она. Говорю же, женщины… – Мимо кресел, стола, книжных шкафов и высокого стеллажа, закрытого непроницаемыми дверцами из обсидиана, директор Школы Колдунов прошёл к зеркалу, висевшему на стене. – Одна услуга, Арон. Одна. Чтобы вытащить её оттуда, надо вначале её найти. Не говоря уже о том, что даже я не всесилен, и выступить против твоей сестры… Уверен, что больше тебе не о чем будет просить?
– Мне было, есть и будет, о чём просить. Не у тебя.
Дёрнув уголком рта, выражая вежливое сомнение, Оррак откупорил мензурку и макнул в неё кончик пальца, обернув белый атлас красным.
– И не зазорно тебе в принципе прибегать к моей помощи? – Кровью по стеклу, лёгкими движениями колдун плёл вязь рун – явно не в первый и даже не в сотый раз. – После того как ты столько сотен лет отказывался даже думать об этом, лишь бы не пренебречь своими драгоценными принципами?
– Иного выбора нет.
– Почему же? Вспомнить, что ты должен любить всех людей, как чад своих. Не умея ненавидеть. Не тая неприязни. Никого не выделяя. Что люди неизбежно умирают – даже дорогие тебе женщины. Вернуться в свою деревушку и дальше жить там праведной жизнью. – Оррак пренебрежительно оглянулся на гостя, который медленно выпрямлялся, поднимаясь на ноги. – Ты определённо забыл о том, что значит быть амадэем. В тебе слишком много человечности, Арон. Всегда было слишком много. Кристаль почитала это за достоинство, но на деле для амадэя это оказалось самым большим недостатком.
– Мы обязаны быть человечными, – сказал мужчина, приближаясь к нему. Полы фортэньи, изгвазданные грязью Штолен, шелестели по светлому, неестественно чистому ковру. – Обязаны оставаться людьми, что бы ни произошло.
– Правда? Скажи, Арон, человек вынесет вечную жизнь? Смену эпох, осознание, что всё умирает и обретает покой, кроме него? Сможет ли принимать действительно беспристрастные решения, любить и прощать всё вокруг, отдавать самого себя без остатка, ничего не получая взамен?
– К этому должны стремиться все люди.
– Те, кто может этого достичь, – не люди, а святые… или блаженные. Те, кого сами люди назовут ненормальными. Люди – это стремление выжить любой ценой. Люди – вечный плен души в собственных телах. Те немногие, что пытаются бороться со своими животными потребностями, всё равно проигрывают, а раз так, зачем менять свою природу? Ведь люди есть только люди… Природа, склонная к разврату и утехам, к обогащению за счёт разрушения, лжи, распрей и войн. Природа, чей путь усеян раздорами. Природа, в которой априори заложено стремление к конфликтам. Даже искусство, самое высокое из всего ими созданного, замешано на двух явлениях – любовь и смерть… похоть и кровь. Всё, чем они живут. И ты хочешь сказать, что такими вы должны быть? – Повернувшись к амадэю всем телом, Оррак благосклонно повёл рукой; кончик указательного пальца и руны на зеркале едва заметно светились кровавым багрянцем. – Нет, Арон. Вы не имели и не имеете права быть человечными. Всё, что есть в людях хорошего, – не норма, а исключение. Главной вашей ошибкой было забыть об этом… а, может, чьей-то ошибкой было вам об этом не рассказать.
Глаза Арона сияли неотражённым светом.
– Мы люди – в основе своей. И не тебе, дамнар, судить ни о нас, ни о той, кто нас создал, – голос амадэя был тих, но что-то в его звучании заставило его собеседника сделать едва заметный шаг назад. – Порой людям приходится выбирать между тем, что хочется, и тем, что правильно, и мы не всегда выбираем верно. Но разве не главное то, что этот выбор встаёт перед нами? Что мы можем смирять себя, не забирая то, что хочется взять, если взять это – значит причинить боль другому? Что можем действовать во имя чьего-то, а не собственного блага? Что можем ставить эфемерную цель на горизонте выше сиюминутных удовольствий? Выбирать не широкую гладкую дорогу под откос, а узкую каменную нить над бездной, за которой ждёт свет? Искать ответы на непостижимые вопросы, не сдаваться, сколько бы судьба нас ни била, преодолевать непреодолимое ради счастья, чужого и своего? Людская природа двойственна, но мы сами побеждаем животных внутри себя. И, сколько бы мы ни падали, у нас всегда есть шанс подняться. До последнего вздоха, покуда живём. – Лучистый взгляд пронзал тьму под капюшоном сияющим клинком, не хуже того, что покоился в ножнах у амадэя за спиной. – Мы – прекрасные творения, создания света и тьмы, созидатели и разрушители, солнце и мрак одновременно. Люди отбрасывают длинные тёмные тени, но и светят ярче всего, что есть под лунами. Светят другим, показывая путь, помогая его пройти. Иные – спустя сотню лет после того, как их не станет. Быть человеком – самое сложное и самое прекрасное, для чего можно прийти в этот мир. Быть человеком – это дар. И я от него не отрекусь.
Глаза под чёрным капюшоном полыхнули тревожным жёлтым светом.
Тут же исчезли вновь.
– Немногие способны встать лицом к жестокой истине, – с показной небрежностью бросил Оррак, прежде чем отвернуться. – Так ты всё же хочешь того, ради чего пришёл сюда.
