я 1984
Свет утра
Бариндра едет на юг. Акбар – на запад. Я смотрю на них с вершины бархана.
Не смей до нее дотрагиваться! – кричу я Акбару вслед.
Мой брат едет по пустыне верхом на своем могучем верблюде. Позванивают колокольчики на уздечке, на зеленый тюрбан падают первые отблески восходящего солнца. Он похож на воина из старинного сказания, на злодея в черном.
Я стараюсь выкинуть из головы слова, которые мне шепнул Акбар, отъезжая: Если я найду ее, она меня отблагодарит. Оч-ч-чень горячо отблагодарит.
Майя! – кричу я в никуда.
Я тоже хотел ехать искать. Сесть на Мумаль и отправиться на север. Но Бариндра стал уговаривать меня: Вдруг Майя вернется сама. Оставайся. Подожди ее здесь. Я тебя прошу, Сандип.
Майя! – Ветер уносит мой крик.
Может быть, Акбар прав? Вдруг я действительно потакал молчанию Майи из страха, что она расскажет о себе и ее отправят домой. Вдруг я правда запер ее в своем сне?
Майя Прекрасная. Майя Потерянная. Майя, Которая Принадлежала Мне.
И не хотелось ли мне, чтобы рассказ про меня назывался
Сандип-спаситель?
Майя!
Меня душат заря и слезы.
Жду
Три часа. Пять. Солнце подбирается к верхней точке своей небесной траектории. Фокусирует на мне лучи, как на обвиняемом, запертом в темной комнате.
Все из-за тебя, Сандип, – говорил Акбар. – Из-за тебя. В лагере они бы спаслись, но все пошли искать тебя. Куда ты подевался? Играл в прятки с козами? Неужели ты совсем ничего не помнишь?
Прошлой ночью я слышал, как шелестят листья дерева на ветру. Мать носила белые браслеты. Когда она меня щекотала, они звенели.
И знаешь, что хуже всего? – говорил Акбар, седлая Мохиндру. – Наши родители звали тебя, они звали нашу с тобой сестру. Выкрикивали ваши имена. Ваши два имени. А мое – нет.
Я взбираюсь на другой бархан, но и с него ничего не видно. Воздух выжжен добела. В поле зрения ничего, только зыбь несуществующей воды вдоль горизонта. Такой же мираж, как мои воспоминания.
Никто никогда меня не искал, Сандип. Даже ты в своих кошмарах.
Бариндра попытался нас помирить.
Вы братья, – сказал он строго. – Ваши жизни связал Бог.
Мой Бог их не связывал, – сказал Акбар.
Тебе, Акбар, не приходило в голову, что мать видела, как ты залез в палатку? И не звала тебя, потому что хотела, чтобы ты там и оставался?
Акбар молча смотрел на Бариндру. Мужчина двадцати трех лет, одиннадцать лет таивший в душе зло на призраков.
Неужели все это время он ошибался относительно своего прошлого?
Сестра
Я спросил у Бариндры, где он ее нашел.
Рядом с тобой.
Почему мне никто об этом не рассказывал?
Он понизил голос. Я хотел уберечь тебя. От горя.
От его слов мне сдавило сердце. Сколько себя помню, чувствую в груди руку, которая то сдавит сердце, то отпустит.
Акбар, как ее звали?
Он смотрит на меня со спины Мохиндры и отвечает: Малайя.
Не Майя?
Нет. Но маленьким ты не выговаривал «л».
Огонь
Я трогаю костер носком ноги. Еще не совсем потух, под остывающей золой тлеют угольки.
(Где ты?)
Бариндра поддерживал огонь всю ночь.
Для Майи, – сказал он. Его неспокойная совесть подпитывала
пламя.
Для Майи, которая сейчас одна в пустыне. Для Майи, у которой нет одеяла, чтобы согреться. Для Майи, которой светят холодным светом звезды и луна.
Я ворошу ногой золу. Огонь оживает. Я подбрасываю в него пару сучков. Какой высоты получится разжечь пламя?
