… Луна полнела, и она беспокоилась всё больше, ибо к полнолунию, с течкой, зверь в её теле полностью побеждал здравый рассудок. Тогда она, утратив контроль над собой, просто разорвёт Дитриха на части. А он ведь такой ласковый, доверчивый и глупый, совсем её не боится. Даже крохотная мышка, птичка — и те впадали в панический ужас при виде девушки в это время. Чуявших её запах животных нельзя провести.
Юноша сказал, что не помнит, где находится его деревня. При этом запах кожи менялся, что значило: сказанное Дитрихом — ложь. Он всё прекрасно помнил, но отчего-то молчал.
Сколько раз её бросало в жар от его случайных прикосновений, а Дитрих точно не замечал грубой чешуйчатой кожи, жестких, как проволока, волос. Все шептал, что девушка прекрасна, и называл, как её мама, принцессой.
Как же избирательна была её память в такие моменты, отринув истину, которая открылась во время очередной охоты. Схватив забившегося под куст ореха ежа, впившись зубами в мягкое брюшко, девушка наслаждалась горячей кровью и агонией зверька, когда вдруг вспомнила, что такое уже случалось с ней раньше…
Подслеповатый старик, приютивший её, обучивший чтению и письму, тоже говорил, что она вырастет настоящей красавицей. Восхищался её золотистыми волосами. Но она-то видела чёрные, как дёготь, жесткие и едва поддающиеся расчёсыванию пряди и не понимала, зачем он такое говорит. Однажды взяв в руки крохотное зеркальце от покойной стариковской жены, она увидела вместо своего лица тёмный туман. Охнула, а зеркальце выпало из рук и разбилось.
И только в пруду, куда она побежала, хныча от ужаса и горя, узнала истину. В прозрачной, как слеза, воде в предрассветный час всего на секунду отражалось бело-золотое небо и её миловидное личико, с большими глазами и вьющимися золотыми волосами. Облик, сотканный воспоминаниями. Но, как только солнце взошло, то, что она увидела, сжало её сердце клещами, стиснуло гортань от невозможности вдохнуть.
Местами чёрное, как деготь, существо лишь телесными очертаниями напоминало девочку в ветхом и грязном платье. На светлых участках кожи разрасталась красноватая чешуя. Она пронзительно закричала, и птицы с ветвей берёзы взлетели в воздух. Забывшись себе на беду, побежала в сторону поля сломя голову. Тогда-то её и увидела женщина у колодца, завопив во весь голос: «Чудовище, чудовище!» В редком лесу было слишком светло, и она развернулась, чтобы привычно спрятаться до темноты в подвале. Кто же знал, что крестьяне вечером устроят облаву, что собаки учуют её запах, что святая вода, выплеснутая в лицо, обожжёт кожу и что старик вопреки всему будет защищать её ценой собственной жизни?.. А она, ведомая инстинктом, всё же сбежит, и собаки уже не помешают ей, распоротые до кишок враз выросшими длинными когтями и острыми зубами.
Намазавшись пахучей тёмной мазью из сока грецкого ореха, толчёной коры и трав, девушка взяла Дитриха поутру на рыбалку в помощники. Обрадованный юноша с улыбкой заверял, что будет стараться и не подведёт. Это щенячья радость, передавалась и ей, но всё же как хорошо было, что он не видит её лица, не чует ложь.
Возможно, сработало чутьё, и, углубляясь всё дальше в лес, юноша что-то заподозрил. Не раз она хотела оставить его в лесу, не желая сожрать, когда полная луна взойдёт на небосводе.
Внезапно Дитрих остановился, сказав, что дальше никуда не пойдёт. И вдруг упал на колени, ухватившись за подол её платья, упрашивая не бросать его здесь, а вернуться домой.
Почему он называл её башню домом? Ведь у него был свой дом.
С рычаньем отбросив его руки, вздохнула, отступив в сторону, задумавшись, не зная, как поступить. В лесу не место беспомощному слепцу… Он заплакал, не издав ни единого всхлипа.
— Хорошо, — хрипло проговорила она, сдавшись и не выдержав немого укора и слёз. Взяла за руку и повела обратно в башню, решив, что если он переживёт полнолуние, то она найдёт способ, как вернуть его в деревню, к людям.
Полнолуние близко. Девушка чувствует его нутром. Его зреющий свет в небе, даже сквозь тучи ласкающий чешуйки, наполняет сердце сладкой истомой. Дитрих забыт, отвергнут, ибо быть с ним рядом — это пытка, вызывающая первобытный голод.… Поэтому она устрашает его недовольным рыком, периодически бросая ему под ноги вяленое мясо и оставляя в кувшине воду, чтобы не подох с голоду.
Башню покидает с закатом, возвращается на рассвете, отпугивая его своим рычанием, а Дитрих всё равно ластится, просит прощения, сам не зная за что. Она же в ответ рычит и гонит прочь, то и дело пиная…
На втором этаже корзины из ивовых прутьев полны живности, пойманной в лесу: пищат мыши, у птичек сломаны крылья; пушистая белка, с перебитыми лапами, с отчаянием в глазах, всё равно пытается поднять головой крышку корзины.
В день полнолуния девушка запирает крепкую дверь на ключ изнутри и выбрасывает ключ из окна, в груди тут же возникает недовольное рычание в последней здравой мысли, что изменившееся тело ни за что не пролезет сквозь узкое окошко, а поутру всё, возможно, снова будет нормально.
