Но более всех остальных пассажиров мне докучает мистер Аглаи – человечек болезненный, полный, смуглый, невысокий и в самой адской степени любознательный. Он всегда обретается где-то рядом, и я даже убежден в том, что он успел завести тесную дружбу с обслуживающим меня парнем.
Конечно же, я уже давно догадался, что он является агентом таможни, высматривающим контрабандные бриллианты. Нимало не сомневаюсь в том, что необходимость в существовании подобной живности на наших кораблях существует, ибо если обвести вокруг пальца таможню, на драгоценных камнях и жемчуге можно заработать кучу денег.
Сегодня я едва не спустил на Аглаи полканá, сказав без всяких обиняков, что знаю, кто он, и потому требую, чтобы он не совал свой нос ни в мою рубку, ни в мои дела, а обратил свое внимание на публику, располагающую теми тысячами, которые потребны для успешной торговли подобного рода товаром.
Тип этот по сути дела уже совал нос в мою каюту; когда я подошел к нему со спины, он, однако, сумел объяснить ситуацию достаточно правдоподобно, сказав, что сперва постучал и якобы услышал, как я ответил ему «войдите». Он-де явился ко мне затем, чтобы я взял на сохранение очень ценный бриллиант. Аглаи тут же извлек из жилетного кармана камень в замшевом мешочке и сказал мне, что тот будет в большей безопасности, находясь под надежным замком. Я естественно объяснил ему, что буду хранить его бриллиант на обычных условиях, а когда он поинтересовался моим мнением о бриллианте, проявил прямо-таки удивительную любезность, так как было очевидно, что он хотел разговорить меня на эту тему.
– Великолепный камень! Не сомневаюсь в том, что он стоит многие тысячи. В нем должно быть двадцать или тридцать каратов, – объявил я, прекрасно зная при этом, что имею дело с хорошо ограненной стекляшкой, ибо успел попробовать ее щупом на внутреннем крае моего кольца; в отношении размера я допустил продуманный ляп, ибо если бы это был бриллиант, вес его превысил бы шестьдесят каратов.
Толстячок-агент чуть нахмурился, и я было решил, что сумел намекнуть этому парню на то, что он карабкается на неправильное дерево; однако тут же, по выражению глаз, понял, что он, как и прежде, подозревает меня, и всего лишь заносит в категорию людей, ничего не смыслящих в бриллиантах. После того, как он ушел, я обдумал наш разговор и понял, что хотел бы дать этому жабенку небольшой урок.
19 июня
Ночью меня осенила великолепная идея.
Сегодня вечером мы швартуемся в порту, и у меня есть время обдумать ее. Вчера вечером за обедом, как всегда бывает на этих рейсах, сама собой возникла тема бриллиантов; и пассажиры принялись рассказывать всякие байки, иногда старые, иногда новые, о том, как кому-то особо ловким способом удалось обвести таможню вокруг пальца.
Один из сидевших за моим столом пассажиров изложил сомнительную историю, из которой следовало, что некто накормил утку бриллиантами, поместив камни в скатанные из хлеба шарики, и таким хитрым образом сокрыв свои драгоценности в очень важный момент своего беззаконного бытия.
Это навело меня на мысль: таможенный агент слишком перенапряг мои нервы, и если я не сумею выставить его по виду и сути дураком, то сделаюсь грубым с ним, a грубость в отношении пассажиров в моем положении не принадлежит к предметам, желательным для пользования.
Внизу, на колодезной палубе[16], я держу курятник с черными южноафриканскими ошейниковыми курами, которых везу брату, занимающемуся разведением этих птиц и даже выведшему несколько удивительных пород.
Послав слугу за тарелкой со свежим мякишем, я выудил со дна моего флотского сундучка коробку с тем добром, которое на островах мы называли «туземными блестками», то есть с поддельными бриллиантами из граненого стекла, игравшими самым замечательным блеском. Коробочка эта находилась при мне с давних времен… вместе с прочими реликвиями, завалявшимися после моего развлекательного путешествия в те края.
Сев за стол, я принялся скатывать хлеб в шарики, a потом вминать в них свои «бриллианты». И делая это, заметил, что кто-то заглядывает в выходящее в салон окно. Я бросил взгляд на зеркало, висевшее на противоположной переборке моей каюты, и увидел мелькнувшую в нем физиономию моего слуги.
Именно этого я и ожидал.
«Вот оно как, мой друг! – сказал я самому себе. – Надо полагать, что больше нам с тобой плавать не суждено! Ибо пускай сейчас ты не опасен мне, но положение может со временем измениться».
Закончив упрятывать в хлеб эти «бриллианты», я направился к своему курятнику и начал скармливать птицам катышки. И едва впихнув последний из больших комков в зоб одной из них, в буквальном смысле слова врезался в мистера Аглаи, появившегося из-за угла курятника. Очевидно, слуга мой успел донести ему о том, что я кормлю контрабандными бриллиантами кур, и он явился, чтобы лично убедиться в том, что я пытаюсь скрыть следы преступления, совершенного в присутствии на борту агента таможни!