(Как далеко его будет видно?)
Я вспоминаю, что рассказывал нам мистер Банерджи о расстоянии до горизонта. Как далеко видит человек в ясный день? Это зависит от его роста. И от того, насколько высок объект, который мы хотим увидеть.
(Далеко ли ты убежала?)
Можно разжечь костер на вершине бархана! Она увидит его! Но на то, чтобы натаскать достаточно дров по осыпающемуся склону, уйдет слишком много времени.
(Или ты спряталась? Где-то поблизости?)
Дерево будет гореть несколько часов. И оно в три с лишним раза выше Майи. Она его точно увидит!
(И поймет, что это я его поджег!)
Я развязываю путы на ногах Мумаль. Отвожу ее на дальний конец стоянки. Решаю сначала, что понурую ленивую верблюдицу стреноживать не обязательно. Но потом все-таки связываю ей ноги. Мало ли, испугается огня.
Я собираю на земле хворост, высохшие растения – все, что сухое и горит.
Складываю добычу кучей вокруг ствола. Сыплю на нее тлеющие угли и раздуваю их. Появляется белый вьющийся дымок, он сгущается и сереет. Оранжевые языки пламени тянутся и взбегают вверх, к кроне.
Я падаю на колени и молюсь. Амма всегда говорила: Никогда не грех попросить о том, чтобы случилось что-нибудь хорошее.
(Майя, иди на свет.)
Дерево занимается. Огненный столп в пустыне. Путеводный знак для сбившейся с пути.
Моя молитва
Я ухожу в пустыню, на север. Оглядываюсь через плечо. Обещая себе вернуться, когда пламя станет угасать.
Майя! – кричу я. Запускаю ее имя в пространство.
Майя! – Не имя, а бусинка четок.
Майя! – Во всех молитвах.
Майя! – Во всех руках.
Майя! – Во всех храмах.
Майя – моя мантра.
Я зову ее. Чтобы помнить, кто она такая.
Буря
Сначала как будто кошка
осторожно скребет
когтями
потом шипение
вой
шелест песка.
Я знаю этот звук
эту песнь ярости
как из нее
рождается
зверь
с душой
и биением пульса.
Ветер ветер ветер налетает.
Я стоя встречаю бурю.
Воздушную тьму.
Моя воля
против
накатившей
из пустыни волны —
одинокий
двадцатитысячерукий воин.
Мой голос – мой меч
нацеленный ветру в брюхо.
Майя! – Я срываюсь на оглушительный рев.
Где ты? – Замахиваюсь клинком.
Вернись! – Крушу песчаное привидение.
Но в конце я трушу.
Я не герой
не воин
и просто не мужчина.
Бегу туда
где можно укрыться
и сделать глубокий вдох.
Сандип, – насмехается надо мной ветер. – Давай сюда.
Палатка Майи
Парусина дрожит на ветру, как раненый зверь. Ослабшая растяжка хлыстом сечет землю. Но колышки каким-то чудом еще держатся. Я ныряю внутрь, спасая свою трусливую душу.
Задергиваю полог. Закрепляю его веревками в двух местах. И перевожу дыхание.
Пахнет чем-то влажным.
Воняет потом.
И страхом.
Я различаю запах собственной трусости.
И отчаяния.
Сандип.
Еще один вдох. Легкие горят, как кожа, обожженная кислотой. Но эта боль – пустяк рядом с той, что раздирает сердце, израненное и кровоточащее от стыда.
Сандип.
Это буря смеется надо мной? Или преследует проклятие Акбара? Собственной моей вины? Бессонных ночей, когда я звал и звал погибшую сестру, не вспоминая о брате? Неужели теперь и Майя? Кого еще отнимет у меня пустыня?
Сандип.
Оставь меня в покое!
Дневник Дживы
5 декабря 1984
Просыпайся
Зачем?
Пора.
Что пора?
Уходить.
Но мне тут хорошо. Я совсем одна. Если меня не найдут, никто не причинит мне зла. Так сказал бапу. Ты его помнишь?
