Вокзал
Черт!
Только не опоздай, Сандип, – несколько раз повторила Парвати. – А то она может убежать.
Куда ей бежать-то? Кругом пустыня, а дальше на запад – Пакистан. Но кто ж по своей воле побежит в Пакистан?
Но черт, так или иначе я опаздываю. Бегу через ступеньку. Уворачиваюсь от носильщиков с чемоданами на голове. Протискиваюсь сквозь семейство, вышагивающее всемером в ряд, как на демонстрации протеста.
Поосторожнее, идиот! – кричит глава семьи, когда я перепрыгиваю через голову самого мелкого из его отпрысков.
Прошу прощения! И спасибо! – отвечаю я через плечо. Амма требует, чтобы я был почтительнее с людьми.
(Ты же, как ни крути, сын пастуха.)
Пойди отыщи ее в этом воняющем туалетом, потном океане не вполне человеческих тел!
Парвати говорила, что Майя не выносит толпу. Сразу пинает всякого, кто подойдет слишком близко. И правильно делает – очень многие заслуживают хорошего пенделя.
Я бегу по вагонам. В третьем классе пахнет мочой. Во втором – мокрой козой. (Неожиданно уютный запах.) А спальный вагон с кондиционером? Вдруг Парвати решила шикануть?
Одну за другой я распахиваю двери купе. Пусто. Пусто. Пусто. И наконец я вижу ее. В джинсах. И футболке. Съежилась у окна. На коленках рюкзак. Лицо неподвижное, прямо каменное.
Это всего лишь девчонка, говорю я себе. (Переодетая парнем.) А с девчонками я ладить умею. Но все равно у меня сосет под ложечкой. Сердце колотится быстрее обычного. (И даже с перебоями.)
У нее безупречно красивое лицо. Длинный тонкий нос. Пушистые загнутые ресницы. Кожа – полированное темное дерево. Ей очень идет имя богини Иллюзии.
Майя похожа на статую.
Она слушает
Привет, Майя.
Молчание.
Меня зовут Сандип. (Улыбаюсь.) Я брат Парвати.
Молчание.
Очень рад с тобой познакомиться. (Глубокий поклон.)
Кучх нахин![20] (Даже не моргает.)
Для меня большая честь прийти тебе на помощь, Майя. Еще большей честью будет препроводить тебя в скромное жилище семейства Патель. (Ну и хватит, пожалуй.)
Она смотрит на меня. Останавливает взгляд на моем лице. Ее черные глаза не выражают ничего. И тем не менее от ее взгляда у меня кружится голова. Как будто меня накрывает черная волна, мягкая как шелк.
Я и не знал, что на свете бывает такая печаль.
И что случилось с моим голосом?
Чай! Чай!
Звучит отрывистой автоматной очередью.
Чай! Чай! Чай! Чай!
Перед нами появляется призрак, принявший облик маленького мальчика с глиняной плошкой в руках.
Чаю?
Не дожидаясь ответа, он наливает из мятого металлического чайника мутную бурую бурду. Я протягиваю руку – мол, стоп, но Майя оказывается проворнее. И глазом не моргнув, она бьет мальчишку по руке. Чай выплескивается ему на грудь.
ай-яй ай-яй чай горячий чай горячий
Не такой уж и горячий! – кричу я. (Отчего голос у меня срывается, как у двенадцатилетнего?) – Убирайся! Пошел отсюда!
Мальчишка пребольно бьет меня ногой по голени и пускается наутек. Дьявол! Я не могу ступить на больную ногу. По ней как будто съездили молотком.
Я скачу на здоровой ноге, пытаясь стряхнуть боль.
Майя, нам пора, – говорю я.
Она уже двинулась наружу с рюкзаком в руке.
(И зачем Парвати прислала за мной этого придурка?)
Что? Она правда это сказала? Отлично, вот теперь мне отказывает и слух.
Дым
Вести Майю через вокзал – все равно что направлять движение дыма. Сюда. Налево. Здесь. Нет. Не здесь. Подальше. Да. Иди за мной. Далеко не отставай.
Не касайся ее, – велела мне амма. Она-то имела в виду СЕКС, но сам я сто раз подумаю, прежде чем коснуться ее руки, чтобы показать путь на переполненной людьми платформе. Если я дотронусь до нее, она убежит? Или растает в воздухе?
