– Это Шульце и старый Грюнвальд, – проговорил тот, который первым окликнул меня, пересыпая слова крепкими германскими идиомами, обращенными к своему невидимому компаньону; по правде сказать, я не видел ни одного из них. Ночь была слишком темна, хотя море оставалось спокойным, как пруд.
Окрики повторились уже в несколько раздраженной манере, и первый из подплывших к нам германцев рявкнул на своих камрадов на их родном языке:
– Говорите по-английски! Герр капитан вас не понимает!
Произнесено сие было с недобрым сарказмом, отчего море вокруг корабля аж вскипело, как мне показалось, этаким зловредным хохотком; и в тот же самый момент я услышал два новых голоса, один из которых на безукоризненном английском произнес:
– Что это за корабль?
Я с усердием ребенка, читающего стишок, оттарабанил тот же текст и, в свой черед, спросил:
– A вы-то кто? И сколько вас здесь? И чего, ради всего белого света, вам нужно?
– Надо думать, той жижи, которой вы затарены, кэптен, – услышал я. – Мы намереваемся заплатить вам, и возможно, даже сделаем вам некий подарок, который обрадует вас. Однако хочу вам сказать напрямую: если вы задумали какую-то шутку, мы вас живо отправим под облака!
– Великий Боже! – проговорил я. – Еще один нашелся! Ради бога, прекратите, наконец, свои угрозы. Подобное обращение с моим старым суденышком, если я посмею вздохнуть без вашего разрешения, на пользу ему не пойдет! Или германцу становится плохо на море, пока он никого не взорвет?
– Проверите сами, если будете говорить слишком много, капитан Голт, – суровым тоном ответил мой собеседник.
Странно, что мое имя словно прилипло к их языкам. Ясно, что вся операция была спланирована от самого начала и до конца. То есть шпионов на нашем берегу развелось слишком много, в этом нетрудно усомниться.
– Здесь присутствует коммодор[44], – услышал я, как первый немец проговорил на родном языке.
Затем тот из них, кто в совершенстве владел английским, сказал:
– Мы подходим к вам по трое на каждый борт, кэптен, и начинаем заправляться. Отойдем до истечения двух часов, если вы будете действовать разумно и исполните свою роль, как подобает умному человеку. Прикажите своему инженеру подсоединить бензиновые трубопроводы. Чем скорее мы заправимся и уйдем, тем лучше будет для нас, да и для вас тоже, кэптен, так что пошевеливайтесь!
Через десять минут все шесть лодок пришвартовались, и бензин полился в их баки по шести трубопроводам со всей скоростью, которую мог предоставить наш движок.
Ну и емкие он были, однако, скажу я вам! В каждую из этих посудин мы влили по сто тридцать тонн топлива (все подлодки принадлежали к новой океанской модели «S»), пока, наконец, они не запросили отсечку и велели принять трубопроводы.
И скажу, что они не рисковали. Они отлили и опробовали бензин из каждого бака, наливая по ведерку из каждого подсоединенного шланга, проверяя его плотность и «теплотворную способность». Последнюю операцию они проводили специальным небольшим прибором с искровым прерывателем, подсоединенным к сухой батарее. Смышленые и умелые люди, но болезненно невежливые. В какой-то момент я даже подумал, что вот-вот не выдержу, однако мне позарез были необходимы эти письма, не говоря уже о жизни.
Однако, порода есть порода, и они распорядились всеми моими сигарами (то есть теми, которые им удалось найти) и выпили весь виски, оказавшийся в моей каюте. Не проявили они и желания заплатить мне, когда я выразил недовольство, однако им хватило наглости сообщить мне, что тех 750 фунтов, которые они должны были выплатить мне, вполне хватит на оплату «курева и выпивки». Тут я и осознал, как верна поговорка, гласящая, что немца можно научить работать, но джентльмена из него не сделаешь!
Итак, шестеро капитанов выпили мой виски за здоровье кайзера, выплатили мне, как было оговорено, 750 фунтов, после чего тот, которого они называли коммодором, передал мне пакет с письмами, на который я кинулся, как коршун. Сорвав шнурок, я вскрыл пакет и просмотрел его содержимое. В нем, как и следовало ожидать, находились письма, однако их должно было оказаться восемь, но мне дали всего шесть.
– Их шесть, – проговорил я, поворачиваясь к коммодору. – Писем было восемь, однако вы передали мне только шесть.
Прохвост не обнаружил ни капли стыда и не стал ничего отрицать.
– Остальные два находятся у меня в кармане, капитан, – ответил он. – В ближайшем будущем ваши услуги могут снова потребоваться нам, и эти письма, – он похлопал по карману своего мундира, – могут стать средством, способным заставить вас еще раз рискнуть, если вдруг одного денежного стимула окажется мало. Это к тому, что капитан Голт не всегда получал согласно собственным запросам.
Именно в этот момент я едва не взорвался. Вся мерзкая низость, с которой они втравили меня в эту историю, устроив к тому же подобную западню, едва не снесла крышку моего парового котла. Однако к счастью, я сдержал свои чувства, ибо, клянусь, меня уже не было бы в живых.
Так что, удержавшись от каких бы то ни было необдуманных действий, я понял, что напрасно старался раздобыть эти проклятые письма. И теперь мне оставалось только выставить этих офицеров с корабля, прежде чем я выйду из себя и учиню какое-нибудь безобразие.