Навсегда ты не спрячешься. Если останешься здесь, пустыня тебя заберет.
Почему?
Потому что она всех забирает.
Я еще немножко посплю. Песок такой уютный и мягкий, как одеяло.
Нет, надо вставать. Ты кое-что еще должна сделать.
Что?
Ты сама знаешь.
Уже не должна. Я ждала его. Только смерть могла помешать ему сделать, как обещал. Это тоже бапу говорил.
Он мог и ошибиться. Вставай. Времени мало. Пустыня просыпается.
Почему просыпается?
Потому что. Просыпается, и всё.
Тебе не кажется, что на самом деле всё не так плохо?
Нет, не кажется.
И ты точно решила?
Да.
Ладно, встаю. Мата, а куда мне идти?
Иди на свет, Майя.
Мой голос
У меня новенький дневник! Подарок Сандипа.
Записывай в него все, Майя, – сказал он. – Все, что не можешь произнести вслух.
Он протянул мне дневник дрожащими руками. Когда я брала его, у меня тоже дрожали руки.
Как мне этого не хватало! Такой записной книжки. Ручки. Чистой страницы, которая ждет моего голоса!
Книжка сделана очень искусно. Бумага ручной работы. Мягкая и шершавая. Усеянная темными волоконцами. От растений? Из крыльев насекомых? Корешок прошит суровой ниткой.
Еще он подарил мне перьевую ручку! Ей можно писать почти без нажима, и буквы не будут отпечатываться на другой стороне листа. Блестящим пером будет легко выводить слова. Потекут мысли. Вытянутся вдоль по течению буквы. Черная чернильная река заполнит бумажные берега.
Как соскучилась я без этого голоса! Без излитой на бумагу души.
Спасибо тебе, Сандип.
Пожалуйста, мери джан[29].
Новая жизнь
С чего начать?
5 декабря 1984.
Место?
Поезд, идущий на восток. Пункт назначения – Дели!
А теперь придумать приветствие.
Милый Сандип? Милая мата? Милый бапу?
Похоже, мне всю жизнь суждено ломать голову над приветствиями.
Поезд катит через пустыню. Тудух-тудух. Тудух-тудух. Тудух-тудух. Колеса стучат на стыках рельс. Тудух-тудух. Тудух-тудух. Тудух-тудух. Так колотится на бегу сердце. Тудух-тудух. Тудух– тудух. Тудух-тудух.
Милое Сердце.
(Таким и будет приветствие.)
Быстрее! – хочу я крикнуть машинисту.
Быстрее!
Я опаздываю.
Тудух-тудух. Тудух-тудух. Тудух-тудух.
Мне надо догнать свою жизнь.
Милое Сердце
Я вернулась.
Нашлись
Мы нашли друг друга в темноте. С закрытыми глазами, разъеденными песком и слезами.
Сандип. Это я, Майя.
Нет, это не ты.
Снаружи ревел ветер. Парусина давила нам на головы. В швы между связанными шнуром полотнищами просачивался песок.
Самая настоящая я. Я пришла на свет. На огонь.
Нет. В такую бурю никто бы не выжил.
А ты?
Я – да. А ты, Майя, нет.
А кто, если не я, сейчас рядом с тобой?
Мозг воплощает желания тела. Я создал тебя силой воображения.
Послушай меня, Сандип. Я не погибла в бурю. Увидела огонь, он помог мне вернуться. Ты спас меня. Открой глаза, и сам все увидишь.
Нет.
Почему ты такой упрямый?
Потому что я могу смириться со слепотой, но не с миром, в котором нет тебя.
Ладно. Можешь глаза не открывать. Я по-другому докажу, что существую.
Я прижалась губами к его губам, не очень понимая, как это делается. Сильно надо прижиматься или легонько? Открыть рот или держать закрытым? И что делать с зубами?
Но все это было не важно. Мы нашли друг друга в темноте. У его губ был вкус лимона и холодной речной воды. Язык гладкий, как морская галька.