Люди расступаются, пропуская Майю. Мне слышно, как они шепчутся.
– Кто это? Не кто, а не пойми что. Кто-то посмеивается.
Она высокая, как мужчина. Неровно постриженные волосы торчат в разные стороны. Тонкая фигура запросто может сойти за мальчишескую, но лицо бесспорно женское.
– Это он или она?
Майя и бровью не ведет. Они для нее пустое место.
– Это же кхоти. Смазливый мальчик!
– Нет! Откуда таким взяться в Джайсалмере?
Этого-то и опасалась амма: слухов и домыслов.
Зной
Ехать она отказывается. Как ни заманивают ее, размахивая руками, голосистые рикши, она решительно проходит мимо длинного ряда повозок.
Почему не хочешь доехать?
Она закидывает за плечо рюкзак и прибавляет шагу.
Идти далеко, – говорю я. – По-настоящему далеко. И солнце всё выше. Мы в лужу пота превратимся, пока дойдем.
Она сворачивает на проспект.
Да, отлично, дорога правильная. Но откуда ты знаешь, в какую сторону по ней идти?
Вопрос звучит глупо. Далеко впереди возвышается Золотая крепость. Куда еще можно идти в Джайсалмере?
Тогда хотя бы голову чем-нибудь накрой, – кричу я ей вдогонку.
Она останавливается. Достает из рюкзака оранжевое сари. Накидывает на голову, прикрывает шею и плечи. Но не оставляет его концы свободно свисать, а связывает большим узлом на животе. Это НЕПРАВИЛЬНО. Это будет привлекать совершенно нам не нужное внимание.
Слушай, Майя, может, наденешь сари как положено? Я пока рюкзак могу подержать.
Но она бьет меня по протянутой руке и прижимает рюкзак к груди. Глаза у нее сейчас маленькие, как черные горошинки.
Хорошо. Сдаюсь. Можешь оставить себе свой драный мешок. Я тут пытаюсь тебе помочь, но ты явно не хочешь, чтобы я тебе помогал. Ну и ладно. Не буду. Договорились?
Она не отвечает. (И с чего бы ей отвечать?) Вместо этого сердито смотрит мимо меня куда-то вперед. Как будто знает, куда надо идти.
А я – как будто козявка у нее под ногами.
Джайсалмер
Мне было шесть лет, когда я впервые увидел величественную золотистую крепость. Подавшись вперед на спине верблюда, я протянул руки к ее громадным стенам и закричал что было сил. Город как будто засасывал меня в свои ворота.
Улицы за воротами гудели, как улей. Никогда раньше я не видел столько людей. Повернувшись к Бариндре, я спросил: А где козы?
Все в городе знают эту историю. Как мальчик-кочевник в домотканой рубахе единственный выжил в песчаной буре. Как он учился читать и писать, как по всем предметам становился первым учеником. Как благодарен он за свое спасение и поэтому мил со всеми без исключения соседями.
История трогательная и даже поучительная. Если не считать моментов, когда ее герой делает вещи, не подобающие его героическому образу.
Мы с Майей лабиринтом узких улочек углубляемся в старый город. Черты ее лица смягчились. Она еще, конечно, не улыбается, но под кожей у нее происходит какое-то шевеление, похожее на то, как пробивает себе путь подземная река.
Невидимые подземные потоки всегда владели моим воображением. Я представлял себе, как они там внизу текут в тишине. Находят расселины. Выходят на поверхность. Рождаются на свет. Освобождаются наконец из объятий тьмы.
Чувствует ли Майя что-то похожее на то, что пережил я, когда явился сюда из пустыни?
(Чертов дневник! Из-за него я превращаюсь в восторженного романтика. Лицо Майи выглядит по-новому из-за бликов от желтого камня стен. Всего-то навсего.)
Хари
Мы уже почти дома, когда кто-то вдруг бьет меня сзади по голове. Хари. Я разворачиваюсь, хватаю его за костлявое плечо и прижимаю к стене.
Мне сейчас некогда. И так из-за тебя сегодня уже один раз опоздал.
Тут я вижу у него свежий фингал. Это я утром поставил.
Да успокойся ты, – сказал я Хари, когда он в конце концов настиг меня у особняка Салим Сингха. – Твоя сестра все еще девственница! И заверил свои слова, засветив ему в глаз.
