– Вы не имеете никакого права делать заявления подобного рода! – возразил я. – И если вы рискнете выйти из этой каморки и сказать нечто подобное перед свидетелями, не принадлежащими к вашей службе, то смею сказать, я подам на вас в суд за клевету раньше, чем истекут сорок восемь часов.
Макаллистер расхохотался.
– Нисколько не сомневаюсь в этом, капитан Голт. Не сомневаюсь в том, что вы – истинный мастер своего дела! Особенно после того, как вы провели нас в последнем рейсе сигарой, набитой жемчужинами… Итак!
– Вот что! – предостерег я его. – Это самая откровенная клевета, так что поберегитесь. Я выиграл дело у Казначейства по этому самому обвинению…
Шеф закатился смехом.
– Да мне это ведомо, старина, – выдавил он из себя, сотрясаясь всем телом, совершенно забыв в припадке веселья про мои попытки оставаться на официальной ноге. – Об этом знает весь наш маленький старый Нью-Йорк… вы же классик своего дела!
Все, кто находился в комнате, рассмеялись и я присоединился к ним. И тут посреди общего смеха от двери в эту контору донесся голос.
– Что все это значит? Мистер Макаллистер, неужели вы позволяете себе развлекаться в обществе этого отпетого негодяя и контрабандиста?
Еще поворачиваясь, я узнал этот голос. Он принадлежал чиновнику Казначейства, которого я достал своим рассказом про девицу, которая не была леди.
Глянув искоса на Макаллистера, я понял, что он недоволен высокомерной манерой вошедшего. На лицах обоих офицеров и фотографа появилось такое выражение, как будто они не смеялись ни разу в жизни. Все дружно склонились над бумажными негативами, и Его сиятельству ответил я сам:
– Вы имеете в виду лично меня, сэр?
– Не имею ни малейшего желания препираться с вами! – проговорил он в манере комического англичанина из американского бестселлера, после чего снова повернулся к Макаллистеру и спросил: – Вы уже обыскали эту личность?
– Естественно, – сухо ответил тот. – Если вы имеете в виду капитана Голта.
Главный досмотрщик посмотрел на меня и кивнул в сторону двери.
– Полагаю, вы можете быть свободны, сэр.
– Благодарю вас, – ответил я. – Хорошего дня.
Впрочем, остававшийся возле двери грубиян из Казначейства забыл о своем похвальном намерении не заговаривать со мной.
– Вот что, вы… контрабандист и негодяй… – процедил он. – Я отдал приказ обыскивать вас каждый раз, когда вы будете спускаться на берег. Не сомневайтесь: свои жемчужины мы получим! Получим обязательно. Вы не сумеете пронести их на берег мимо моих людей! – Он топнул ногой. – Мы вас поймаем, не пройдет и нескольких дней, и я присмотрю за тем, чтобы вы были жестоко… жестоко наказаны. Вы мерзавец и вор. Вы…
– Ах так! – безо всякого стеснения прервал его я. – Покажите мне свой язык.
Я запустил указательный палец под его небритый и нездоровый подбородок и решительным, но не грубым движением поднял лицо вверх.
– Ну вот! – проговорил я. – Так я сразу и подумал! Ваши глаза, дорогой сэр, рассказывают печальную повесть. Печень! Вне всякого сомнения, печень! Попробуйте курс английской соли, дорогой сэр. Пилюли Эпсома – великолепная вещь. Прекрасно тонизируют, сэр. Потом вы не узнаете себя. Ваши друзья точно не узнают. Эти пилюли прекрасно действуют на тяжелое телосложение и грубые манеры, сэр. Попробуйте, не пожалеете.
И с этими словами я отпустил голову невысокого человечка и вышел вон. И мне показалось, что за моей спиной мертвое молчание в комнате сменилось звуками истинного припадка смеха, вдруг поразившего таможенников.
5 июля
Вчера вечером я пригласил Макаллистера ко мне на борт – покурить вместе и поболтать, заранее намекнув ему на то, что не сумею ничего натворить в его присутствии, однако нуждаюсь в собеседнике. Еще я сказал ему, что желаю кое о чем переговорить, в чем, полагаю, он уловил признаки раскаяния с моей стороны! Кроме того, я добавил, что при желании с его стороны, могу угостить порцией музыки. И в данном случае, позвольте сказать, что моя игра на флейте и волынке не настолько уж плоха, как может рассудить незнакомец по реакции мистера Гампа.
Макаллистер согласился, и мы провели вместе очень приятный вечер. Он немного играет на волынке, и я аккомпанировал ему на флейте. Ну а паузы мы заполняли курением и беседой, и было понятно, что в этот конкретный вечер на тему жемчужин наложено строгое табу.
Однако, когда он уже собрался уходить, я выразил протест, созревавший в моем уме весь вечер.
– Вот что, дорогой мой, – сказал я. – Как мне кажется, негоже, чтобы человек, которого вы подослали ко мне на борт, дабы он присматривал за течением дел, затевал здесь какие-то свои пародии на расследование и рылся в моих личных вещах. Если ему угодно исследовать мои пожитки, я готов предоставить ему такую возможность, но в удобное время и в моем присутствии. Однако заниматься такими вещами, когда я нахожусь на берегу, попросту некрасиво!
