Вчера вечером, на нашем третьем маленьком обеде, который я разнообразия ради устроил у себя на борту, мы и в самом деле подружились за моим виски. Подметив мгновение, допускавшее такой вопрос, я открыто спросил, готовы ли они взять по пятерке на брата.
Помолчав какое-то время, таможенники переглянулись.
– А это, сэр, зависит от обстоятельств, – ответил Уэнтлок, старший среди них двоих.
– Каких именно? – спросил я.
– Мы должны думать о своем месте, – проговорил он. – Не стоит просить нас рисковать всем, если вы имеете это в виду, сэр.
– Риска нет никакого, – возразил я. – Ну, во всяком случае, он настолько мал, что об этом не стоит даже говорить. Я хочу, чтобы вы сделали следующее. Сегодня, если вы согласитесь, я передам вам вот эту сумку. Отнесите ее завтра к воротам и оставьте где-нибудь в удобном месте у себя в конторе. Когда завтра я сойду с корабля, чтобы выйти на берег через ворота, в моих руках будет другая сумка, в точности такая же, как и эта. У меня их две, и обе полностью одинаковы.
Ну, меня, как всегда, остановят у ворот, проведут в контору и снова вывернут наизнанку вместе с сумкой; когда все закончится, я скажу вам, что меня уже с души воротит от подобного обращения, которое применяется только ко мне.
Таможенники усмехнулись.
– Неудивительно, кэп, – заметил Уэнтлок, – при вашей-то репутации. Ведь говорят-то, что вы уже скопили себе медяков на старость, протаскивая на берег разный товар без нашего ведома.
– Не надо так бессовестно льстить, – ответил я ему. – И не стоит верить даже половине того, что слышишь. Я не хочу, чтобы у вас сложилось впечатление, будто я занимаюсь подобными вещами регулярно. Но сейчас мне нужно пронести несколько безделушек в подарок другу. Не имею такой привычки, но иногда случается.
Оба моих собутыльника громко расхохотались, поскольку, наверное, сочли совершенно правдивое утверждение за отменную шутку.
– Ладно вам, – сказал я, – лучше послушайте, чего я хочу от вас. Когда я вхожу в вашу контору, один из вас всегда забирает мою сумку. Ну, я и хочу, чтобы вы подменили ее той, которую я дам вам сегодня и которую вы можете выворачивать наизнанку перед своим боссом. Когда он выйдет, вы передадите мне необысканную, я с ней ухожу – и фокус закончен. Для вас никакого риска нет вообще. Вы просто берете с собой эту сумку, в которую я положу одежду, и завтра приносите ее в свою контору. Когда я прихожу и меня обыскивают, вы подмениваете сумку номер один сумкой номер два, которую я принесу с собой, и будете обыскивать этот номер один перед своим боссом со всем пылом. Потом я ухожу, и, отпуская меня, вы даете мне номер два. Что касается сумки номер один, я оставлю ее вам в качестве маленького сувенира. Теперь соглашайтесь, и я немедленно вручу каждому по пятерке.
Уэнтлок немедленно выразил согласие от лица обоих таможенников, и я достал свой бумажник и вручил каждому по пятифунтовой банкноте.
– Нет, – торопливо возразил Уэнтлок. – Золотом, если вы не возражаете, кэп. Эти бумажки слишком легко проследить.
Усмехнувшись, я забрал свои купюры и протянул ему десять соверенов.
– Вы смышленый человек, Уэнтлок.
– В нашем деле приходится блюсти себя, сэр, – ответил он, с широкой и бесстыжей улыбкой.
19 августа, утро
Я отплываю завтра, и если мне сегодня не удастся передать товар, то я крупно пролечу, поскольку обещал привезти его не позже двадцатого числа.
Тот же день, после полудня
Нетрудно представить, что я шел сегодня с сумкой к воротам в несколько взволнованном состоянии. Рисковать приходилось шестью тысячами фунтов и возможными серьезными неприятностями в случае разоблачения.
Тем не менее, выхода у меня не оставалось, и я подошел к воротам, пытаясь выглядеть, как всегда, приветливо, а потом заявил привычный протест против обыска приветливому и дипломатичному офицеру, встретившему меня и немедленно пригласившему в уже ставшую привычной клетушку.
Когда я входил в двери таможни, ко мне подошел мальчишка-посыльный и коротко прикоснулся к козырьку.
– Это вы – кэп Голт, сэр? – спросил он меня.
– Да, – ответил я.
– Я только что был на вашем корабле, сэр, – объяснил он. – Мне сказали, что вы только что вышли к воротам, и что я смогу догнать вас, если потороплюсь. Я должен передать вам это письмо, сэр, и сказать, что ответа не нужно. Доброго утра, сэр.
– Доброго утра, – отозвался я, наделяя парнишку четвертаком. Письмо я распечатал уже в таможне, куда вошел вместе с любезным офицером.
