И конечно, мне пришлось уйти.
Но тем же вечером, закончив все дела, я оделся подобающим образом и вызывал такси к кораблю. Я намеревался посетить миссис Эрнли в ее большом особняке на Мэдисон-сквер. Причиной моего визита было возвращение поддельного ожерелья, хотя я не был уверен в том, что она согласится принять меня.
Однако, когда я назвал себя, выяснилось, что меня примут, и я вошел, гадая, в каком настроении застану хозяйку. Миссис Эрнли находилась в каком-то миленьком будуаре, и когда я прибыл, она праздно и печально играла со вторым ожерельем; однако как только я вошел в комнату, отбросила его на стол и поднялась навстречу мне.
– Утрата миллиона долларов разом, – начал я, как только она снова села, – тяжелый удар даже для такой богатой женщины, как вы.
– Да, – согласилась она уже спокойным голосом, – однако, как мне кажется, сейчас, когда я уже успокоилась, меня в первую очередь мучит не денежная потеря. Получилось так, что я сплоховала, не так ли, капитан Голт? Признаюсь, что за всю свою жизнь мне никогда еще не было так стыдно за себя, как сейчас.
Я кивнул.
– Рад слышать такие слова. И если вы действительно так себя чувствуете, то выходит, что приобрели больше, чем потеряли, моя дорогая леди.
– Возможно, – проговорила она, впрочем, не без сомнения в голосе, протянув руку к ожерелью, которым только что играла. – Полиция отправила каблограмму на материк; и наверно приложит все силы, чтобы найти этого жулика, месье Жервена, который продал мне эту безделицу; впрочем, я не удивляюсь тому, что она произвела на меня такое впечатление. Даже этот знаток, этот таможенник, не сразу понял, что это такое.
Я снова кивнул.
– Миссис Эрнли, вы во многих отношениях удачно выпутались из ситуации и осознали полученный урок, не так ли?
– Да, – неторопливо сказала она. – Не думаю, что мне удастся забыть все, что пережила сегодня, да и во время всего путешествия, кстати. Капитан Голт, должно быть, вы презираете меня. Вы считаете, что я доказала собственную слабость. Вы же говорили это. – Она промокнула глаза платком и пробормотала: – Должно быть, богатство лишает человека нравственного чувства.
– На мой взгляд, жизнь – это либо учеба, либо вырождение, – ответил я. – Однако контрабандный провоз бриллиантов не обязательно свидетельствует о последнем. Здесь речь идет скорее о том, как правильно использовать ситуацию. Но это – дело мужское. Женщина слишком уверена в том, что ей достанутся вершки, а остальным корешки. A это означает уклонение от обстоятельств. Но вот уклонение от обстоятельств и есть откровенное вырождение.
Она кивнула и негромко произнесла:
– Должно быть вы правы, капитан Голт. Женщина как таковая считает, что может съесть пирог, но при этом он останется на тарелке. Что очевидным образом немыслимо и невозможно!
Я поднялся на ноги, улыбаясь той милой и искренней манере, в которой она подавала свои слова.
– Однако в вашем случае, драгоценная леди, это самое немыслимое и невозможное, или что-то в подобном роде, произошло. Я сейчас все объясню, однако вам будет приятно узнать, что ожерелье, которое вы держите в собственных руках, стоит примерно миллион долларов наличными, и я бы на вашем месте убрал его сегодня в надежное место, прежде чем вы ляжете спать.
Пока я говорил, миссис Эрнли поднялась на ноги и, держа ожерелье в правой руке, посмотрела сперва на меня, а потом на украшение, явным образом не доверяя собственным ушам.
– Как это? – проговорила она наконец голосом низким и гулким, подобающим человеку, только что пережившему нервное потрясение, почти что парализовавшее его и зажавшее голосовые связки. – Как это?
– Прошу вас сядьте, – проговорил я, помогая ей снова опуститься в собственное кресло. – С вами все в порядке… Вы уверены?
Не произнеся ни звука, она кивнула мне.
– Тогда слушайте, – начал я. – В ваших руках находится ожерелье стоимостью в миллион долларов. То самое, которое вы купили в Париже. Подлинное, вне всяких сомнений. Я позаботился об этом. И сейчас объясню вам, как мне удалось это сделать. Когда таможенник пришел в мою штурманскую рубку, я показал ему поддельное ожерелье, он обследовал его и обнаружил подделку. Тут явился один из его людей, и сообщил, что они обнаружили подлинное в вентиляторе вашей каюты. Я изобразил, что кладу поддельное в один из шкафов моей рубки, но на самом деле крепко зажал его в руке. Потом я последовал за шефом таможенников вниз и уговорил вас отдать мне настоящее ожерелье, которое вы скатали в шар и зажали в руке, после того, как отобрали его у досмотрщицы. Затем я отдал таможеннику фальшивое, которое держал наготове, сохранив при себе настоящее. Конечно, они и во второй раз обнаружили, что фальшивое ожерелье столь же фальшиво, каким было и в первый раз! Итог был заранее очевиден. После этого, как вы помните, вы выхватили у него ожерелье, когда их эксперт сказал, что это всего лишь хрусталь, упали в обморок и выронили ожерелье на пол. Я помог положить вас на диван, после чего подобрал с пола фальшивое ожерелье и якобы бросил его на столик в вашей каюте, но бросил не его, а настоящее, фальшивое же приберег в руке. Не хотите ли в этом месте восхититься моим самообладанием, позволившим мне бросить на столик прямо под носом таможенного эксперта ожерелье стоимостью в миллион долларов как какую-то дешевку? Какой великолепный мне удался блеф, согласитесь, моя леди?
