– Сколько?
– Двадцать флоринов? – не покраснев, ответила женщина.
Несчастный заплатил, взял свою покупку и торопливо выскочил из лавки, попутно опрокинув дубовую колыбель и повалив с полдюжины бирмингемских[20] подсвечников в своем стремлении остаться повернутым ко мне спиной и одновременно не произвести впечатление калеки или умственно дефективного человека.
Но я все же узнал, кто он такой, потому что один раз успел увидеть его в профиль. Это был Джеймс Аткинсон, один из самых активных агентов таможни на европейском берегу разделяющей нас «запруды».
И потому теперь я играю на скрипке и флейте в своей штурманской рубке, а заодно задаю себе один только вопрос: видел ли он, с кем я находился в такси? В этом весь фокус! Если он видел, у меня нет никаких шансов сойти на берег со своими жемчужинами, не заработав себе на голову чертову уйму неприятностей!
Я имею представление о нью-йоркской таможне! Они знают свою работу – когда доходит до действий на основании надежной информации! Они вывернут корабль наизнанку, а потом заживо сдерут с него шкуру, но не позволят этим шести несчастным жемчужинам пройти на сушу, минуя их адовы ястребиные глаза! Боже милостивый! Мне нужно знать! О как мне нужно знать!
И вас еще удивляет, что я терзаю флейту и волынку, и что мистер Гамп день ото дня становится все угрюмее, и затыкает свои несколько великоватые уши вызывающего вида ватными тампонами? Я не могу винить его в этом. Абсурдно винить человека, не имеющего склонности к музыке… ну, как винить человека в том, что он родился без ног… Вы же не станете этого делать?
И все же: что мог заметить или о чем мог догадаться этот чертов Аткинсон?
Нью-Йорк, 29 июня
– Мне хотелось бы обменяться с вами парой слов в вашей каюте, капитан Голт. – Такие слова я услышал от главного досмотрщика Макаллистера, явившегося на борт сразу, как только мы пришвартовались. Тут я немедленно понял, что тот агент в Амстердаме видел, кто находился со мной в такси, а если уж он видел нас, то можно было не сомневаться в том, что понял все, что из этого следовало… Что ж, ругаться теперь бесполезно, и я отправился вниз вместе с досмотрщиком.
– Послушайте меня, старина, – начал он в своей дружелюбной манере, когда мы оказались в моей каюте, – мы знаем, что вы купили жемчужины. Более того, нам известно, что вы заплатили за полдюжины двенадцать тысяч триста семьдесят пять фунтов. Достаточно ли этого для того, чтобы вы поняли, что любые трюки здесь бесполезны, и незачем добиваться неприятностей на свою голову? Будьте разумным человеком и даже не пытайтесь обмануть нас. Вы не сможете этого сделать, потому что мы пристально следим за вами. Теперь, когда я честно предупредил вас, предоставляю вам шанс и официально спрашиваю вас, капитан Голт: имеете ли вы при себе что-нибудь, подлежащее обложению пошлиной?
– Абсолютно ничего, мой друг, – ответил я.
– Очень жаль, – ответил он. – Вы получили свою возможность, и я теперь честно и открыто заявляю, что если босс получит возможность прищучить вас, то сделает это и жалеть вас не будет. Вы привыкли к тому, чтобы все выходило по-вашему, и решили, что поймать вас нельзя. Теперь не жалуйтесь!
– Одну минуточку, Мак, – проговорил я. – Мне показалось, что кто-то подслушивает нас за дверью.
С этими словами я подошел к двери и распахнул ее настежь, однако за ней никого не оказалось.
– Странно! – промолвил я. – Готов поклясться, что я что-то слышал.
– Я, кстати, тоже, – удивился Макаллистер. – Впрочем никого нет, и мне как будто бы пора подняться на ноги и послать своих людей на поиски того места, куда вы спрятали свои пилюли. Только полный пень, старина, способен вляпаться в такую историю!
3 июля
Ну, вот это был обыск так обыск! Впрочем, я нисколько не опасался того, что они найдут товар. Для этого таможенникам пришлось бы разобрать корабль на части, однако они и так сделали все, что могли! К делу приставили тридцать молодцов, и они занимались своей работой семьдесят два часа, сменяясь через каждые восемь. Таможенники поделили весь корабль на участки и прощупали каждый доступный им фут, однако на судне немало и недоступных таможенникам мест, куда нетрудно упрятать шесть небольших жемчужин. Едва ли следует упоминать, что они дотошно обыскали и меня самого со всеми моими пожитками, однако не нашли ничего.
Таможенники обыскали вся и всех, кто подходил к кораблю – во всяком случае, так мне показалось. А кроме того безотлучно держали на корабле одного из своих людей – приглядывать за положением дел. Последней докукой явился помпезный чиновник из Казначейства, спустившийся вниз и попытавшийся запугать меня.
– Нам известно, что жемчужины находятся у вас, – сообщил он мне. – Мы знаем это потому, что знаем о вас все… как знаем и то, чем вы занимались в Амстердаме. Вы купили у Ван Ламба шесть жемчужин и заплатили за них двенадцать тысяч триста семьдесят пять фунтов. А это означает, что где-то на вашем корабле спрятана партия жемчуга ценой более чем в шестьдесят тысяч долларов. И мы намереваемся получить ее в собственные руки. Так где они спрятаны?