Оказалось, когда целуешься, все другие звуки для тебя умолкают.
Бежим
Мы спасаемся бегством.
Вчера на закате мы скакали по фиолетовой пустыне. Сандип настегивал хлыстом идущую галопом Мумаль. За нами поднималось облако песка.
Не такая уж она и ленивая, – смеется Сандип. – Просто раньше у нее не было цели.
Ветер дул нам в спину. Когда воздух очистился от песчаной пыли, в небе заблестели звезды, похожие на далекие уличные фонари. Небо – это компас, говорил бапу. По нему можно найти путь в любой уголок света.
Дорогу нам пересекло стадо газелей. Пыль из-под копыт. Ноги мелькают в безупречном едином ритме.
Смотри, Майя. В пустыне настоящего одиночества не бывает.
Странная получается компания – газели!
Почему странная? Отличная! – смеется Сандип. – Давай, Мумаль! Живее! А то на поезд опоздаем!
Он крепче обнимает меня.
Быстрее! – шепчу я в темноте.
Слова
Как же давно я так вот не шевелила языком! Я соскучилась по его плавным движениям. По тому, как напористо он касается зубов. И губ. Язык, оказывается, очень важный мускул.
Больше всего я соскучилась по согласным. По этим высекаемым из воздуха звукам.
Я шепчу на ухо Сандипу свои любимые звуки. Всё, что приходит на ум.
баклажан
гора
мать
третьесортный
пузырь
румпельштильцхен
рокот
мимолетный
лунный
зачисление
центурион
монолог
чокнутый
Твой голос, Майя
Как свежий родник для пересохших губ.
Хочу, чтобы ты знал
Кто я такая.
Я высвобождаюсь из его объятий. Труднее всего оторвать губы, они у нас как магниты. С новой яростью взвывает буря. Отпустив друг друга, мы погубили тишину.
Пора тебе узнать правду, Сандип.
Ту, что можно извлечь из двух книжиц, которые я достаю из потайного кармана рюкзака.
(Обложки у них синие, с золотым гербом.)
Амар Сингх, – читает Сандип в паспорте. – Лев. Твой отец – сикх.
(Щит на гербе держат лев и единорог.)
Джива Каур, – читает он во втором паспорте. – Принцесса. Львица.
(Герб венчает британская корона.)
Ты из Канады.
(Desiderantes meliorem patriam. «Взыскующие лучшего отечества»[30].)
Ты счастливая.
С днем рождения, Джива!
Он у меня не сегодня, Сандип!
Для меня – сегодня. В этот радостный день появилась на свет Джива Каур. И ей всего пятнадцать. Я думал, ты старше.
Если точнее, то пятнадцать с половиной.
Я должен тебе признаться, Майя… Джива.
В чем?
Я искал у тебя в рюкзаке, пока ты спала у нас дома на чердаке. Но паспортов не нашел.
А если бы нашел, то что бы сделал?
Если честно? Не знаю. Можно тебя кое о чем спросить? Акбар правду говорил? Что я хотел быть рядом с тобой и поэтому делал все, чтобы ты и дальше молчала? Прости, если так.
Я молчала, потому что боролась с собой. Бариндра был прав. Мне надо было сделать выбор, решиться жить дальше.
Я убираю паспорта обратно в рюкзак. Из него при этом выпадает листок бумаги – бабочка с номером телефона на крыле. Я не хочу по нему звонить.
Сандип, я не знаю, жив или нет мой отец.
Мы поедем в Дели и поищем его. Если боги аммы будут на нашей стороне, мы найдем Амара Сингха и вернем дочери. Майе или Дживе?
Мне больше нравится, когда ты называешь меня Майей.
Вспоминаю
Я пишу не отрываясь с тех пор, как поезд отправился из Бармера в Джодхпур.
Слова, слова, слова. Любимые мои слова. Как я умудрилась так долго выжить без них?
Моя новая ручка творит чудеса. Свободно скользит от образа к образу.
Сандип, каким я увидела его в первый раз.
(тощий, ушастый)
Улицы Джайсалмера.