Макаллистер был явно – и искренне – удивлен, и попросил меня немедленно послать Пелтера, моего стюарда, за этим типом.
Когда тот явился, Макаллистер обрушился на него с укоризнами и спросил, какого черта тот превышает полученные полномочия. Однако его агент поклялся в том, что не предпринимает ничего кроме общего надзора, и что не был в моей каюте после первого обыска судна. Он держался вполне искренне, и Макаллистер, наконец, отослал его.
– A вы уверены? – спросил он. – Что заставляет вас считать, что кто-то лазил в вашу каюту?
– Нарушенное расположение вещей; один замок взломан, другой заело, как если бы кто-то возился в нем неподходящим ключом! – сказал я ему.
Он кивнул.
– Доказательств вполне достаточно, старина! – проговорил он. – Однако я озадачен, поскольку склонен доверять своему человеку, Квиллу. Он малый прямой и честный, иначе мы не поставили бы его на эту работу. Но что вы можете сказать о собственном стюарде Пелтере? Он вполне может сам разыскивать эти пилюли. Впрочем, думаю, он считает, что ему ничего не грозит, если это действительно он. Видите ли, если он найдет ваши жемчужины, вы не посмеете подать на него в полицию, ибо в таком случае мы предъявим вам требование об уплате пошлины и заодно конфискуем жемчужины, даже если полиция отберет их у Пелтера. Нет! На мой взгляд вы будете загнаны в угол, если они попадут в его или в чьи-то другие руки. Могу по дружбе посоветовать вам закрыть на это глаза. А как таможенник могу сказать, что подобная неудача послужит вам уроком. Теперь же оставим эту тему, но помните: слух о том, что на борту вашего корабля спрятаны жемчужины ценой свыше шестидесяти тысяч долларов, как мы считаем, рано или поздно неминуемо вырвется на свободу, и тогда ждите у себя на борту незваных гостей! Думаю, что тогда все людоеды Бауэри[21] будут готовы нанести вам ночной визит. Так что будьте здоровы, старина! Пути правонарушителей не всегда гладки, не так ли?
Как вы можете представить, слова эти, после того как он ушел, заставили меня задуматься. Мне и в голову не приходило подозревать стюарда; ибо я не мог предположить, что кто-то на американской стороне «лужи», на борту или на берегу, может знать о существовании жемчужин, если не считать таможни и меня самого. Они не могли бы узнать даже чего-то определенного, ибо офицеры таможни не имеют привычки болтать о своих делах.
И тут я хлопнул себя по колену, вспомнив первый день, проведенный в порту, когда мы с Макаллистером находились в моей каюте, и нам обоим показалось, что мы услышали чьи-то движения за дверью. Конечно же это был Пелтер. Это был он и никто другой, ибо оба моих помощника в это время находились на палубе, и один только стюард мог войти в задний салон незамеченным.
Я решил устроить ловушку и начал соответствующие приготовления, для чего первым делом позаимствовал некоторое количество яиц в буфетной, достал из ящичка бечевку, взял бутылочку сепии и кисточку из верблюжьего волоса. Проделав крошечную дырочку в конце каждого яйца, я выдул их содержимое, после чего написал на каждом из них сепией короткое слово «ЖЕМЧУГ», а потом нанизал шесть пустых скорлупок на тонкую нитку.
Затем я вернулся в свою каюту и закрыл дверь, но не стал запирать ее, а привязал один конец тонкой нитки к крышке глазка наверху двери, а другой, свободный, – к длинной проволоке, которую укрепил над собственной подушкой. К этому концу нитки я присоединил чуть влажную губку, в точности над тем местом, где будет находиться мое лицо, когда я лягу. Таким образом, всякий, кто открыл бы дверь, автоматически опустил бы влажную губку на мое лицо и разбудил бы меня, не произведя и единого звука.
К счастью, мы на корабле располагаем такой роскошью, как динамо-машина, и поэтому я мог во всякий удобный момент включить свет в каюте с помощью удобного выключателя, располагавшегося как раз под моей рукой, когда я лежал в койке. Цепочку выдутых скорлупок я подвесил на штырь выключателя.
Убедившись в том, что все находится в рабочем состоянии, я достал из сейфа револьвер и засунул его под подушку – как удобный аргумент на случай возможной неприятной ситуации. А затем улегся и быстро заснул. Влажная губка заступила на ночную вахту.
Проснулся я моментально, ощутив невозможное, холодное прикосновение к собственной физиономии. Немедленно протянув руку вверх, я коснулся пальцами губки и все вспомнил.
Более не шевелясь, я посмотрел на дверь и в неярком, доносящемся из салона свете заметил, что дверь медленно и аккуратно закрывается. Затворилась она без звука, в каюте стало совсем темно, a потом я как бы ощутил прикосновение к полу босых ног и понял, что в моей каюте находится некто, на цыпочках, бесшумно продвигающийся к моей койке.
Очень осторожно я дотянулся левой рукой во тьме до выключателя, снял с него цепочку пустых яичных скорлупок и переложил их в правую руку. А потом снова опустил левую руку на выключатель и стал ждать.
Наконец я ощутил чье-то прикосновение. Неизвестна