Хари через мое плечо смотрит на Майю. Что это за оранжевая кукла? А-а, понял, Сандип. Родители подогнали тебе настоящую шлюху. И теперь ты отвяжешься от моей сестры!
Я подталкиваю Майю в дверь нашего дома. С Хари я потом разберусь.
Дома
Я и слова не успел сказать, как амма отвесила мне такую тяжелую оплеуху, что я во второй раз за утро вскрикнул от боли.
Целых полтора часа! Чем вы там занимались? Ты только на нее посмотри! Я же велела тебе, Сандип, не прикасаться к девчонке!
Стиснув зубы, я едва сдерживаю злость. Рот словно забит подсолнечным жмыхом. Хочется выплюнуть его прямо здесь на пол. В душе я проклинаю Майю за то, что вляпался из-за нее черт знает во что, за горящую от удара щеку. Но тут она поднимает голову и смотрит на меня. Взгляд ее больше не пуст, не такой, каким был на вокзале. Исчезло и упрямство, из-за которого мы всю дорогу прошли пешком. Маска спала у нее с лица. И оказалось, что подлинное его выражение – страх.
Прости меня, амма. Майя испугалась брать рикшу. И нам пришлось идти по жаре. Поэтому мы и пришли такие потные и растрепанные.
Испугалась рикши? Да где ж это видано?
А потом Майя всех нас удивила. Она упала на колени и поцеловала амме подол. Дотронулась до ее туфли.
Что скажут соседи?
Дадима говорит, что незамужней женщине зазорно находиться под одной крышей с неженатым мужчиной (со мной). У нас в доме посторонняя женщина. Вот увидите, к вечеру все соседи будут цокать языками.
Не стоит выдавать Майю за парня, решила амма. Мы объясняем, что это родственница, которая приехала издалека.
Откуда? Откуда приехала? – не унимаются соседи.
Из дальнего далека! – объявляет во весь голос амма. – А больше вам ничего знать не следует! Бабушка была права. Появление девушки в завязанном узлом оранжевом сари пробуждает всеобщее любопытство. После ужина к нам на кухню вереницей тянутся визитеры.
Она беременна, правда же, Мина? – спрашивают они. – Ты дашь ей настой абруса[21], чтобы вывести плод?
Не говорите ерунды, – отвечает амма. – Просто у девушки заболели родители. Мы позаботимся о ней, пока они не выздоровеют.
Что-то не похожа она на вашу родственницу, – не отступают любопытствующие. – Что у нее с прической? И почему она не разговаривает? Что за беда лишила ее речи?
На кухню заявляется Бариндра, чем до глубины души поражает амму. Прекратите заниматься ерундой, – твердо говорит он болтливым соседкам. – Ачха, ачха[22]. Идите отсюда. Женщины покорно пожимают плечами. Ладно, Бариндра, уходим. Они суетливой гурьбой спешат к выходу и, еще не переступив порога, вопрошают в полный голос: Это кем же надо быть, чтобы прийти к жене на кухню? И что это с семьей Патель такое происходит?
Башня
Майя спит. В комнатке под самой крышей. В окружении джутовых мешков. С рисом. Чечевицей. Кукурузой. Спит на кровати, которую я тащил три пролета вверх. (Воображая, как ее тело продавит веревочную сетку, натянутую вместо матраса.)
Сандип! Чтобы ноги твоей здесь не было! Понял?
Ее оплеуха горит у меня на щеке.
Амма ставит рядом с кроватью поднос. Рис. Чечевичный суп. Стакан воды. Она накрывает Майю одеялом, но та откидывает одеяло ногой и до подбородка натягивает сари. Амма пожимает плечами. Как хочешь.
Она подталкивает меня в дверной проем с тонкой хлопчатобумажной занавесью и дальше, вниз по лестнице. Ее пальцы впиваются мне в плечо.
Больно!
Хорошенько запомни, что я тебе сказала.
Запомню, амма.
Но спящие девушки занимают в голове слишком много места, чтобы их так просто было оттуда выкинуть.
Дневник (в представлении Парвати)
Ты все записываешь?
Разумеется, диди. Тут такое творится! Майя дышит во сне. Целых два дня.
Ну, рано или поздно она проснется. И тогда начинай фиксировать ее привычки. Непроизвольные движения.
Непроизвольные движения? То есть она совсем не в себе?