Текст послания ни в коем случае не мог уменьшить снедавшую меня тревогу. Записка была написана корявыми печатными буквами, чтобы не выдать автора почерка. Вот точный текст ее:
Капитану Голту,
Пароход «Калипсо»
Сэр,
получите предупреждение и не пытайтесь пронести свой товар через таможню. В таком случае вас продадут, и некий человек, все-таки питающий к вам дружеские чувства, будет жалеть о том, что не предоставил вам возможности отступить. Заплатите пошлину, даже если вы потеряете на этом деньги. Властям известно много больше, чем вы можете предположить. Им известно все – и что вы купили товар, который собираетесь провезти без пошлины, и даже та сумма, которую вы заплатили за него – 5997 фунтов. Сумма достаточно крупная, чтобы рисковать ею, не говоря уже о штрафах и тюремном заключении. Итак, предупреждаю: платите пошлину обычным порядком. Ничего другого сделать для вас я не могу.
Словом, подобная записка не могла вселить в мою душу никакой бодрости, тем более после того, как я вступил в то самое заведение, которого мне рекомендовали избегать, во всяком случае, так сказать, в качестве потенциального контрабандиста. Я не мог выйти оттуда, ибо в таком случае навлекал на себя уже вполне обоснованные подозрения, кроме того, у меня оставался мой надежный план.
Итак, я вступил в помещение таможни с куда большим спокойствием на лице, чем в сердце. Обведя торопливым взглядом комнату, я заметил край сумки, чуть выступавший из-под стола. Итак, похоже, что Эвисс и Уэнток намереваются выполнить вчерашнюю договоренность. Если бы они выдали меня, сумка, конечно же, находилась бы сейчас в руках старших офицеров таможни.
Я пытался понять всю проблему в комплексе и, пребывая в полном недоумении, все время старался понять, не только кто прислал мне это предупреждение, но и кто на белом свете мог знать во всех подробностях мой уговор.
Как только я вошел в комнату, Эвисс и Уэнток поднялись из-за столов; Уэнток шагнул вперед и взял у меня сумку, а Эвисс жестом пригласил в каморку.
Произведенный ими обыск нельзя было назвать по-настоящему суровым, но и в таком качестве он не показался бы мне обременительным, учитывая все обстоятельства. Ум мой был занят сумками и перспективой того, что оба таможенника все-таки окажутся верными нашей договоренности.
В их пользу свидетельствовал один аргумент. Любезное обращение старшего таможенника было совершенно неподдельным; и я не мог представить себе, чтобы он мог сохранять такое абсолютное, неподдельное и даже скульптурное спокойствие, если бы два моих предполагаемых сообщника уже выдали меня и сказали, что прямо на его ковре (то есть на линолеуме, причем довольно холодном) трепещет крупная рыбина.
Впрочем, в поведении Эвисса угадывалась тревожная нотка. Он казался пристыженным и виноватым и старался не смотреть на меня. Однако об Уэнтлоке сказать такого было нельзя; этот пронырливый тип пребывал, по своему обыкновению, в ровном и, как мне всегда казалось, бесстыжем расположении духа.
Пока я одевался, на стол брякнули мою сумку, и в тот же самый момент я понял, что Уэнтлок и Эвисс продали меня, поскольку они не подменили сумкой номер один сумку номер два, которую я только что принес в таможню, но самым откровенным и жестоким образом проигнорировали весь наш договор и открыли номер два – ту самую сумку, о которой я договаривался с ними, чтобы ее не открывали.
Как только сумку открыли, Уэнтлок посмотрел на меня и широко ухмыльнулся. Он явно считал свой поступок отличным примером сообразительности; однако Эвисс все-таки постарался сохранить мою веру в природу человека как такового: он смотрел в стол и явно чувствовал себя неуютно.
Я рассвирепел настолько, что готов был, в свой черед, выдать их собственному начальнику и разоблачить как взяточников, так как они явно не стали ничего рассказывать ему о моем предложении заменить одну сумку другой. Я понимал ход их мыслей в данном вопросе. Они явно не принадлежали к числу людей продажных, но если кому-то хватало ума предложить им взятку, то она принималась – в качестве подарка: к несчастью для предложившего ее и к вящему удовлетворению офицера, получившего подобную разновидность, скажем так, гонорара! И, по-моему, всякий признает, что у меня были основания для сожаления.
Конечно, я не собирался сдавать их начальству, поскольку мог получить обвинение в подкупе и коррупции, в то время как они, в чем я нисколько не сомневался, будут молчать, чтобы не лишиться полученных от меня «подарков» и не схлопотать выговор просто за то, что обсуждали со мной это предложение.
Внимание, которое Уэнтлок уделил моей сумке, можно было назвать только чрезвычайным. Я наконец возмутился и сказал, что потребую новую сумку, поскольку Уэнток, погружался в исследование все глубже и глубже и, ничего не находя, явно обнаруживал намерение разорвать сумку на отдельные части, настолько уверен был он в том, что я полностью в его руках.
Наконец ему пришлось сдаться и признать, что она свободна от облагаемого налогом товара, как и должно было быть; ибо, как мне пришлось сказать ему потом, я учел возможность предательства с их стороны и постарался в этом случае не класть в сумку ничего, облагаемого налогом. Я сказал им, что данный мой поход следует рассматривать как испытательный, предназначенный для проверки их намерений.