Дмитрий Михайлович знал, как не понравится Ире распоряжение золовки. Очень не понравится. Он только не представлял, на какие шаги может толкнуть ее воля покойной. На какие угодно. Копия завещания должна быть у Лены. На всякий случай.
– И больше ничего не хочу слышать, – предупредил он. – Давай выпьем лучше.
Они опять помолчали, и он опять подумал, как легко молчать с Леной.
– Сестра нашей прабабушки служила фельдшерицей в небольшом уездном городке и имела несчастье влюбиться в самого настоящего немецкого барона, то ли он был каким-то управляющим, то ли еще кем. А жениться барон на ней не мог по той простой и уважительной причине, что уже был женат, хотя, как гласит семейное предание, любили они друг друга сильно. Потом барону пришлось вернуться назад на родину, а несчастная девушка с младенцем на руках приехала к сестре и в скором времени умерла. Это ее брошки и кольцо тоже.
– А ребенок? – замерла Лена, сжимая шкатулку.
– Ребенка ее сестра с мужем усыновили. У них было пятеро детей, включая приемного племянника. А остались только мы с Нонной. – Он помолчал немного. – Теперь вот остался я один.
– Почему все умерли, Дима?
– Кто в лагерях погиб, кого на войне убили… Тяжелое время было.
– А картины ваши кто писал?
Она с детства помнила полотна в тяжелых рамах, висевшие в городской квартире Лучинских.
– Картины писала бабушкина сестра. Старшая. Тоже Лизавета, вроде тетки твоей. Тут тоже своя история. Приехала молодая девушка в Москву поступать в художественное училище. И поступила. А остановилась она у своей дальней родственницы, которая была замужем за неким товарищем, служившим в каком-то комиссариате. Товарищ этот, не желая делиться законной жилплощадью с бедной племянницей, возьми и скажи в училище, что отец новоявленной студентки служил в белой гвардии. Тот действительно служил, только недолго. И приказали девушке покинуть столицу в двадцать четыре часа. Но она не покинула. Устроилась на какой-то завод, получила место в общежитии. Потом окончила бухгалтерские курсы, замуж вышла, муж на войне погиб. Так всю жизнь бухгалтером и проработала. А картины изумительные, верно?
– Верно, – подтвердила Лена.
Картины были хороши. Пейзажи. Цветы, деревья. Скромная среднерусская красота. Только смотреть на них хотелось не отрываясь, и когда-то она надолго замирала около каждой.
– Товарища этого, который бабку мою двоюродную из дома выжил, через несколько месяцев посадили. И выпустили только после смерти Сталина. Странно, что он вообще жив остался. Приехал товарищ к жене, родственники его встретили, так он первое, что сделал, – бухнулся перед преданной им девушкой на колени: Лиза, прости. Она простила, добрая душа, жене этого репрессированного помогала, хоть сами впроголодь жили. Тогда ведь, знаешь как, жене репрессированного на работу устроиться почти невозможно было. Страшное время…
Дмитрий Михайлович разглядывал сидевшую напротив на маленькой скамеечке Лену. Она очень похудела, отметил он. Ей нелегко пришлось. Неожиданно он вспомнил то, что старался не вспоминать.
Когда Лена окончила школу, он повел ее в ресторан. Она казалась тогда себе совсем взрослой, они ужинали на веранде ресторана в Сокольниках, он даже взял бутылку алиготе и ей тоже наливал, совсем немного. Потом гуляли по старому парку, сидели на лавочке под высокими деревьями, слушали соловьев и разговаривали. В том году соловьев было много, и они не замолкали. К вечеру похолодало, и он накинул на нее пиджак, усмехнувшись про себя, что выглядит это довольно глупо. Как в кино. А потом он неожиданно обнаружил, что они уже давно не разговаривают и ему нестерпимо хочется обнять девочку, смотревшую на него с испугом и восхищением. Обнять так, как обнимают женщин. Он знал, что ей хочется этого, что она ждет этого и боится. Он не обнял Лену и потом еще долго стыдился этого неожиданного для него и совсем ненужного желания. Он тогда заговорил о чем-то, встал, они еще погуляли по парку, и он проводил ее домой.
На следующий день Лена поехала в институт подавать документы.
Тогда он так и не признался себе, что видит в ней женщину и эта женщина интересует его больше всего на свете. И сейчас, глядя на давно повзрослевшую Лену, он опять видел в ней женщину, и ему опять показалось, что она для него важнее всех других на свете.
Ему нестерпимо захотелось удержать ее, обнять, целовать волосы, объяснить, что все в их жизни сложилось неправильно и все еще можно и нужно исправить.
– Однако засиделись мы с тобой, – Дмитрий Михайлович посмотрел на часы, – друг твой совсем заждался. Иди, Леночка, поздно уже.
Она с сожалением поднялась и замялась в дверях:
– Дима, отчего умерла Нонна?
Он дернулся почти незаметно, но она заметила.
– Не знаю. Заключения еще нет. Свидетельства о смерти.
Они редко виделись в последние годы и почти не разговаривали. Почему же она видит его насквозь, как прежде?
Она видела, что он – знает: Нонну убили.
Дмитрий Михайлович откинулся в кресле и закрыл глаза.