Непроизвольные движения совершает каждый. Ты сам, например, когда нервничаешь, теребишь мочки ушей.
Ничего подобного!
Короче, мне важно знать про повторяющиеся движения и жесты. Иногда они помогают понять суть пережитой травмы.
Амме, по-моему, кажется подозрительным, что я все записываю.
Говори, что собираешься стать писателем.
Почему бы и нет.
Или, например, суперагентом.
Список # 1
Привычки Майи:
• из пищи – только вода
• когда нервничает – накручивает волосы на палец
• спит – все время, без простыней, под оранжевым сари
Что там у тебя?
Записная книжка, амма.
Зачем она тебе?
Наверно, чтобы в нее что-нибудь записывать.
То есть ты сам не знаешь?
Знаю. Я решил стать писателем.
Ай-яй-яй! Ты решил лишить себя будущего!
Бариндра! Слыхал, как Сандип теперь собирается испоганить себе жизнь? Тоже мне, ПИСАТЕЛЬ!
Мина, не приставай к мальчику. Он сам выберет, как ему жить.
И что же ты намерен писать, Сандип? Лицо у аммы наливается кровью и становится цвета сливы.
Стихи, например.
Ай-яй-яй! Все даже хуже, чем я боялась! И оставь в покое уши! Тебе каких есть мало? Хочешь, чтобы еще больше стали?
Список # 2
Что у Майи в рюкзаке:
• сари
• нижняя юбка
• секреты
• молчание
• гребень
(Это стихи или как?)
И вообще никаких документов.
Новый премьер-министр
Бариндра протягивает мне номер «Хиндустан таймс».
На первой странице крупными буквами слова Раджива Ганди:
«Когда падает большое дерево, земля содрогается».
Это такая метафора? – спрашиваю я.
Индира Ганди – это дерево, – говорит Бариндра. – Беспорядки и резня в Нью-Дели – содрогание земли.
То есть землетрясение?
Да, Сандип. Наш новый премьер-министр приравнивает явление природы, землетрясение, к преступлениям, совершенным из ненависти и мести. Подумай: власти заявляют, что с 1 по 7 ноября погибло всего 326 человек. А по моим сведениям, жертв было почти две тысячи.
Так много?
А Парвати говорит вообще о пяти тысячах! Но официальная цифра – 326. К тому же утверждается, что волнения затронули только несколько районов в столице: Кхичрипур, Пенджаби-Багх, Южный Дели, и всё. Сандип, разве сможем мы простить себе гибель целых семей?
Бариндра бросается прочь из комнаты. Ответа на свой вопрос он и не ждал.
Я погружаюсь в газету. Бихар, Мадхья-Прадеш, Харьяна, Уттар-Прадеш. В этих штатах тоже были беспорядки, тоже убивали людей.
Амма читает через мое плечо. Они просто не могли остановиться.
Кто?
Погромщики. Их как будто охватило общее безумие.
Ты пытаешься их оправдать?
Нет. Но такое в нашей стране иногда случается. И не важно, достойный или недостойный у толпы повод. На нее нет управы.
Нет, есть. Для этого существует армия! Бариндра возвращается к нам с аммой. Но военных на помощь не призвали! Вы понимаете, что правительство не сделало ровным счетом ничего, чтобы предотвратить резню? Никто из политиков не осудил это безумие!
Почему?
Почему? У них же выборы, Сандип. А раздоры приносят больше голосов, чем мир.
И снова тот сон
И опять мне снится та девушка в золотом сари.
Ты где?
Я здесь.
Я не вижу тебя. Тут слишком темно.
Не волнуйся. Я здесь.
Назови мое имя. Назови имя, и я пойму, где ты.
Майя! Майя!
Я просыпаюсь. Надо мной нависает озабоченное лицо аммы.
Ночью
Она проснулась. Звук шагов раздается по всему дому. Как такая хрупкая девочка умудряется так шуметь? Я смотрю на спящее семейство, но никто пока не проснулся.
Теперь слышится другой звук, тоскливый и скрипучий. Так скрипят веревки, за которые вол тянет повозку. Дадима переворачивается на другой бок и снова принимается тихо и мерно посапывать.
Я взлетаю вверх по лестнице. Прижимаю палец к губам. Тш-ш-ш! Тш-ш-ш! Майя, ты перебудишь женщин! Тш-ш-ш!
