?.. сложном месте, и я пока совершенно не понимаю, как их оттуда можно достать.
– А вы расскажите мне, и я обязательно что-нибудь придумаю. Уверяю вас. Колитесь! – Наташа пыталась изображать радость.
Получалось кокетство.
Пестель поднялся и попытался обнять Наташу. Она выскользнула:
– Расскажите, расскажите.
Пестель снова сел. Смотрел удивленно:
– Наташенька, я и так излишне нагло пользуюсь вашим добрым ко мне отношением.
Хотел еще что-то добавить, но не стал.
Сидели молча. С улицы раздавались крики пьяных: в Москве была ночь.
Вдруг Наташа опять расхохоталась.
– Что такое? – удивился Пестель.
– Какие мы с вами дураки, Павел Иванович! Мы вас так долго будили, а на дворе-то ночь. Ну, не абсурд? Будить человека в два часа ночи? Спали бы себе, да и все. Чего же вы теперь делать-то будете?
– Думать, – совершенно серьезно ответил Пестель.
– Ну, если вы не хотите рассказывать мне ничего интересненького, я вам постелю на кухне – лежа думать приятней, согласитесь. А сама, с вашего позволения, пойду спать. Завтра – трудный день: допрос в прокуратуре. Кстати, у вас тоже.
Наташа только легла, а уже медленно и застенчиво открылась дверь ее комнаты.
Пестель вошел. Сел на край кровати.
Наташа натянула одеяло до подбородка, привстала.
Пестель протянул к ней руки, погладил по лицу.
Наташа отстранилась:
– Паша, Пашенька, дорогой мой, ты пойми… Ты мне очень нравишься, очень. Правда. Но я не могу.
– Почему? Мы ведь взрослые люди.
Было темно. В свете уличных фонарей, долетавшем в квартиру, два человека казались неясными, блеклыми, готовыми вот-вот растаять тенями.
Наташа говорила тихо, но темпераментно – ей ужасно не хотелось обижать Павла Ивановича.
– Я не могу тебе всего объяснить, Паш. Не требуй от меня. Не могу. Дело не в тебе, дело во мне…
Боже мой! Ты можешь жить здесь столько, сколько тебе надо. Я хочу помогать тебе всем, чем могу, и это будет для меня большая радость. Но мы не можем быть любовниками, Паш, не можем никогда!
– У тебя кто-то есть? Какой-то француз. Я слышал, он звонил.
– Господи, если бы ты только знал, зачем мне нужен этот француз, – вырвалось у Наташи.
В темноте люди почему-то говорят шепотом. И они тоже шептали. И оттого разговор казался очень интимным: беседа близких, едва ли не родных людей – в темноте, в спальне, шепотом.
– Но если тебе проще считать, что у меня есть кто-то, считай, – продолжила Наташа. – Хотя это не так. Просто существуют обстоятельства, которые сильнее нас.
– Неправда. Нет таких обстоятельств. Разве только смерть.
– Не мучь меня, Пашенька, я умоляю тебя, не мучь. Я не вольна… Не знаю, как тебе объяснить… Не могу… Боюсь… Может быть, когда-нибудь… Потом когда-нибудь…
– Что же тут объяснять?
Скрипнула кровать. Павел Иванович поднялся.
– Все, что ты сейчас подумаешь, это неправда. Ты стал очень дорог мне за эти дни, так и знай. Но…
– Так скажи мне правду.
Наташа молчала.
Павел Иванович постоял минуту, потом вышел.
Прошло минуты три, и хлопнула входная дверь.
Наташа уткнулась в подушку и зарыдала. Что ж это такое: каждую ночь рыдания!
НАТАША
Проснулась, конечно, поздно.
Первой мыслью было: я потеряла его навсегда. Потом подумала: «Это во мне говорит та, другая, здоровая. А я, нынешняя, должна радоваться: ура! я потеряла его навсегда!»