— Хорошо, — после паузы отозвался Ирау. — Но должно остаться обвинение в колдовстве…
Обвинения в колдовстве Горту решил не поддерживать. Тогда Ирау обратился к Логри:
— А что скажешь ты, мастер?
— Из всех обвинений считаю необходимым поддержать только пункт о внесении смуты, — сказал Логри. — Но вовсе не думаю, что обвинение это достаточно серьезно для наказания смертью.
Теперь принцесса Сургарская должна была отвечать. Карми выдержала паузу и начала свою речь:
— Я обвиняю принцев Марутту, Ирау и Кэйве в том, что они, вопреки договорам, развязали войну против Сургары, воспользовавшись наводнением, на борьбу с которым было отвлечено внимание сургарцев. Я обвиняю Марутту и Ирау в том, что они в дни болезни моей поспешили отправить меня в Инвауто-та-Ваунхо и принудили принять иноческий чин. Если бы был жив Горту, я адресовала бы мои обвинения и ему, но с Горту наши счета закрыты: он мертв. К господам же Катрано и Байланто-Киву я никаких претензий не имею.
— Я поддерживаю обвинения сестры моей Карэны, — заявила вдруг принцесса Байланто.
— Я поддерживаю обвинения принцессы Карэны, — чуть помедлив, объявил Катрано
Воцарилось молчание. Зачинщики суда над сургарской принцессой явно не ожидали такого поворота. Марутту начал подумывать, что пора бы подыскать какой-нибудь компромисс. Ирау и Кэйве, похоже, больше негодовали, чем думали. Горту же, рассмотрев проблему с точки зрения Карми, во всеуслышание заявил, что снимает обвинения с принцессы Карэны.
«Маятник», — презрительно подумала о нем Карми, однако для Ирау, Марутту и Кэйве это отступничество было серьезным ударом.
Ничего не оставалось, как снять с сургарской принцессы обвинение в колдовстве, так как без поддержки Горту не было смысла настаивать на этом. Ношение хокарэмской одежды тоже не могло быть вменено в вину, раз уж Логри не видел в этом никакого преступления. И обвинение в нарушении иноческого обета тоже не могло быть предъявлено Карми, так как ее поместили в монастырь без ее согласия, а Байланто и Катрано с этим согласились.
Над Карми еще черной тучей висело обвинение в святотатстве и смуте, но от этого, полагала Карми, она сумеет отвертеться.
— В силах ли человеческих расплавить алтарь в Колахи? — вопросила она Высочайший Союз. — В силах ли человеческих расшвырять огромные камни по всему храму?
Кэйве поперхнулся гневом. Ирау насторожился. Марутту откинулся на спинку кресла и положил руки на подлокотники.
— Нет, — сказала Байланто. — Это не под силу человеку.
— Миттауский меч я в руках держала, — признала Карми, — этого я не отрицаю. И когда он попал в мои руки, я спросила себя: кто должен получить его? Кто из всех людей остался мне другом, не оставил меня в час моего унижения, предложил свою помощь, чтобы отомстить за меня? Арзравен Паор, сказала я себе. И я отдала меч ему.
— А как попал в твои руки меч? — спросил Марутту. Карми опустила глаза.
— Мне… трудно сказать, — проговорила она медленно. — Я вдруг посмотрела — а он лежит у меня в руках. Мне трудно сказать, — повторила она и вскинула пронзительно-синие глаза на Марутту.
Принцу стало не по себе.
— В Колахи не было миттаусцев, — добавила Карми.
«О святые небеса!» — До Ирау дошло наконец, что он на волосок от войны с Миттауром. Марутту, однако, пограничные конфликты волновали мало, Миттаур не был ему соседом.
Ссылка… Ссылка, не больше! Карми торжествовала победу. Однако же со знаком Оланти и местом в Высочайшем Союзе надлежало проститься.
— Будьте свидетелями, господа, — проговорила Карми. — Я уступаю свое место в Высочайшем Союзе и право на знак Оланти и клянусь святыми небесами в этом.
Марутту тронул руку Ирау, тот, опомнившись, осведомился:
— Кого же ты выбрала себе в преемники?
— Преемником своим назначаю Томаса Кенига, сына Эриха Кенига, называемого также Руттулом. Он самый близкий мой родич, — пояснила Карми.
Кэйве охнул, схватившись за сердце.
— Разве у Руттула есть сын? — спросил Марутту.
— Незадолго до того, как Руттул попал в Майяр, у него родился сын, — проинформировала Высочайший Союз Карми. — Когда он или его наследник, назначенный в соответствии с законом, приедет в Майяр, он получит мой Оланти.
— Это бесчестно! — взвился Кэйве. — Отдавать Оланти чужаку? Невозможно!
— Почему? — возразил, еле сдерживаясь, Марутту. — Все законно, тут не к чему придраться.
«Ну что ж, госпожа моя, сама напросилась», — думал Марутту. Он решил применить все свое влияние, чтобы ссылка проходила на как можно более унизительных условиях.
Сильно ограничить свободу Карми ему не удалось. Марутту, впрочем, сумел-таки определить местом пребывания Карми замок Ралло — как место, где ее жизнь будет подвергаться ежечасному контролю. Однако Байланто выговорила более сносные условия для опальной принцессы: госпоже Оль-Лааву позволялось покидать Ралло, но не более чем на две недели. Если бы не Кэйве, удалось бы выговорить и полный месяц, но тот, прикинув расстояния, встрепенулся и запротивился — уж очень ему не хотелось как-нибудь встретить Карми в Кэйвире. Относительно же посещения Карми восточных окраин своего княжества он возражать не стал: в этом пустынном краю, где практически не было дорог, Карми могла странствовать сколько ей заблагорассудится.