Добравшись до верхней ступеньки, я сдвигаю занавесь и вижу: Майя подпрыгивает на кровати. Наконец ей удается подпрыгнуть повыше и ухватиться за край каменной стены. Ноги болтаются над кроватью. Голова откинута назад.
Что ты делаешь? – спрашиваю я громким шепотом. Но мне всё и так понятно.
В просвет между стеной и крышей она смотрит на ночное небо.
Я порываюсь к ней подойти. Но что дальше? Подставить плечо, чтобы она встала на него ногой? Подсадить повыше, откуда будет видна луна, висящая над городом, как холодное солнце?
(Мне нельзя здесь находиться и нельзя до нее дотрагиваться.)
Я перешагиваю порог, и в тот же миг она отпускает руки. И падает на кровать. Ноги у нее подгибаются, как у жеребенка.
Мы смотрим друг на друга. У нее из глаз льются слезы, похожие на падающие звезды.
О, боже! Как же эти слезы ее красят.
Майю надо приодеть
Она слишком тощая, – говорит амма, едва Майя выскользнула на улицу. – Устала складки на ее сари закладывать. Все равно как покойника обряжала.
Она торопливо хватает горшок и стучит по нему железной ложкой, чтобы не накликать беду.
К тому же рановато ей еще носить сари! То есть мало мы на еду ей тратимся, придется теперь шальвар-камиз ей покупать, да?
Вопрос аммы адресован Бариндре, которого сейчас нет дома. Он пошел на почту отправить письма в консульства Америки, Англии, Франции, Германии, Италии, Канады, Австралии, Новой Зеландии и Кении. В письмах он спрашивает, не числится ли пропавшей девушка из одной из этих стран.
Своди ее на рынок, Сандип. Раз Бариндре все равно, что подумают люди, то мне и подавно. Купи ей сладостей. Не мешает ей нарастить на кости немножко жирку. Да и характер подсластить неплохо бы.
У тебя тоже нрав не сахар, думаю я, но произнести не решаюсь. Хорошо, амма. Можно купить ей несколько ладду[23].
Только ей. Себе смотри не покупай. И к Рашиду в лавку не ходи! – кричит она мне вслед. – У него слишком дорого! И скажи, пусть платок с головы не снимает!
Странно, что она вообще нас отпустила. Ведь по возрасту Майя вполне годится в невесты. А стриженые волосы могут означать, что она либо вдова, либо как-то себя опозорила. Но Бариндра сказал: Пусть идут. Ничего страшного. Ведь не Средние века же века на дворе. И кроме того, все нас в городе знают и уважают.
Почему-то амма ему не перечит. Да, Бариндра, нынче людям и без нас есть о чем посудачить.
Лабиринт
Майя идет, куда ей заблагорассудится. Я не мешаю ей по своему усмотрению двигаться по путаным кривым улочкам. Их специально прокладывали так, чтобы сбить с толку врагов, если они ворвутся в город.
Ночью найти дорогу в этом лабиринте практически невозможно. Знакомые приметы вроде резных дверей, балкончиков и каменных слонов с задранными хоботами с заходом солнца окутывает непроглядный мрак. Но я, несмотря ни на что, дорогу в темноте находил, и не один раз. На той неделе, например, Теджаль выскользнула тайком из дома, чтобы встретиться со мной в переулке.
Когда-нибудь мы с тобой обязательно будем вместе, – шептала она и одновременно удерживала мне руки, мешая мне себя обнять. – Когда-нибудь, но не сейчас.
Черт побери. Хари. Я же хотел передать ему письмо для сестры.
Дорогая Теджаль,
у нас в семье сложная ситуация. К нам в Джайсалмер приехала
родственница, чтобы поправить здоровье. Некоторое время мы
с тобой видеться не сможем. Уверяю, ты очень много для меня
значишь.
По-моему, написано хорошо. Решительно. Тепло. И никаких
обязательств.
Списки с рынка Манак-чоук
Майя находит дорогу к рынку, как будто летит над городом и сверху видит хитросплетения улиц. Я иду в нескольких шагах позади и на ходу делаю заметки.
Список того, на что Майя останавливается посмотреть:
– черные козы на привязи
– красные куры в клетках
– банки с пауками
– жуки, лежащие на спине и машущие мохнатыми ногами
– молодой индиец с авторучкой
Я краснею, как рыльце шафрана.
