От Донхуна пахло смертью. Но не той, к которой привык Хэвон. Другой. С пряным запахом запечённых яблок и железным привкусом крови. Наверное, так пахло от людей, чья душа готовилась к смерти.
Хэвон с силой вонзил в землю ритуальный клинок и сделал глубокий надрез. Хотел закричать, но ведьмы никогда не поймут его чувств. Им нравилось высасывать из людей души. Не справедливо. Есть люди, которым нужна обычная жизнь. Как когда-то в ней нуждался Хэвон. Донхуну было бы лучше в человеческом мире. Но никак не у ведьмовского костра с меткой на руке.
— Начнём же посвящение и веселье! — эхом по округе разнёсся голос Старшей ведьмы.
Тишину тут же заполнили радостные вопли.
Старшая ведьма подошла к костру ближе:
— Ли Хэвон и Пак Донхун, выйдете вперёд!
Парни предстали перед всеми. Жадные глаза тут же уставились на них и терпеливо ждали.
Старшая ведьма протянула Хэвону серебряный клинок, обмотанный фиалковым платком. Этот клинок, одиннадцать лет назад, мать вонзила в его руку и лишила всего человечного.
— Ты готов? — сказала Старшая ведьма.
Хэвон отбросил все мысли, уверенно кивнул и взял клинок из её рук. Бояться некогда и незачем. Некуда бежать. Дух сожрёт Донхуна, если он не примет его силу.
Он в последний раз посмотрел в глаза человека и увидел, как в пустом взгляде погасла последняя надежда.
— Кричи, если будет больно, — шепнул Хэвон и быстрым хладнокровным движением воткнул клинок в руку Донхуна.
Крови вытекало много. Воздух пропитался криками. Ведьмы ликовали, наблюдая за страданием и смертью человеческой души. Хэвон не мог поверить в то, что сделал. Дух внутри него чуть ли не взрывался от удовольствия. Хэвон почувствовал, как стал сильнее, как покалывали кончики пальцев, как из глаз сыпались искры, как все звуки заглушились космическим звоном звёзд.
Когда сознание вернулось, он увидел слёзы на глазах Донхуна, но ничего не имел права сделать. Только наблюдать. Шрам затянется не скоро.
Они отошли от костра к своему месту. Сели на сухую траву. Хэвон достал из сумки бинт:
— Дай руку, — потребовал он, но избегал пересекаться с Донхуном взглядом.
— Так можно? — помедлил с ответом рождённый и заплаканный ведьма.
— Духу не выгодно, если ты сдохнешь от потери крови. Так что да, можно.
Донхун протянул ему руку. Хэвон кусал губы до алых бусин крови, и бережно обматывал чужую руку.
— Ты ведь понимаешь, что по-другому быть не могло? — сказал Хэвон, закончив обвязывать рану.
— Мы обречённые дети, как и все они. Не забывай об этом, — с вымученной улыбкой напомнил Донхун слова Хэвона.
Так и есть. Человек ни за что в здравом уме не выбрал бы жизнь ведьмы. Дух сам искал хозяина и подчинял себе. Человек — слабое и безвольное существо в зачарованных руках неизвестной силы; всего лишь временная оболочка для бессмертного и живого сгустка энергии. Не принятие силы равнялось физической смерти. Большинство ведьм мирились с новыми правилами и теряли голову, практикуя магию.
Ужас давно поглотил человечество. Чем дальше, тем хуже для людей, но лучше для ведьм.
— Чувствуешь, как внутри проснулась сила? — Хэвон раскрыл книгу с ритуалами.
— Моё сердце ещё никогда так не рвалось из груди. Клянусь, я слышал, как трещали кости. Ладони безбожно горят, и, кажется, я хочу что-нибудь порезать. Ощущаю, будто готов свернуть горы и покорить космос.
Хэвон хмыкнул. Всё прошло успешно. Донхун принял Духа, а тот насытился его кровью и смертью души. Когда-то он чувствовал то же самое.
Блаженство и противоречие.
Донхун стал ведьмой. Наверное, если его матушка узнает, то ни за что не поверит, что её сын, которого она считала за ангела, стал кровожадной ведьмой. Донхун не должен ей говорить, иначе убьёт святой образ.
— Тогда, давай повеселимся, — Хэвон посмотрел на Донхуна. На дне его зрачков около костра плясали демоны. Он широко и зловеще улыбнулся.
Донхун рассмеялся, а затем с горящими от нетерпения глазами согласился:
— Давно пора!
Всю ночь напролёт две ведьмы смеялись, играли с пламенем свечей, разбрасывали и теряли магические булавки в траве, жгли сухоцветы, чертили кинжалами на земле руны. Кружили вокруг костра, гонялись за детьми, высовывали языки и ловили огненные искры. Читали разные заклинания и наполнялись силой от земли.
С наступлением рассвета шабаш рассыпался, чтобы собраться в следующий раз. Довольные и сытые ведьмы покидали лес.
— Твоя матушка гордится тобой, — нарушив тишину, сказал Донхун, когда они стояли на пороге его дома.
Хэвон оторопел, раскрыл губы, чтобы возразить. Проморгался. Затем ухмыльнулся, но окончательно растерялся.
Свершилось.
— Кажется, я оставил рассудок там. Наверное, поэтому она радуется.
Донхун прыснул от смеха.
— Она сказала, что хочет извиниться за всё и рада, что ты, наконец, вырос, — передал он слова матери.
— Тогда пускай придёт во сне.