(извилистые, как внутренности морской раковины)
Мина.
(светлокожая и напуганная)
Бариндра.
(спокойный, как река в прериях)
Про Акбара тоже напишешь? – спрашивает Сандип.
Да, потом.
Когда утихнет этот стук.
Когда утихнет этот стук. Голос Акбара до сих пор глухо пульсирует у меня в голове.
Ты будешь моей, Майя. И не пытайся сбежать. Я найду тебя. Кроме меня этого не сможет никто.
Преследование
Как ты думаешь, за нами погонятся?
Я представляю себе, как Акбар идет по следу Мумаль. Как всматривается в даль пустыни.
Бариндра не погонится. Он решит, что это судьба. Хотя амма ему жизни не даст за то, что вернулся без меня. А Акбар? Он очень мстительный?
Но я-то знаю, что не в одной мстительности дело. Если он пустится преследовать нас, в этом будет и моя вина. Я смотрела в глаза Акбару смелее, чем подобает приличной индийской девушке. Понимала, что не стоит, но ничего не могла с собой поделать. Что-то в нем меня подкупало.
А впрочем, да ну его, Майя.
И еще я кое-что знаю: Акбар умел гипнотизировать голосом. Сделать так, чтобы у девушки, которая его услышит, задрожали поджилки.
А еще он думал, что рассмотрел в моих глазах желание.
История Сандипа
Он рассказывает мне то, что открыла ему пустыня.
Старший брат. Младшая сестра. Мольба. Назови мое имя. Смех отца. Звон колокольчиков. Пустыня ест детей, которые далеко убегают.
Звенят белые браслеты. Шепчет что-то детский голос. Но никаких лиц, кроме лица Акбара. И такие же, как у него, глаза.
Он плачет от правды, которую открыла ему пустыня. От правды о его семье.
Что спрятано
Сандип, дай на минутку ножик.
Когда появляется нож, пассажиры, которые до сих пор клевали носом, просыпаются, встрепенувшись, как будто их ткнули его острием. Десяток глаз, моргая, наблюдают, как я отпарываю дно рюкзака. Режу черные ручные стежки, положенные ровно, как рельсы и шпалы.
Сколько у тебя там еще секретных отделений, Майя?
Женщина напротив поднимает двух маленьких дочек к себе на колени. Мужчина с голым торсом и шерстяным платком на плечах подается вперед, как будто ему интересно, что я отвечу. Брахманский шнур прилип к его потной груди. Старушка щурится и бормочет под нос молитву Шиве.
На дощатый пол падает мой старый дневник. Два десятка глаз жадно смотрят на раскрывшиеся страницы.
Жизнь – это иллюзия, – читаю я вслух. – И смерть, оказывается, тоже. Что же тогда настоящее? Что остается, когда нас больше нет? Остаются две вещи: Любовь и Прощение.
Я захлопываю дневник и прикладываю его Сандипу к груди.
Теперь ты узнаешь обо мне всё.
Он прижимает мой дневник к сердцу. Черные глаза влажные, как чернила.
Тут про мою семью, – шепотом говорю я. – И про сожженного сикха. И про мои обрезанные волосы.
Первый раз с тех пор как мы нашли друг друга в палатке, Сандип ничего не говорит мне в ответ. Тишину он заполняет плачем. Открывает дневник на последней странице и читает: «Во сне все тоже настоящее».
Лучше начать с начала, Сандип.
Четыре часа
Четыре душных потных часа, что поезд идет до Джодхпура, Сандип читает, страница за страницей.
(Осталась ли я все той же Майей, которая вела дневник?)
Стучат колеса. Сандип молча читает. Пассажиры снова засыпают.
На середине дневника он протягивает руку и дотрагивается до моих волос. Я вижу две косы, брошенные на пол гостиничного номера. Это жертва. Плата.
(За чью-то жизнь.)
Символ.
(Несчастья.)
Часть тела, которую можно отсечь, не пролив крови.
Сандип читает
Он знакомится с матой, бапу, Хелен. С моим домом.