– желтые латунные горшки, медные миски
– куркума, корица, серый засахаренный имбирь
– голуби с перламутровыми крыльями, которые хотят, но не могут улететь
Она смотрит на мою записную книжку.
– золотистые жареные орехи
– прозрачный рис
– усиженная мухами сырая говядина
Собираюсь стать писателем, – не очень убедительно объясняю я и верчу в пальцах авторучку.
– пузатые синие бутылки с кокосовым маслом
– зеленые хлопчатобумажные платки
– серебристый шелк, того цвета, каким бывает ночью песок
Знаешь, Майя, если хочешь, я могу купить тебе такую же записную
книжку.
Достаточно непринужденно у меня получилось? Не слишком навязчиво?
Она качает головой и идет дальше.
Ангел, упавший с небес на землю.
Все взоры
Прикованы к Майе.
Скрюченные попрошайки.
Вдовы в белых одеждах.
Слепец.
Калека.
Продавец птиц с ястребом на руке.
Все уступают ей дорогу.
Торговец старыми газетами. Меняла в черных брюках и белой рубашке. Писец со своим пером и пальцами, перепачканными чернилами.
Не отрывают от нее взглядов.
Даже гомеопат, сбывающий сахарные шарики под видом лекарств. И продавец сладостей, у которого мед льется, как вода.
Что приковывает их взгляды? То же совершенство лица, которое завораживает меня? Или печать отчаяния, до глубины души поразившая Парвати?
Плетельщики корзин выпускают из рук лозу. Портной откладывает в сторону иголку. Фокусник утихомиривает свою обезьянку. Серебряных дел мастер кладет на землю молоток. На время, что она проходит мимо, даже садху прерывает свою проповедь.
Все затихают, молчит и она. Но она гораздо чище их всех.
Богиня
Амма спрашивает, как мы сходили.
(Ну что тут сказать? Не описывать же переполох, поднимавшийся всюду, где появлялась Майя. Не рассказывать же, как краснели и отворачивались мужчины. Как преклоняли дрожащие колени старики. А дети хватали ее за руки и называли Лакшми[24]. Одна женщина напустилась на нее с проклятиями, грозно звеня браслетами. А что я? А я просто следовал за ней, как жалкий влюбленный слуга.)
Отлично, амма. Платка она с головы не снимала.
(Я даже почти обрадовался Хари. Быть рядом с Майей – все равно что отдаться течению сна. Время останавливается. Не слышно ничего, кроме ее дыхания. Все, что я хочу услышать, – это ее голос.
Ну и улыбочка у тебя, Сандип, – сказал Хари, пихнув меня в плечо у прилавка с зелеными манго. – Мне что, сказать Теджаль, что ты совсем ее забыл?)
Сандип! Проснись! Я к тебе обращаюсь!
Что такое, амма?
Ты спишь стоя! Я спрашиваю, Майя себе что-нибудь купила? Ведь Парвати дала ей каких-то денег.
Она купила детям сладостей.
Транжира.
И цветов для твоего алтаря. Бархатцев.
Подслушано в спальне
Девчонку ничем не проймешь. Какая-то она бесчувственная. Парвати ошиблась. Она не может иметь отношения к сикхам. Бариндра, ты же знаешь, сколько от них шуму. Они такие несдержанные. Сердятся, кричат, ругаются, но не плачут.
Мина, две недели их травят, как зверей на охоте!
Знаю, знаю! Но я не про нынешние беды говорю. А про их характер.
Для них очень много значит их вера. Поэтому и страсти в них много. Но что вспыльчивые и несдержанные – я бы не сказал.
Может, ты и прав. Покушение они готовили хладнокровно. Но как ты думаешь, история будет благодарна сикхам за то, что он избавили Индию от Индиры Ганди?
И за то, что расчистили дорогу Радживу? Который теперь именем убитой матери сможет все что угодно творить? Помнишь, было чрезвычайное положение? Говорят, он тогда ловил мусульман и отрезал им яйца.
Муж! Не говори при мне про эти ужасы!
Про них надо говорить, Мина. Чтобы не забывать о свободах, которые она у нас украла.
То есть, по-твоему, она получила по заслугам? Потому что сама запросто убивала, когда ей это было нужно?