Только когда ее шаги стихли и еле слышно хлопнула калитка, он запоздало подумал, что если кто-то убирает всех, кто способен найти настоящего вора – не мальчика-программиста, – то Лене может угрожать опасность. Она знает технологию, знает сотрудников, очень наблюдательна и хочет найти преступника – последнее он успел заметить.
Ее следовало предупредить, но он не стал, у него просто не было на это сил.
Сергей ждал Лену, лежа в гамаке, который они повесили, когда она решила, что они достаточно потрудились, теперь можно и отдохнуть. В книжных шкафах, которых в доме оказалось предостаточно, он нашел множество старых журналов, толстых литературных и научно-популярных, и с удовольствием их просматривал. Лена задержалась у соседа надолго, уже почти стемнело, читать стало невозможно, и он просто так качался, отталкиваясь ногой от земли.
Дача произвела на него впечатление: он ожидал увидеть небольшой домик и участок в шесть соток, но и дом и участок оказались огромными, он даже обозвал себя бесприданницей.
Сейчас, развалившись в гамаке, Сергей подумал, что ему хотелось бы чем-то удивить ее, поразить и обрадовать, только он не знает, чем. Купить Лене машину? Какие-то очень дорогие украшения? Почему-то он был уверен, что ни машина, ни украшения не вызовут у нее такой радости, как то, что он по-настоящему обиделся, когда она решила провести выходные без него. Он улыбнулся, вспомнив, как благодарно она прижалась к нему и как он осторожно гладил ее волосы и плечи. Она была совсем хрупкой, и он рядом с ней чувствовал себя неуклюжим и все время боялся причинить ей боль.
Теперь ему трудно поверить, что еще несколько дней назад он не знал ее, жил своей привычной жизнью и был всем вполне доволен. Неужели прошло только несколько дней? Теперь без нее он казался себе каким-то неполноценным, он думал о ней постоянно и ждал вечера, когда обнимет ее и она посмотрит на него с радостью и доверием. Ему казалось, что прежняя жизнь была временной и только теперь он живет по-настоящему, как будто вернулся домой из длительной и тяжелой командировки.
Нужно перевезти к ней вещи и предупредить хозяина, что квартиру он больше снимать не будет, напомнил он себе и забеспокоился, не зная, как сказать Лене, что жить он хочет у нее. Впрочем, он знал, что она будет этому рада. Верил, что Лена будет рада.
Наверное, он задремал, потому что шорох ее шагов послышался вдруг совсем рядом, и он, не открывая глаз, протянул руки и крепко сжал ее, совсем забыв, что он неуклюжий.
Корявые яблони тихонько шелестели листьями, уходить из сада не хотелось. В раскидистом кусте смородины пел соловей, впрочем, и Лена и Сергей были не вполне уверены, что это именно соловей. Они пытались увидеть птицу, но так и не смогли. Потом стало совсем свежо, и из сада все-таки пришлось уйти.
Май, 21, понедельник
Утром, отказавшись от предложения довезти ее до работы – на электричке быстрее, да и привычнее, – Лена смотрела, как Сергей заводит машину. Потом заставила себя оторваться, помахала ему рукой и зашагала через арку к метро. Она уже дошла до проезжей части, когда его машина догнала ее, и он кивнул – переходи дорогу– и улыбнулся. Лена опять помахала ему и уже сделала несколько шагов, когда появившаяся ниоткуда темная грязная иномарка понеслась прямо на нее, и она оцепенела, понимая, что уже не спастись, и только как будто кто-то повторял у нее в голове: этого не может быть.
Сергей увидел несущийся на Лену заляпанный грязью черный «Опель», и он на секунду тоже замер, как Лена, не в силах пошевелиться, но все-таки успел продвинуть машину, прикрыв ее ненадежным железом и собой, понимая, что сейчас ничего не останется, кроме искореженного металла и двух покалеченных тел, и не веря этому.
Грязный «Опель» мастерски вильнул, даже не задев его, и скрылся, оставив за собой звенящий в ушах ужас.
Сергей кое-как выбрался из машины, посадил в нее оглушенную Лену и постоял, опершись двумя руками о крышу. Узкая улица была пуста, только на другой стороне у нелепого небоскреба испуганно ахнула молодая женщина, почему-то укоризненно глядя на них. Он опять забрался в машину и задом медленно поехал назад во двор через уже привычную арку.
– Лена, ты сейчас поедешь со мной в мою фирму. Я узнаю у ребят, как тебе… сопровождение организовать, охрану в смысле, – решил он, когда они немного пришли себя и пили кофе с коньяком, который каким-то чудом нашелся у Лены.
– Ты думаешь, меня хотели убить? – спокойно спросила она.
– Не знаю, – серьезно ответил он. Ему не хотелось ее пугать, но лучше перестраховаться. Надо организовать ей охрану, все остальное потом. Потом они будут думать, что это было: случайный ублюдок на дороге или… Или ее действительно хотят убить.
Из-за чего можно убить человека? Из-за денег. Из ревности. Из мести. С целью сокрытия другого преступления, вспомнил он откуда-то взявшуюся формулировку. Из-за приборов? Они с Люсей упивались своим расследованием. Девчонки сунули нос куда не следовало? Вряд ли, они, в общем-то, ничего не знают. Или знают, только пока не понимают этого?