Видит ли он сарай, мышей, золотые поля?
Может ли вообразить небо? Того голубого оттенка, какого бывают птичьи яйца, фарфоровые вазы и глаза? Здесь таких глаз не бывает. У Хелен, наверно, похожие.
Способен ли почувствовать дуновение ветра? Увидеть, как клонятся на ветру пшеничные колосья и головы подсолнухов? Как развевается в окне сари маты, приветствуя меня?
А Бетховен? Сонаты? Он их слышит?
Доносится ли до него бег моих ног по гравию дорожки, ведущей к дому, к музыке?
Чует ли, как пахнет почерневшая земля там, где я пряталась, уткнувшись лицом в сухие корни подсолнухов? Улавливает ли мое тихое дыхание?
Найдет ли он меня?
Немота
Каково это – быть немой? – шепчет он.
Это как давиться слезами, целым потоком слез.
А что при этом чувствуешь?
Кажется, будто невидимая рука сжимает горло и душит мою боль.
Ш-шшш, – внушал мне голос. – Молчи. Ничего не говори. Не издавай ни звука. Опасно, когда тебя видят и слышат. Запомни. Никто не должен знать, что ты здесь. Немая ты будешь в безопасности.
Я слышала
Все, что они говорили. Что собирались со мной сделать.
Держись подальше от моей будущей жены, Сандип.
Услышав угрозу Акбара, я без сил повалилась на пол палатки. Вверху надо мной парусина идет рябью. Ее коробит от моего тела?
Я мысленно переношусь из палатки под небо, исчерченное белыми полосами облаков, в прерию на другом конце света.
Я лежу среди побуревших стеблей подсолнуха. Урожай убран. Музыка маты больше не звучит. Бапу кричит мне: Выходи, Джива! Ты же не сможешь прятаться до конца жизни!
Почему не смогу? Разве кто-нибудь заметит, что я пропала?
Я слышу, как Сандип говорит: Но какое ты имеешь право, пита? Сватать девушку, которая тебе даже не дочь?
Невеста. Обрученная. С чужим человеком.
Бапу сказал, что мама тоже этого хотела. Мое тело кому-то обещано. Обменено. Или украдено.
Руки у меня дрожат, как будто я схватилась за оголенный провод. Мышцы сокращаются помимо моей воли. Это и значит быть индийской женщиной? Не иметь возможности распоряжаться собой?
Они спорят о моей участи. Бариндра. Акбар. Сандип. В воздухе пульсируют бессилие и страсть. Слова, как сломанные ветки, падают на крышу палатки. Один глухой удар за другим.
И чего бы мне не сказать? – недоумевают они. – Или не написать?
Как меня зовут. Откуда я родом. Действительно, почему я молчу? А потому что не нахожу в себе сил признать свершившееся. Признать, что потеряла смысл жизни – свою семью. Что я абсолютно одинока. И хочу одинокой остаться. Навсегда.
Я закрываю глаза. Напрягаю воображение, чтобы вернуться в прерию, под облака. Но они истончаются и вытягиваются в простые белые сари. Такие носят вдовы.
Я выбираюсь из палатки наружу.
Бегу
Я бегу к изгибу земли
к горизонту изорванному
струями раскаленного воздуха
и облаками
где что-то подрагивает
в золотистом свете
в надломленном золотистом свете
золотистого миража.
Я закидываю свою тоску
в песок и в небо
как кидают
веревку утопающему.
Джива! – слышу я голос.
Бапу, я уже иду.
Майя!
Дождись меня.
Слезы
Сандип закрывает мой дневник. Касается моего лица. Проводит пальцем по моей щеке.
Мне их очень жалко, Майя. Твою мать. Твоего отца. Того сикха. И даже Хелен.
У него по щекам текут слезы. У меня тоже. Мы с ним оплакиваем тех, кого потеряли.
Мне неприятно повторять за Акбаром, но он был прав, когда говорил: когда мы делимся своим прошлым, боги внимают нашим горестям.