Донхун подошёл к нему ближе и нежно обнял.
— Давай дружить.
Он не спрашивал, а утверждал. Хэвон застыл на месте и не знал, что делать.
— Давай. С тебя сладости, с меня — книги о магии, — он неуверенно положил ладони на чужие плечи.
— По рукам! — Донхун улыбнулся всё так же, знакомо, светло и дружелюбно.
Они распрощались и разошлись. Из Донхуна выйдет превосходная ведьма, Хэвон уверен. Светлость, которую излучал Донхун, невозможно убить ритуальным кинжалом.
И, кажется, у Хэвона появился первый друг после смерти человеческой души. Радовало то, что Донхун такой же как он.
Они разные, но с одинаковой сутью.
***
Хэвон ловко взобрался на крышу приюта по сваленному у стены хламу. Сел на самом краю, свесив босые ноги. Со стороны послышался глухой скрежет когтей. Просвет выбрался из своего убежища и приветливо мяукнул. Хэвон подозвал его к себе, запустил пальцы в бархатную шерсть и впервые искренне улыбнулся диску солнца.
Вдохнул поглубже, прикрыв глаза и позволил утреннему ветру обнять себя. Так свободно, он никогда себя не чувствовал. Сердце в груди упивалось и радовалось. Ненависть и невидимые оковы с плеч словно спали. Мать сказала, что гордится им. По-настоящему. И ему отчего-то хотелось ей поверить. Может, она, наконец, после смерти, поняла, что сделала.
Теперь её ледяная фантомная рука больше не сдавливала горло. Не душила.
Хэвон был кровожадной ведьмой, но по-человечески счастлив. Звон и бренчание амулетов и побрякушек в карманах успокаивало.
Кот на коленях спал, свернувшись калачиком, а Хэвон наблюдал за рождением дня, в который войдёт с широкой ноги и растопчет все сомнения.
Там, где заканчивается один путь, начинается другой. Кинжал, зарытый в лесу сегодня ночью, этому доказательство, звёзды-светлячки — наблюдатели, а две хихикающие ведьмы поклялись служить магии до самого конца.
Ложный конец. Декабрь, 2008 г.
— Никогда не думал, что умру вот так…
«… в снежном лесу и луже собственной крови».
Ито Атсуши перед тем, как считать минуты до собственной смерти, помнил, как хрустел снег под ногами убийц. Словно ломались чьи-то кости. Помнил, как его схватили в подворотне и приставили нож к горлу, потребовав денег. Помнил, как боролся за жизнь тупым кинжалом, которым срезал травы в горах. Помнил запах кровавой стали, бензина и дешёвых сигарет.
Его тело вышвырнули в лесу и прикопали в снегу, чтобы точно никто не нашёл. Потому что он выбрал смерть, и потому что у него ничего не было.
На жестокий мир он смотрел одним глазом (второй, кажется, лопнул во время драки), будто глазное яблоко заплыло туманной дымкой. Атсуши несколько раз пытался встать, но переломанные ноги лишь беспорядочно дёргались.
Лежал полуживым в ворохе снега, пока ясное ночное небо не покрылось свинцовыми облаками. На щеках оседали снежинки. Лужа крови въедалась в белоснежный сугроб. Под разорванной одеждой тело больше не чувствовало холода. Иногда Атсуши откашливался кровью и хотел выдрать кадык, — что резался, набухал, взрывался, — да только руки онемели. А может, их и вовсе нет?
Он безмолвно плакал и хотел в последний раз взглянуть на небо. На звёзды. На белоснежные макушки деревьев. Произнести последнее заклинание. Выжить. Навестить дом любимой бабули-травницы. Вернуться к Акико, подарить розу и признаваться в любви. Снова и снова. Сыграть для неё на гитаре, посвятить жизнь. Услышать детский смех. Понаблюдать за светлячками и…
Невыносимо болело и сжималось умирающее сердце. Разрывалось.
Если бы он только мог, то сказал, как сильно любит бабушку Ханако и свою Акико. Как крепко обнял каждую и поблагодарил за то, что появились в его жизни. Попросил прощения за то, что так рано оставляет их. За то, что не послушал Ханако и ушел сегодняшней ночью. Оказалось, ритуал на благополучие и счастье стоил Атсуши жизни.
Они ведь теперь не скоро узнают о том, что он умер.
Парень в разодранной на ленты одежде готовился к смерти. Представлял то, что больше не произойдёт и улыбался сквозь слёзы.
К горлу подкрался вязкий и горячий ком. Атсуши сплюнул кровь и подумал, что умер.
Внезапно стало так темно, словно выкололи оставшееся глазное яблоко. А потом из черноты показалось два глаза, пылающих жаром солнца, и святое свечение. Но понять очертания существа он так и не смог. Всё сливалось в одно огромное грязное пятно.
Он попытался попросить о помощи оледеневшими губами. Из гортани вырывался жалкий скулёж. А в теле не осталось сил, чтобы дотянуться до существа окоченевшими руками. Атсуши беспомощно лежал и смотрел в глаза то ли божества, то ли демона.
— Спи.
***
Начало. Апрель, 1988 г.
Атсуши было пять, когда ему приснилась смерть родителей: мама упала с высокого моста в реку, а пьяный отец пытался её спасти. А ещё, в тот день вышла первая серия аниме «Мой сосед Роторо». Он её не досмотрел.
В тот день родители с ночи не возвращались домой. Атсуши ужасно проголодался. Расплакалс