Когда она проходила мимо меня, мне показалось, что она никогда не расскажет всей правды старшей стюардессе, да и кому бы то ни было другому. Даже такие особы, как мисс Алисия Малбри, предпочитают, чтобы люди не осознавали полностью той меры коварства, которая столь естественно бурлит в их жилах.
К счастью для меня, история эта ничем не закончилась, ибо природа благословила меня изрядной долей осторожности и предусмотрительности, а также способностью внимать наставлениям здравого смысла и опыта. И одно из этих наставлений звучит так: никогда не доверяй одну тайну двум головам! Я давно перестал пользоваться тайником над балкой, а подвязку с камнями убрал оттуда через полчаса после того, как она туда попала, поместив ее в другой, еще более хитро устроенный тайник, где она и находится в настоящее время.
27 января
Действуя собственными методами, я узнал адрес мисс Алисии Малбри и сегодня утром, взяв такси, отправился побеседовать с ней, чего требовали собственная гордость, предрассудки и еще кое-какие важные дела.
Меня провели в хорошенькую гостиную, и сказали, что мисс Малбри – хотя я назвал другое имя! – немедленно примет меня.
Наконец появившись в комнате, она замерла в дверях. Она держала на руках свою любимую собачку, была бледна и, если я не нафантазировал, чуточку испугана.
– Чего вам нужно от меня, капитан Голт? – негромко спросила она.
– Присядьте, мисс Малбри, – предложил я. – Ни о чем не беспокойтесь. Я пришел не для того, чтобы запугивать вас.
– Я… я не боюсь вас, капитан Голт! – воскликнула она с легким нервическим возбуждением и, пройдя по комнате, опустилась в небольшое кресло.
– Так чего же вы хотите от меня? – снова спросила она, все еще бледная и взволнованная.
– Я пришел для того, чтобы вернуть вам некую собственность… не знаю только, вашу или правительственную, – ответил я. И с этими словами я нагнулся к ней и расстегнул ошейник Тоби, после чего, взяв за концы, разорвал вдоль.
– Протяните сюда вашу руку, – предложил я, прежде чем пролить небольшой водопад алмазов на ее ладонь.
– Ой! – воскликнула она, посмотрев на меня широко открытыми глазами.
– Помните последний день на борту, когда вы вдруг потеряли ошейник Тоби? – спросил я. – Признаюсь, это я позаимствовал его у мелкой скотинки. Старший стюард потом отдал его вам, сказав, что нашел на полу в салоне. Ну а я, пока ошейник находился у меня, спрятал в него ваши камни. К этому времени я был уже по сути дела уверен в том, что вы шпионите на Казначейство, но все-таки еще питал надежду на то, что вы не сможете предать меня, когда дело дойдет до осмотра. Я полагал, что женская природа помешает вам это сделать. Иногда нас, мужчин, посещают подобные вздорные идеи, не правда ли? Нет, я не собираюсь запугивать вас. Я обещал вам это. К тому же, это не в моем стиле.
Стыд заставил лицо мисс Малбри побагроветь, а потом краска оставила его, и леди сделалась еще бледнее, чем прежде.
– Однако, – проговорила она очень негромко, глядя на меня со странным выражением на лице, – если вы поняли, чем я занимаюсь, капитан, почему вы сделали это? Почему не оставили себе эти камни, как… как взятый на войне трофей? – Протянув ко мне открытую ладонь, она перевела взгляд на алмазы.
– Они не мои, – ответил я, – и я переправил их на берег в обход таможни, чтобы выполнить свое обещание… ну, чтобы пошутить. Понимаете ли, я был практически уверен в том, что вы шпионите на Казначейство, и в таком случае ваш пес никак не мог попасть в число подозреваемых. Я же горжусь тем, что всегда выполняю свои обещания…
– Какой вы странный… странный человек, – почти неслышно проговорила она.
Я поднялся на ноги.
– А теперь я должен откланяться.
Оказавшись возле двери, я услышал, как она негромким и странным голосом крикнула мне в спину нечто неразборчивое, но так и не оглянулся. Вера тяжело умирает в моей душе, но, раз умерев, уже не воскресает.
Оказавшись на улице, я сел в ожидавшую меня машину и скомандовал ехать. В руке моей оставался разодранный надвое собачий ошейник. Прозвонив двумя бронзовыми бубенцами, я улыбнулся, развинтил оба бубенца и извлек из каждого крупную горошину в целлулоидной шкурке. Содрав ее, я обнаружил в своей руке две великолепных жемчужины стоимостью десять тысяч долларов каждая.
Словом, я сумел одним камнем убить сразу двух птиц, то есть с помощью одного ошейника сумел пронести на берег сразу две крупных партии контрабандных драгоценностей.
Хорошая работа, скажу я вам. Хорошая, под каким углом ее не рассматривай, не так ли?
Нарисованная леди
Пароход «Бостон», 2 апреля, вечер
Сегодня мне сделали великолепное предложение. На борт моего корабля поднялся мужчина, державший в руках предмет, похожий на обернутую в коричневую бумагу чертежную доску. У него было рекомендательное письмо от одного моего знакомого.
– Фамилия моя Блэк, как мистер Абель должен был написать вам в этом письме, – сказал он. – И я хочу обговорить с вами одно дело, кэптен Голт.