… На бёдра капает кровь, чешуйчатая кожа горит огнём, от голода урчит живот. Платье трещит по швам. На спине, между лопатками, прорастают кожистые охряные крылья. Она топает по полу и рычит, дёргает дверную ручку, снова и снова. Подпрыгивает и взлетает, затылком касаясь потолочных балок. От ярости волосы шевелятся на голове, мурашки бегут по коже, она врезается плечом в дверь раз за разом и недовольно отходит в сторону. Плечо неприятно ноет от ушиба. Дверь не поддаётся. Тихий писк и шорох в клетках отвлекают, и девушка вдоволь играет с живой добычей и мучает её, прежде чем расправиться с ней, осушить её досуха и полакомиться мясом.
Сытость вгоняет в сон, и она дремлет, а потом снова пытается выбраться из комнаты. Гневно рычит, стучит и кидается на стены, когтями цепляется за потолочные балки и так висит, вниз головой, обессилев.
Запах человека, шаги за дверью прогоняют оцепенение. Робкий стук в дверь. Она вскакивает и ложится на пол, шевеля ноздрями и вдыхая лёгкий запах пота, кожи, жадно обоняя сквозь дверную щель всего человека. От голоса юноши всё внутри трепещет, разливаясь по венам огнём и волшебством. Она хочет сожрать его, а зрелая самка внутри желает соития.
— Пожалуйста, впусти меня, прошу. Я больше так не могу, вдали от тебя. — В голосе страсть смешана с желанием, которое (она знает это!) возникло под наваждением её магической формы.
Её кривой рот и крупный язык раз за разом коверкают слова, она осмысленно выговаривает членораздельную фразу, но… она не сдаётся. Ведь его мольбы точно музыка в ушах.
— Ключ, найди ключ, снаружи! — каркает с придыханьем. Собственный голос пугающ и неприятен, но, похоже, ему всё равно.
Внутренний голос пытается что-то сказать, пытается завопить, но она его глушит, радуясь своей власти. Инстинкт принимает решения за неё, включая на полную мощность способности, дремавшие доселе, — и в голове возникает образ, который она посылает ему раз за разом. Она уверенна, Дитрих видит её красивой девушкой с золотыми волосами, отчаянно нуждающейся в помощи.
Его нет так долго, что она устаёт ждать. Когти царапают деревянные полки, крушат стулья, снова и снова переворачивают всё в комнате вверх дном. Голод то затухает, то разгорается с новой силой. Она рычит, пищит, стонет и мечется, сходя с ума от бессилия, оттого что не может выбраться.
Шорох, скрип ступенек вырывают из дрёмы. Дитрих за дверью. Его запах сводит с ума, желудок урчит, требуя еды. Вместо слов вырывается рычание. Он всё никак не может попасть ключом в замочную скважину. Она сопит и фырчит, затем успокаивается и посылает ему новый образ.
Дитрих просовывает ключ в щель под дверью. Ликуя, она открывает дверь и набрасывается на него, сбивая с ног, придавливая к полу. Сердце в груди ходит ходуном, от запаха здорового мужчины кружится голова, изо рта капает слюна. Дитрих даже не сопротивляется, подчинённый её воле; покорный, как ягнёнок, он ждёт своей участи. Она нарочно растягивает удовольствие, лижет шершавым языком его шею, щёки, нежась в запахе и аромате, мурлыча от тока крови в сетке вен и артерий под кожей, яростно желая, раскрывая пасть, щёлкая зубами. Когти впиваются в кожу плеча, резко пропарывают её, и язык жадно слизывает ярко-рубиновую кровь. От удовольствия выгибается спина. Она готовиться к броску, чтобы впиться в лакомую шею.
Рассвет врывается в коридор, касаясь кожи мягкими лучами света. Она шипит и бросается в спасительную тень, хлопает закрытая дверь.
Вскоре тело трансформируется, исчезают крылья, и переход в подобие человека уже не так болезнен. Слабость накатывает волнами, приходит сон, чёрный и густой.
Вот и вечер. Она взволнованно выбегает из комнаты, не зная, жив ли Дитрих. В памяти пробелы, но она точно знает, что причинила ему боль.
Он лежит на матрасе. Грубо замотанная лоскутами рубахи, рана на плече гноится. Лоб юноши обжигает ладонь — горячий, как огонь.
«С ним одни проблемы», — твердит внутренний голос, но девушка отмахивается от него, как от назойливой мухи, готовит травяной отвар, про который узнала из книги, прикладывает ко лбу Дитриха холодную тряпку с отваром. Вина за содеянное терзает её до боли.
Она нарушила главное правило: вкусила человеческой крови. Решение, как поступить дальше, приходит легко.
Как только лихорадка Дитриха спадает, девушка посылает ему мысленный образ себя настоящей, такой, какую видела в озере. Дитрих кричит, сжимается в крохотный комочек, шепчет, что не верит, что всё сон.
Забавно, что, когда он узрел истину, её магия теряет над ним силу. Её голос для него больше не мягкий и ласковый, а жёсткий и грубый звериный рык, но всё же её слова юноша понимает.
Дитрих избегает встреч с ней и, поди, теперь рад, что она охотится по ночам, оставляя его в одиночестве. Еду для него девушка бросает на пол и тут же уходит, запираясь на втором этаже. Всё уже решено: как только Дитрих окрепнет, она отведёт его в ближайшее поселение.