– Вот что, сэр, – ответил я, – вы задали мне прямой вопрос, и я отвечу на него столь же прямо и откровенно, как был он задан. Дело в том, что я в известной мере дамский угодник, как кстати сказать и вы сами, когда ваша жена уезжает на юг. Так что, думаю, вы поймете меня, если я скажу, что приобрел эти жемчужины для одной своей знакомой дамы, и что в настоящий момент они находятся у нее.
– Какая чушь! – возмутился он, уже несколько распаляясь. – Ваш корабль прибыл сюда прямо из Амстердама. И после того, как вы купили жемчужины, за вами неусыпно следили…
– Это было уже потом, – пояснил я. – Дорогой мой, давайте будем несколько более милосердны друг к другу. Подобные дела… э… несколько деликатны, как вам, безусловно известно; но предположим, что я позволю себе забыть высокие чувства. Короче говоря, с этой леди мы встретились на пути через океан.
– Что?! – возмутился он. – Ваш корабль не встречался с другими кораблями и даже не видел ни одного другого судна на пути от европейского континента. Зачем вы скармливаете мне эту дурацкую идею? Никакие порядочные леди по просторам Северной Атлантики сами собой не плавают!
– Ну, понимаете ли, – продолжил я, – я не совсем справедливо назвал свою подругу леди… по чести говоря, она всего лишь простая девица – правда морская!
Тут он встал и вышел. После этого я встречался с ним и ощущал его, точнее влияние его личности, в той манере, в которой таможенники обыскивали меня при каждом спуске на берег, не стесняя себя какой-либо скромностью.
Когда я впервые собрался на берег, таможенники остановили меня и провели в достаточно комфортабельный офис, в задней части которого имеется слишком знакомая мне теперь клетушка, где мне уже приходилось бывать. В потолке ее устроен большой световой люк, в стенах окна, а в углу – небольшая кабинка.
В комнате уже находились два офицера, которые предложили мне пройти в кабинку и раздеться. Затем офицеры забрали мою одежду и обувь в комнату, где обстоятельно обследовали каждый дюйм, проявив особое внимание к каблукам моих ботинок, однако все оказалось в полном порядке. После этого они перешли к моей собственной персоне, исследовав ее самым подробным же образом, несколько унизительным для меня, однако жизнь имеет свои теневые стороны, и я постарался воспринять такое обследование со всей бодростью духа.
Конечно же, они ничего не нашли, ибо я не намеревался рисковать шестьюдесятью тысячами долларов в надежде на то, что меня выпустят без досмотра. Обыскав меня, они старательно изучили пол и стенки кабины, чтобы удостовериться в том, что я ничего не обронил и не приклеил жевательной резинкой выше уровня глаз. Они были готовы к любым уловкам!
После этого меня познакомили с абсолютно новым научным устройством: украшенной узором из крупных медных шаров с обратной от меня стороны вертикальной серой панелью. Кто-то из них щелкнул выключателем, и между медными шарами на противоположной от меня стороне панели запрыгали большие и трескучие фиолетовые искры. Насколько я понял, они опробовали на мне какой-то рентгеновский инструмент. Потом повторили свое испытание еще раз, после чего разрешили мне одеваться.
Когда проверка закончилась, я вышел в просторную, хорошо освещенную комнату, и обнаружил в ней двоих офицеров, Макаллистера и какого-то человека в фартуке и обнаженными до локтя руками, надо думать, фотографа. Все они внимательно исследовали несколько продолговатых листов бумаги, которые я счел своего рода бумажным негативом. Было крайне занятно наблюдать за тем живым интересом, который вызывали в их жадных глазах тени потаенных частей моего организма.
Макаллистер, главный досмотрщик, повернулся ко мне.
– Простите нас, капитан Голт, за то, что пришлось подвергнуть вас столь дотошному досмотру, – изложил он официальную позицию таможни в присутствии троих своих компаньонов. – Однако нам известно, что жемчужины находятся у вас, и мы намерены конфисковать их. Вам остается лишь поблагодарить себя самого за то, что вы вынудили нас прибегнуть ко всей процедуре. Заверяю вас, что эта методика вовсе не повергает нас в телячий восторг, однако вы будете подвергаться ей всякий раз при сходе на берег. И ее испытает на себе всякий, кого мы заподозрим в попытке пронести на берег мимо нас ваши пилюли…
– Последуют ли еще какие-нибудь операции, или теперь я могу идти? – спросил я. – Бесспорно, по эту сторону «пруда» равных вам нет!
– Как я уже говорил, капитан Голт, мне очень жаль; однако вы сами навлекли на свою голову эти неприятности, – проговорил он как всегда дружелюбным тоном. – Нам известно, что вы успели надуть таможенную службу США на тысячи долларов, хотя мы и не имеем возможности доказать это. Вы, можно сказать, уверили нас в том, что если вам не помогают потусторонние силы, то мы непременно вот-вот возьмем вас с поличным. Боже, да вы самый ловкий контрабандист по эту сторону Иерусалима!