Нет, не считаю. Никакое убийство оправдать нельзя. А когда другие оправдывают, нельзя делать вид, будто тебя это не касается. Бог даровал нам жизнь. Наш долг – жизнь защищать. И никакой разницы, свою или чью-то еще.
Но какой ценой?
Если нужно, то не жалея себя. Иначе выйдет пустое кривляние.
Ночь
Майя снова подпрыгивает на кровати. Веревки стонут в ночи, как побитая зверюшка.
Как и прошлой ночью, я стремглав поднимаюсь наверх и отбрасываю занавесь.
Майя, у меня идея.
Я подтаскиваю к стенке мешки с рисом и сооружаю из них удобную горку. Отвесив поклон (чересчур глубокий!), приглашаю Майю подняться на нее. Она поднимается и наверху сторонится, чтобы и мне хватило места.
Я знаю, что нельзя, но все равно залезаю. (Даже не хочется думать, что будет, если нас застукает амма!)
Мы вместе смотрим на чистое небо пустыни. Под черным звездчатым куполом в неверном свете луны проступает силуэт стен и башен Золотой крепости.
По этим стенам гуляли царевны, – говорю я шепотом. – Завтра я тебя туда отведу.
Майя вздыхает. Я чувствую тепло ее дыхания у себя на плече. А по спине при этом пробегает озноб.
Черт побери. Я пропал.
Я вещаю про камни
Все эти лимонно-желтые камни добыты в одной огромной каменоломне. Чтобы доставить их сюда, понадобилось десять тысяч верблюдов.
(Туристам нравятся большие круглые числа.)
Целых пятьдесят лет караваны с камнем ходили через пустыню. Их путь усеян скелетами животных, павших под тяжестью неподъемной ноши.
(Невинные жертвы пользуются спросом.)
Говорят, та каменоломня существует до сих пор. Ее разверстые глубины манят путешественников, воров и тайных любовников.
(Опасность, тайна, беззаконная любовная связь.)
Майе неинтересно. Она вполуха слушает монолог, который я сотни раз до того произносил за пять рупий. (Я беру дорого, но оно того стоит.) И смотрит на далекий, смазанный, как лента дыма, горизонт.
Я продолжаю говорить, чтобы между нами не повисло молчание.
История Джайсалмера, как и любого другого города-крепости, полна жестокостей. Защитники его стен лили на головы врагам кипящую воду. Когда неприятель врывался в город, женщины и дети совершали самоубийство. Принимали яд под названием хатахат. И умирали в муках, зато быстро. Все лучше, чем попасть в рабство.
(А теперь хорошо бы подробностей.)
Но больше всего мне нравится один эпизод из тринадцатого века. Джайсалмер должен был вот-вот пасть к ногам делийского султана. Мужчины города в шафрановых одеяниях выехали из ворот навстречу врагу и неминуемой гибели. Женщины смотрели на них с крепостных стен. Их юбки и сари развевались на ветру. Руками женщины судорожно сжимали камни парапета. Так крепко, что в кровь раздирали кожу на ладонях. Кровь пачкала им кожу и шелк их одежд. Они ходили взад-вперед по стенам, пока внизу от рук врага гибли мужчины. Их мужья. Отцы. Сыновья.
Я встаю на колени, чтобы показать Майе место, где стерты камни. Дотронься, и увидишь, какие отметины оставляет скорбь. Этот желоб в камнях протоптали убитые горем женщины. Видишь его? Я поднимаю на нее взгляд.
Она в ярости. Так сильно прикусила губу, что из нее потекла кровь.
Кретин кретин кретин
У тебя и камень запоет, – говорила мне Парвати.
Скорее, заплачет.
Ой, прости, Майя. Ну и выбрал же я историю.
Она отворачивается и идет прочь.
Майя, ну пожалуйста! Я был бесчувственной скотиной. Рисовался, какой блестящий я гид, и не подумал, каково тебе слушать.
Ее сари цепляется за неотесанные камни. Она прихватывает ткань обеими руками, как простыню.
Постой, Майя, подожди! Я хочу попросить прощенья. Как-нибудь загладить вину.
Она сбегает по длинной лестнице, ведущей со стен в город.
Майя!
У подножья лестницы она накидывает на голову конец сари и, сделав шаг, оказывается на узкой улице.
Постой!
Она исчезает в толпе. Растворяется каплей оранжевой краски.