– Да.
– Даже несмотря на то, что я не имею права вас судить.
– Я ищу ту, что когда-то обрёк на муки. Её боль – моя боль. Я не имею права отступить. Я пойду за ней до конца, куда бы ни потребовалось.
– Дело твоё. – Директор Школы Колдунов соединил ладони в жесте, походящем на молитвенный. – Что ж, смотри, Возлюбленный Богиней… и запоминай.
Он резко и широко раскинул руки, и зеркало полыхнуло серебром. Волна света разошлась по стеклянной глади, стерев кровавые руны, и отхлынула к деревянной раме. В прояснившемся зеркале на долю мига возник сад, где сирень светилась вокруг чёрного дракона, извергавшего воду вместо огня, – и словно на крыльях гигантской птицы картинка понеслась вперёд: над огнями Камнестольного, сквозь мрак цверговых туннелей, сквозь холод Штолен.
На мгновение заволокшись чернотой, зеркало явило присутствующим горные пики и лесистые заснеженные долины. Пролетев под ночным небом и крупинками звёзд, изображение замерло над очередной низиной между скалистыми хребтами, и сияние по краям стекла сделалось болезненно ярким.
– Как славно мы защищены. – Господин Оррак с видимым усилием стал сводить руки; зеркало дрожало, картинка судорожно мерцала. Порой ночь, горы и снег на миг сменялись чем-то другим… но лишь на миг. – А что ты на это скажешь?
Под капюшоном сверкнули две золотые звезды.
Деревянная рама треснула. Колдовское сияние полыхнуло так, что резало глаза.
Изображение в зеркале снова двинулось вперёд: над лесом, над шпилями древнего замка, сквозь темноту коридоров с высокими каменными сводами и мерцающими стенами, словно сотканными из звёздной ночи… пока в лунных лучах, полосовавших винтовую лестницу, не мелькнула тонкая девичья фигурка в штанах, длинной жилетке и светлой рубашке.
На пару мгновений зеркало явило дамнару, волшебнику и амадэю бледное лицо в оправе коротких тёмных прядей. В голубом свете Никадоры глаза на этом лице сияли серебром лишь чуть менее ярким, чем то, что рамкой разливалось по стеклу.
На третье мгновение зеркало брызнуло осколками – и битые стекляшки, на глазах превращаясь в пыль, осыпались к ногам Оррака.
– Это было занятно, – опустив руки, изрёк колдун. – Творить охранные чары твоя сестрица умеет.
– Так это место всё же наверху, – сказал Арон.
– Надеюсь, ты не разочарован. – Щелчком пальцев заставив стеклянную пыль исчезнуть, Оррак уставился на светлое пятно стены, обрамлённое треснутой деревянной рамой. – Жаль, жаль. Хорошее было зеркало. Многое повидало.
– Благодарю. Свой долг мне ты отдал.
– Не стоит. В сравнении со своим братом ты попросил сущую безделицу. И нет, не спрашивай о его просьбе, всё равно не скажу. На прощание напоминаю, что без моего разрешения перемещаться лучше из-за пределов Школы. Не то это может привести к непредсказуемым и печальным последствиям… даже одного из Шестерых. Особенно одного из Шестерых. – Дамнар наблюдал, как незваные гости движутся к выходу. – Скажи, Арон, ты увидел её там, где хотел увидеть?
– И да, и нет, – произнёс амадэй, подступая к порогу, не позволяя остановить себя больше никому и ничему.
– «Нет», потому что в этом замешан твой брат?
– Именно.
– А «да»?
– По той же причине.
«Всё слышал, Найдж?» – спросила Таша, завершив безмолвный рассказ, цепляясь за янтарную подвеску на шее, словно за верёвку над пропастью.
«Слышал, – откликнулся колдун откуда-то с другой половины замка. – И всё равно ни единому слову этого эйрдаля не верю. Даже насчёт Врат».
Алексас сидел на постели рядом с Ташей. В руках чётки, одеяло наброшено на плечи, неподвижный взгляд устремлён в огонь, мерцавший тёплыми медовыми сполохами.
За время её рассказа он не произнёс ни слова. Он-то владел собой куда лучше, как Таша имела возможность убедиться, – и кричать от таких новостей, как она, всяко не стал бы.
«Я верю, – сказала Таша. – Слишком многое сходится».
«И что теперь?» – наконец подал голос Алексас.
«Держим завтра ухо востро. Андукар обещал зачаровать Картера, чтобы тот напал на нас с Алексасом во время маскарада, и Кэйрмиль, чтобы она в назначенное время пришла к зеркальному проходу. Потом защитить нас, погнаться за Картером, прикончить Картера, настроить проход и переправить Кэйрмиль в Венец».
…до этого момента Таша не подозревала, что старейшие эйрдали могут очаровывать даже других эйрдалей. Но эта способность Андукара решала несколько проблем разом.
«Звучит просто, – хмыкнул Найдж. – Только как бы нас не раздумали защищать».
«Вот поэтому и будем держать ухо востро. В крайнем случае мы и сами защититься сможем… и после такого у нас в любом случае появится уважительная причина сбежать отсюда».
«Если нас выпустят».
«Не выпустят, сбежим сами. О том, что мы таскаем на себе янтарные порталы, даже Андукар не знает».
Судя по молчанию колдуна, аргументы у него закончились.