– Ну конечно! Конечно! Конечно! – заохала она с явной радостью. – A что было потом?
– A потом, наверно, я сделал самый правильный ход, когда таможенник вдруг решил, что должен еще раз посмотреть на то ожерелье, которое осталось у меня в рубке. Так вот, я повел их вместе с экспертом наверх, подошел к ящику запустил в него руку с поддельным ожерельем, как бы доставая его, для того, чтобы его можно было обследовать уже в третий раз. Они естественно снова заинтересовались этой ниткой хрустальных стекляшек! Кстати говоря, я принес его вам, – и я достал фальшивое ожерелье из кармана и положил его на стол.
Миссис Эрнли поднялась на ноги, подошла к небольшому секретеру. Минуту спустя я понял, что она начала заполнять чек на мои, надо понимать, комиссионные.
Подойдя к ней, я положил руку на чековую книжку.
– Моя дорогая леди, я не могу взять от вас никаких денег за свой поступок. Наши деловые отношения закончились в тот самый момент, когда вы подменили ожерелья… Однако из чистого любопытства мне хотелось бы знать, какую сумму вы намеревались вписать в чек?
– Можете посмотреть! – ответила она, и я приподнял ладонь. Там стояло сто тысяч долларов.
– Искренне рад! – сказал я. – Похоже вы сумели раздавить этот недостаток в себе. И вы, безусловно, принадлежите к числу тех немногих женщин, которых я могу помянуть добром. Но я не могу принять этот чек, милая леди. И если вы хотите проследовать далее по начатому вами пути, пошлите его в Дом Моряка. Насколько мне известно, там очень нуждаются в деньгах.
Мы обменялись рукопожатием, и я отправился восвояси, хотя она и уговаривала меня остаться, явив при этом самую добрую и ласковую сторону женского характера.
– Какой вы странный человек, капитан Голт, – сказала она, когда я повернулся в дверях и с улыбкой поклонился ей.
– Возможно! – сказал я. – Все люди выглядят несколько странными на чужой взгляд, если удается снять крышку с котелка их души!
Однако, оказавшись на улице, я не мог не подумать о том, насколько верно мое понимание женского характера. Дама действует либо покоряясь безумной низости, либо столь же безумному благородству!
И, на мой взгляд, прав был старина Адам, не потрудившийся снабдить это сословие умом!
Агент таможни
Пароход «Монтроз», 18 июня
В этом рейсе на мою голову свалилось столько неприятностей с парочкой пассажиров, что я невольно пожалел о тех временах, когда командовал торговым судном. Поднявшись утром на мостик, я обнаружил, что мистер Уилмит, мой первый помощник, позволил одному из пассажиров, некоему мистеру Брауну, подняться на мостик и выпустить нескольких ценных голубей. Ситуация не ограничивалась этим: мой третий помощник снимал для него время по одному из судовых хронометров.
Боюсь, что, судя по сказанным мной словам, я вышел из себя.
– Мистер Уилмит, – проговорил я, – прошу вас объяснить мистеру Брауну, что на мостике ему нечего делать. Мне хотелось бы, чтобы он немедленно удалился отсюда, и еще попросите его запомнить этот факт на будущее. Если мистеру Брауну угодно наслаждаться полетом голубей, не имею против этого занятия никаких возражений, однако прошу его оказать мне любезность и развлекаться не на моем мостике!
Я, безусловно, не имел ни малейшего желания щадить чувства мистера Брауна, ибо это была не первая его выходка: вчера он притащил в обеденный салон несколько этих птиц и принялся демонстрировать их своим многочисленным приятелям, то есть выпустил летать по салону, а всем известно, какие грязные твари эти голуби! Я сказал ему пару ласковых слов перед всем салоном, и, по-моему, пассажиры со мной согласились. Этот тип съехал с катушек со своими голубями.
Есть еще одна ходячая неприятность – путешествующий полковник, вечно старающийся вторгнуться на мой мостик, чтобы покурить и поболтать. Мне пришлось прямо и откровенно сказать, чтобы он держался подальше от мостика, – так же как и мистеру Брауну, разве что, пожалуй, в несколько другой манере. Плюс пара леди, постарше и помоложе, вечно толкущихся возле ведущего на мостик трапа, если можно так выразиться. Сегодня, воспользовавшись удобной возможностью, я рассказал старшей о своем восьмом сыне, полагая, что это успокоит ее; впрочем, этого не произошло; она немедленно затараторила о милых детках; и это при том, что я даже не женат и солгал самым прискорбным образом благодаря этой чертовке! Ну и конечно, старшая леди немедленно все сообщила младшей, после чего та решительным образом оставила меня на попечении своей дуэньи. Помилуй мя Бог!