– Джентльмены, – проговорил я сразу, как только сумел овладеть собственным голосом, – вам пора идти. Каждая лишняя минута вашего пребывания на моем корабле увеличивает риск для нас всех. Нет смысла оставаться…
«Бабаах!» – рявкнуло тяжелое орудие где-то поблизости; за ним, следуя друг за другом, раздались еще три выстрела, после чего у борта прогремел страшный взрыв, честное слово, сотрясший весь корабль.
– Майн Готт! – с этим криком германские офицеры дружно рванули на палубу.
Ночь вокруг сверкала огнями. По меньшей мере двадцать с гаком прожекторов освещали мой танкер по правому и по левому борту. Все было видно, как днем.
Германские офицеры с криками бросились к бортам. Подбежав к левому, я перегнулся к воде. Первая субмарина исчезала среди водоворота бурлящей, перемешанной с маслом воды. Она получила свое попадание. Две другие, находившиеся по этому борту, успели задраить люки на рубках и торопливо погружались в воду.
Пока я смотрел, слева под прожекторами сверкнуло с полдюжины ярких красных вспышек, и тут же все море взревело от разрывов снарядов тяжелой артиллерии, а левый борт «Ганимеда» передо мной взорвался вулканами огня и осколков железа.
И тут – Р-Р-Р-А-З! – вся передняя палуба вместе с тем, что было на ней, в столбе огня взлетела к небу. Снаряды угодили в передние нефтяные емкости. Вся передняя часть судна вздыбилась, будто какой-то великан ударил его в днище, затем корабль завалился на правый борт, и в невероятно ярком свете, заливавшем все вокруг, я заметил, что в нашу сторону летит еще дюжина снарядов.
Я упал на наклонившуюся палубу, покатился по ней вниз, с жуткой силой врезался в поручень, и, как мешок, свалился в море, краем глаза заметив при этом, что все вокруг следуют моему примеру.
Меня не контузило, и, не получив никаких серьезных ранений, я оказался в воде, едва ли не ледяной, обжигающей и жестокой настолько, что полная ясность сознания сразу вернулась ко мне. Со всей возможной скоростью вынырнув на поверхность, я отплевался, протер глаза и во всю глотку крикнул тем, кто меня окружал, чтобы они постарались отплыть подальше от старины «Ганимеда», прежде чем он пойдет на дно.
После этого я, так сказать, взял ноги в руки, но не успел отплыть на приемлемое расстояние, прежде чем «Ганимед» взлетел на воздух, ибо раздался сокрушительный взрыв, и капельки горящего бензина разлетелись на сотни ярдов вокруг.
Потом помню только мчавшуюся на всех парах в мою сторону моторку, и то, что мне даже пришлось крикнуть, чтобы эти дурни либо сбросили скорость, либо объехали меня стороной.
Две минуты спустя меня выловили из воды, и всего лишь через час, находясь на борту одного из британских легких крейсеров, я попал в водоворот самых оживленных нравственных порицаний в своей жизни.
Мне налили порцию рома, дали полотенце, сухую одежду, а кроме того, надо думать, для комплекта, – пару наручников и строгую рекомендацию проследовать в капитанскую каюту в сопровождении двоих особенно мускулистых и крепких джентльменов.
Я не знал названия крейсера до тех пор, пока не попал в эту каюту; где и увидел ставшие для меня памятными буквы, начинавшиеся с «А»… (дальше – военная тайна!), выложенные чистым серебром на бронзовом щите, вделанном в переднюю переборку. В любом случае, название крейсера интересовало меня куда меньше, чем предстоящее объяснение с его капитаном.
В каюте присутствовали четыре офицера в британской военной форме, сидевших вокруг стола; кроме них в ней находились пятеро из восьми германских капитанов, одетых в повседневные британские мундиры, очевидно, одолженные им офицерами крейсера. Среди них присутствовал тот тип, кого они называли коммодором, и было вполне понятно, что с ними обращаются хорошо. Все были при хорошей сигаре (я узнал запах) и без наручников.
Я выставил руки вперед, так чтобы в каюте все могли их видеть, и вопросил:
– Зачем эти украшения, джентльмены?
– Заткнись! – рекомендовал мне более высокий из двоих помянутых выше мускулистых матросов, протрубив это слово практически мне на ухо.
Помимо сего вежливого матроса, никто, как будто бы, не заметил, что я что-то сказал, поэтому я решил подождать и посмотреть, что будет дальше. Судя по лицам сидевших у стола британцев, я решил, что меня ждет крайне невеселое времяпрепровождение, и что они решают в уме, как следует поступить со мной: расстрелять из полудюжины винтовок или из одной шестидюймовой пушки. Унылая экономия препятствовала использованию шестидюймовки, что было бы для меня облегчением.
Высокий суд, не испытывая никаких сомнений, объявил меня безоговорочно виновным, ибо было абсолютно очевидно, как пишут лучшие наши романисты, пользуясь в высшей степени оригинальной фразеологией, что я взят с поличным и на месте преступления. Однако владевший английским германец постарался добиться того, чтобы у меня не осталось даже возможности оправдания, и посему объяснил, что я без возражений согласился встретить их корабли и продать топливо за тысячу фунтов наличными и за какие-то компрометирующие меня письма. Он посоветовал обыскать карманы одежды, в которой меня выудили из воды, и, наконец, достал два письма, которые отказался вернуть мне перед катастрофой, и передал их четверым суровым офицерам в качестве надгробной плиты на могилу несчастного старого капитана дальнего плавания Дж. Голта.