– Валяйте! – предложил я.
– Надеюсь, вы понимаете: то, что я скажу, должно остаться между нами? – сказал он. – Мистер Абель хорошо отзывался о вас, кэптен; кроме того, он рассказал мне о вас пару вещей, внушивших мне доверие.
– Я нем! – заверил я его. – Если вы кого-то убили, это меня не касается, и я не хочу ничего знать на эту тему, но если дело чистое, выкладывайте из своего сундука. Вы найдете во мне хорошего слушателя.
Он кивнул.
– Вы слышали о таком товаре, как «Мона Лиза»? – спросил он меня.
– О картине? – переспросил я.
Мистер Блэк снова кивнул.
– Так вот, – проговорил он, – у них в музее остался неправильный экземпляр. То есть копия, сделанная с оригинала. Это очень хорошая копия. Иначе и быть не могло: мне пришлось потратить двадцать тысяч долларов, прежде чем ее закончили. Она настолько хороша, что невозможно заставить их поверить в то, что это не оригинал. Впрочем, оригинал благополучно находится у меня, так как мой патрон без ума от него. Вот поэтому я и пришел к вам. Мне нужно переправить этот предмет сперва через океан, а потом – мимо американской таможни.
– Однако не намереваетесь ли вы сказать, что копия может посрамить всех экспертов и искусствоведов, видевших «заново обретенную»[41] «Мону Лизу»? – спросил я. – Во-первых старый холст…
– Доска, кэптен, – перебил он меня.
– Так значит, она написана на дереве? – проговорил я. – Вот не знал. То есть вы хотите сказать, что экспертам неизвестна порода дерева, запах, общий вид старины, «выдержанности» древесины и всего прочего, что характерно для столь старой деревянной доски? Один только запах ее может засвидетельствовать знатокам, имеют ли они дело с подлинником или с подделкой. И это далеко не все. Вспомним пигменты, которыми пользовались тогда, – сегодня воспроизвести их, как я понимаю, невозможно. Кроме того, как воспроизвести аромат времени, естественное старение поверхности? Видите ли, ни одну из этих подробностей невозможно воспроизвести в полной мере – достаточно убедительно для того, чтобы обмануть эксперта, знающего свое дело. Словом вся ваша история неправдоподобна. Все перечисленные мной особенности полностью исключают возможность подделки картины, столь знаменитой, как «Джоконда» – с точки зрения эксперта, конечно.
– Так вот, кэптен, – ответил он, – вы свое сказали, теперь послушайте меня. Во-первых, чтобы получить доску, которая без колебаний будет признана подлинной, мне пришлось распилить вдоль доску, на которой написана «Мона Лиза», с помощью специальной механической пилы. Работенка была еще та, это я вам гарантирую. Занимавшийся этим делом человек был мастером своего дела и пользовался особым ленточным полотном буквально волосяной толщины. Сперва он попрактиковался на дюжине аналогичных досок, и только после этого я позволил ему распилить «Мону». Тогда он положил картину на стальной стол своего станка и срезал с нее изображение, оставив под ним древесины едва ли на восьмую часть дюйма. Он сделал это легко и непринужденно, однако сам я стоял рядом с ним и все это время обливался холодным потом. Он получил за десять минут работы сотню долларов, a я, наверно, заработал за то же время сотню седых волос.
Тогда я взял «Мону» и наклеил ее на новую, с иголочки, доску, ибо слой дерева, на котором оставалась картина, был настолько тонок, что прогибался при попытке взять ее в руки.
Так мы получили доску, пригодную для написания копии. И она была написана на подлинной доске «Моны Лизы». Толковая мысль, не правда ли? Так что экспертам не было повода сомневаться… Вот так, сэр!
Впрочем, кэптен, странно, что французы не сумели заметить, что над картиной колдовали, – а ведь они могли сделать это даже после двухлетней разлуки с прекрасной дамой, если бы обнаружили, что доска стала тоньше! И это скажу вам, великолепно! Теперь копия провисит в музее долгие века, и туристы из всех частей света будут являться к ней и охать, почитая за подлинник. A он-то, сэр, будет находиться именно там, куда стекается все подлинное – в вотчину самого Бога, в США. Только подумать, что пара штангенциркулей могла бы предотвратить подобный исход, если бы только они позаботились измерить толщину панели, прежде чем мой друг вынес картину из Лувра!
– Бесспорно остроумная идея, – отметил я. – Вы прекрасный рассказчик! Но как насчет состава красок и всех прочих немыслимых подробностей?
– Краски, кэптен, обошлись мне в пятнадцать тысяч долларов наличными. Я скупил несколько старых полотен, относящихся примерно к тому же времени – и причем недурных, – и соскреб с них красочный слой, сэр. Да, я сделал это ради тех красок, которыми они были написаны. Сердце мое разрывалось на части, но таков уж большой бизнес. А затем знакомый мне старый художник получил работу всей своей жизни. Бесспорно, умнейший человек среди всех, кому приходилось красть холсты, потому что у него не было денег, чтобы заплатить за них. Я же пообещал выплатить ему пять тысяч добрых и увесистых долларов в тот самый день, когда он закончит копию на деревянной доске – в том, естественно, случае, если копия окажется такой, что я не смогу отличить ее от оригинала.