Карми, не говоря ни слова, поглядывала на высоких принцев. Знал бы Марутту, что она как никто другой довольна решением собрания Союза. Во-первых, она будет жить. Во-вторых, она будет жить в Ралло-Орвит, где можно научиться разным полезным наукам. В-третьих, она будет жить сравнительно рядом с тем тайником в Кэйве, где спрятала глайдер, а значит, те две недели, которыми собираются ограничить ее свободу, превращаются в ничто. Она не сумеет за две недели добраться до Кэйвира? Чепуха! За две недели она может не единожды побывать в каждом из княжеств Майяра. Вот если бы определили ей местом ссылки, например, Сургару, пришлось бы поломать голову, как перетянуть глайдер поближе к себе.
Волна радости захлестнула Карми. С пеленок въевшаяся в душу княжеская привычка сдерживать свои чувства спасала ее, заставляя сидеть с невозмутимой, заносчивой физиономией и деланно-равнодушно переносить взгляд с одного высочайшего принца на другого, но чувствовала Карми, что долго ей не продержаться.
На ее счастье, теперь, когда она отреклась от Оланти, ей не нужно было оставаться в зале после того, как утвердили приговор. Принцы остались решать другие дела, а Карми, торжествуя, покинула Зал Собраний вместе с Логри.
В приемной отдельной от всех прочих группой расположились хокарэмы. От них никто не требовал соблюдения приличий, и они валялись на мягком ковре или подпирали спиной стены, обтирая грубыми куртками нежные гобелены.
При виде своей госпожи Стенхе вскочил, но Карми подошла и вольно села на ковер.
— Теперь я не высокая госпожа, а просто высокорожденная, — сообщила она, смеясь.
— Примите мои соболезнования, — отозвался бойкий Тхаур, хокарэм молодого Горту.
— Лучше бы поздравил, — возразила Карми весело. — У меня ведь жизнь будет куда проще.
Смирол, не меняя легкомысленной улыбочки, тихо спросил Логри:
— Неужели все обошлось?
— Выкрутилась, — шепнул Логри. — Ей присудили ссылку.
— Ты не возражал?
— Нет, — отозвался Логри. — Почему я должен возражать?
— Ну держись теперь, замок Ралло, — усмехнулся Смирол.
— Что ты имеешь в виду? Смирол не ответил.
— Что ты имеешь в виду? — повторил Логри.
— Увидишь, — сказал Смирол. — Ты впускаешь лису в курятник.
Логри пока так не считал. Он видел там, в Зале Собраний, хрупкую девчонку, отчаянно боровшуюся за жизнь. Ее действия вызывали уважение, хотя и не были безупречными как по замыслам, так и по исполнению. Опасности от нее для замка Ралло Логри не предполагал. Что она может сделать против сплоченного клана хокарэмов?
И ее презрительный отзыв о хокарэмах, который прозвучал вечером в Пайер-Орвит, не насторожил его.
— Неужели ты полагаешь, — сказала она Логри в присутствии Стенхе и Мангурре, — что оттого, что вас называют «восьмым княжеством Майяра», вы перестаете быть рабами? Вы рабы больше, чем забитые бедняки, которых вы так презираете. Вас боятся все сословия, с вами считаются высокие принцы, но что стоят ваши знания и умения, если вы, по сути, не идете далее покорного служения майярским государям?
— Не говори глупости, — возразил Логри. — Чего ты от нас хочешь? Чтобы мы захватили власть в стране? Мы это смогли бы. Но зачем?
— Разве я говорю о захвате власти? — возразила Карми. — Я говорю о вашей рабской покорности.
— Она права, — послышался от дверей голос. Смирол без улыбки смотрел на Логри. — Хокарэмы достойны куда лучшей участи. Тратить свою жизнь на служение господину? Я не хочу.
— Смирол! — прикрикнул Стенхе. — Разве сегодня ночь Тэлани?
— Не надо, брат, — остановил его Логри. — Он хокарэм и имеет право говорить.
— Да, имею, — подтвердил Смирол. — А если б и не имел, все равно бы сказал. Почему обычай зажимает нам рот, пока мы мальчишки и не имеем службы? А когда наконец наступает ночь Тэлани, полученная свобода опьяняет нас, и мы размениваем ее на пустяки. Ты помнишь, Логри, каким ты был в отрочестве? Ты забыл, на какие темы гэнкары разговаривают, когда не слышит наставник? Почему им можно обсуждать все, кроме государственного устройства Майяра и причин сословных различий? Хокарэмам не следует об этом думать? Или в те времена, Логри, когда ты был мальчишкой, ты таких разговоров не слышал? Их тогда не велось? Или ты был тогда помощником наставника, таким, как сейчас у тебя Ролнек? При Ролнеке язык не поворачивается болтать на слишком вольные темы. Он хочет быть безупречней, чем ты, из кожи вон лезет…
— А я полагал, — сказал медленно Логри, — что ты доволен тем, как устроился у Байланто.
— Не буду спорить, — ответил Смирол. — Но почему я до самой могилы должен быть прикован к высочайшей госпоже Байланто-Киву? Я чувствую себя дураком на этой дурацкой службе. К старости я и вовсе отупею, да? Но я хочу жить и хочу, чтобы жила госпожа Байланто. Я ее искренне люблю и уважаю, однако не до такой же степени, чтобы всю жизнь прожить у нее в комнатных собачках! И клянусь демоном мрака, нет никакой возможности развязать эту веревку, которой связаны мы, хокарэмы.