Потерял
НЕ МОГУ ПОВЕРИТЬ.
Это же мой город! Я знаю его до последнего дюйма! Мне знакомы все закоулки, все двери, каждый выщербленный камень на каждой улице. Везде, где только можно спрятаться, я когда-то прятался сам. Под прилавком на рынке. В сумраке джайнских храмов. За резными ширмами. Под тележкой с овощами. Под женской юбкой.
НЕ МОГУ ПОВЕРИТЬ, ЧТО ПОТЕРЯЛ ЕЕ.
Я расспрашиваю детей. Торговцев. Женщин в публичном доме. Расспрашиваю попрошаек. Монахов. Даже прокаженного, у которого от болезни отвалился язык. Но ее нигде нет. Она растворилась в тенях. Среди камней.
Я яростно стучусь во все знакомые дома, даже в тот, где живет Теджаль. Хари берется сбегать к нам, посмотреть, вдруг Майя вернулась сама.
Не понимаю. Кто эта девушка, умеющая растаять в воздухе?
Через три мучительных часа
Я слышу голоса и сворачиваю в переулок.
Кто ты такая? Откуда такая симпатичная? – С десяток женщин окружают ее. – И где же твои волосы? – Дергают. Пихают. – Постригла по обету? – Щиплют. Тычут кулаками. – Или тебе их обрезали за беспутство? – Плюют ей в лицо.
Прекратите! – кричу я.
Хо-хо-хо, – ухают они хором. – Вот и принц явился. – Смеются и улюлюкают. – Давай, спасай свою шлюху!
Я расталкиваю женщин и заключаю Майю в объятья. Она вся дрожит, как новорожденный козленок. Зубы звонко стучат, как стеклянные колокольчики на ветру. Она смотрит мне в глаза и в следующий миг заливается слезами.
Сумерки
Мы переступаем порог с последними лучами солнца. Как бы я хотел, чтобы они стали нашим щитом. Чтобы укрыли от гнева, который на нас неминуемо обрушится. Мы с Майей останавливаемся в прихожей. У аммы побагровело лицо. Взгляд обещает бурю.
Сейчас я тебе все объясню, – начинаю я.
Что-то не верится, – говорит она.
Мы не виноваты.
Неужто, Сандип?
В воздухе повисает непрозвучавший вопрос: А КТО ЖЕ ТОГДА?
Майя кланяется амме, подхватывает подол сари и начинает
медленно подниматься по лестнице. Каждый ее шаг —
признание вины.
Я.
ВИНОВАТА.
ВО.
ВСЁМ.
Амма
Все вышло так, как я говорила, Сандип. Я сразу поняла, что с Майей нам не сладить.
Но она же не виновата, что здешние женщины такие злые и невежественные!
Даже если так. Люди в городе сплетничают. Обсуждают нас. Нашу семью! Им любопытно, кто мы на самом деле такие. Есть ли у нас секреты? Что это за существо по имени Майя? Да, скажи мне, Сандип, кто она такая?
Понятия не имею! Откуда мне знать?
Я же вижу, как ты всё записываешь в блокнот. Тебе наверняка есть что сказать.
Амма, мои записи касаются только меня. И больше никого!
Прекрасно, Сандип. Возись с ней и дальше, если хочешь. Но больше никаких праздных прогулок. Тоже мне принцесса. С завтрашнего дня она помогает мне по дому. За служанку мне ее выдавать легче, чем за родственницу.
Помогает по дому? Ты на ее руки посмотри. Она ими в жизни не работала!
Ты и к касте-то никакой не принадлежишь, а туда же: мол, труд унижает. Наслушался, что Бариндра несет про Махатму Ганди и бесклассовое общество! Она будет помогать мне со стиркой. А если женщинам ее касты совсем уж не пристало стирать, она, будь уверен, как-нибудь даст об этом знать.
Но так нельзя! Женщины ее замучают. Пита тебе не позволит.
Все он позволит. Когда ему что-то приходит в голову, он любит проверить это на деле. Вот с помощью Майи он и проверит свои идеи о сострадании и терпении.
А ты – о подлости и унижении!
Ты думаешь, я хочу поквитаться с Майей. Ты неправ. Девчонка просто не понимает, что надо делать, чтобы выкарабкаться. Поэтому я заставлю ее открыть нам, что ее так мучит.