Было довольно забавно видеть, как агент попытался натянуть на свою физиономию отсутствующее выражение и одновременно извиниться за проявленную неловкость, в которой он обвинил качку. Кстати говоря, он не имел никаких оснований находиться в этой части корабля, о чем я и сообщил ему самым любезным образом, поскольку хотел, чтобы у него создались причины думать, что я смущен и раздосадован его появлением здесь, в такой критичный – якобы – для меня момент.
Потом, отправившись в радиорубку, я застал в ней мистер Аглаи, посылавшего радиограмму, и пока радист Мелсон передавал, я присел в уголке писать якобы собственный текст.
Однако вместо того, чтобы сочинять свое, я заносил на бумагу точки и тире, которые выстукивал радист. Текст был закодирован и гласил:
lyaybozwreyaajgooavooiowtpq2232imvn67amnt8ts. 17. Aglae. g.v.n.
Я улыбнулся: это был новейший официальный шифр, но ключ к нему имелся в моей записной книжке. Всегда желательно иметь, как это называется, друга в высших сферах. Впрочем, друг мой вращается в сферах не слишком высоких. Во всяком случае, его работа не слишком высоко оплачивается, хотя секретарская должность в некоем государственном учреждении обеспечивает ему доступ к документам, которые позволяют ему сводить концы с концами.
После того, как мистер Аглаи отбыл восвояси, я достал собственный ключ, и перевел его радиограмму, пока Мелсон отправлял мою. Текст гласил:
Курам скормлены сотни бриллиантов в хлебных шариках. Встречайте прямо с лоцманским катером. Помечу клетку. Я вообще не должен фигурировать в этом деле. Самая удачная операция за последние годы. 17. Аглаи. g.v.n.
Радиограмма в качестве прикрытия была адресована на частный адрес, ибо мистер Аглаи потеряет всякую ценность в качестве агента таможни в том случае, если начнет отправлять шифровки непосредственно в свою штаб-квартиру. Цифра 17 перед его именем, как мне было известно, являлась его официальным номером; это заинтересовало меня и произвело некоторое впечатление, ибо мне уже приходилось слышать о неведомом Номере 17. Этому типу удалось провести крупные аресты среди занимающихся бриллиантами контрабандистов. Я задумался о том, как он может выглядеть, с учетом, как я начал подозревать, ложной толщинки на животе и крашеных волос, а также наносных заграничных манер.
Буковки «g.v.n.», следовавшие за подписью, являлись внутренними «ключами» к посланию. Шифр был действительно сложным в том плане, что для длинного сообщения нужно было пользоваться ограниченным числом символов, утраивая их прочтение с помощью различных комбинаций. Сочетание этих комбинаций определяет и главный «ключ», и последовательность букв, всегда записываемых в этом шифре после подписи.
Выходя из радиорубки, я измыслил еще одну великолепную идею. Прихватив в качестве предлога горстку хлебных крошек, я спустился на колодезную палубу, чтобы поглядеть на своих породистых курочек, и столкнулся лицом к лицу с как раз отходившим от курятника Номером 17, как я его теперь называл.
Теперь-то уж я без обиняков сказал этому типу, что делать в этой части корабля ему абсолютно нечего, и потребовал у него объяснений касательно причины, приведшей его сюда после всего, что я говорил ему утром.
Должен сказать, что у Номера 17 на удивление крепкие нервы.
– Простите, капитан, – ответил он. – Дело в том, что я потерял свой портсигар. Я вспомнил, что держал его в руках, когда утром наткнулся на вас, и потому решил, что выронил его где-то здесь.
И он показал мне эту вещицу, зажатую между большим и указательным пальцами.
– Вот, как раз нашел его здесь на палубе, – пояснил он. – Слава богу, что его никто не раздавил. Это для меня радость, потому что я очень ценю эту вещь…
– Отлично, мистер Аглаи, – сказал я, пряча усмешку, которую во мне всегда вызывал его причудливый иностранный акцент. Кстати говоря, если правда то, что мне говорили, парень этот – шотландец по крови, рождению и воспитанию. Отсюда видно, что даже шотландец может проявить кое-какие способности!
Когда он ушел, отвесив мне предварительно едва заметный поклон, я принялся осматривать клетку с курами, стараясь при этом не проявлять больше внимания, чем обычно во время моих обыкновенных визитов к своим цыпляткам, угощая их хлебными крошками.
Если бы я не прочитал шифровку, то вряд ли заметил бы отметины, которые мистер Аглаи оставил на курятнике: три небольших точки треугольником, и крохотные цифры 1 и 7 в его середине. Знак этот был нарисован внизу одной из стоек клетки заостренным мелком, и его можно было прикрыть монеткой в полпенни.
Ухмыльнувшись под нос, я отправился к корабельному плотнику за палочкой мела. Стружка – так мы называли плотника – стамеской заострил мне его в точку, и убрав мел в карман, я продолжил свой ежедневный обход корабля.
В первую очередь мне было необходимо установить местопребывание мистера Аглаи, ибо если он тихо шпионит за мной и увидит, чем я занят, то может испортить мне все удовольствие. Я обнаружил его на верхней палубе в задней части курительного салона, занятого чтением