– Спасибо, что согласились встретиться с нами, – поблагодарила девушка.
Мирела уставилась на нее темными глазами.
– Честно говоря, я не хотела. Ненавижу говорить о прошлом. Я уже в том возрасте, когда хочется ценить оставшееся время. Мне нравится то, чем я сейчас занимаюсь и что имею: моя вера, этот центр, мои дети… Уже скоро, в восемь вечера, большинство из них уйдут домой. Они из бедных семей. Их родители целыми днями на работе, и им не с кем оставить детей. Они меня многому учат. Гораздо большему, чем я сама могу их научить.
Повисло недолгое молчание. Мирела медленно шевелила пальцами, машинально передвигая коричневую папку по столу взад-вперед.
– Ваш сын был лучшим другом Сантьяго и Игора, – спокойно констатировала Виктория. – Игор погиб, когда учился в шестом классе. Вы помните это?
– Раньше я жила на той же улице, где школа. Я примчалась туда одной из первых, до приезда «Скорой». Поверьте, такое не забывается. Разбившийся ребенок, весь в крови, на игровой площадке… Игор лежал на земле неестественно изогнувшись, с искореженными руками и ногами… как будто его расплющило, сжало под прессом. Жуткое зрелище.
Виктория изо всех сил постаралась не представлять эту картину.
– Рядом валялся баллончик с краской, – продолжала Мирела. – Они уже тогда баловались граффити. Когда я узнала о том, что сотворил Сантьяго несколько лет спустя, то была поражена до глубины души. Разукрасить черным лица мертвецов – это так… жестоко.
– Ваш сын и Сантьяго дружили до окончания школы?
– Да… Мне кажется, смерть Игора так потрясла обоих мальчиков, что они еще больше сблизились. Создали свой собственный мирок. Сразу после того случая Габриэль начал замыкаться в себе. В четырнадцать у него произошел первый нервный срыв, а потом все стало еще хуже.
– Что вы думаете о Сантьяго?
– Он казался обычным мальчиком.
– Ваш сын когда-нибудь говорил, почему Сантьяго это сделал?
– А разве могут быть какие-то причины вломиться в дом, зарезать трех человек и разукрасить их лица? Габриэль был потрясен, как и все мы.
Виктория отметила, что Мирела избегает называть Габриэля «сыном», как и Атила – Сантьяго.
– Расскажите о припадках вашего сына, – попросила она.
– Они начались внезапно. Габриэль стал более беспокойным и каким-то измученным. Я думала, это просто подростковое. Иногда он на весь день запирался в ванной и ничего не делал. Или начинал волноваться и разговаривать сам с собой. Я отвела его к врачу, и ему поставили диагноз: гиперактивность, психоз и компульсивное сексуальное расстройство. Это казалось мне такой дикостью… Тихий маленький мальчик, воспитанный в соответствии с Божьими заповедями. Ходил на занятия по катехизису и даже совершил первое причастие. Я стала внимательнее присматриваться к нему. Он запирался в ванной семь-восемь раз на дню – минут по десять. Чтобы мастурбировать, подозреваю.
– Габриэль как-то лечился?
– Да, но это не слишком помогало. Он не мог сосредоточиться и постоянно попадал в неприятности в школе. Оценки снизились, табель – просто кошмар. Каждый раз приходилось пересдавать экзамены, и то он еле-еле наскребал на проходной балл. А ведь Иконе не была особо требовательной школой. Там же ему предъявили первое обвинение. Три девочки пришли к директору и сказали, что Габриэль напал на них.
– Напал?
– Я не верила, что он способен на такое. Порой мы слепы и не желаем видеть правду. Девочки сказали, что Габриэль ворвался в туалет и спустил штаны… А потом пытался заставить их потрогать его… – Мирела стыдливо опустила глаза. – Там не висело камер, так что доказательств у девочек не было. Габриэля только отстранили от уроков на неделю и перевели в другой класс.
Виктория дала Миреле успокоиться и спросила:
– А было и другое обвинение?
– Мой сын поступил в университет на фармацевта – одному богу известно как. Это казалось чудом. На какое-то время я поверила, что он изменился. У Габриэля не было друзей, но он стал… как бы это сказать… спокойнее, что ли. Но во втором семестре две женщины, студентка и уборщица, обвинили его в изнасиловании. У них были реальные доказательства. Студентка прошла медэкспертизу: на ее теле осталось много травм. Он связал бедную девочку веревками и жестоко избил. ДНК Габриэля была повсюду. Его арестовали, судили и признали виновным. У него диагностировали расстройство личности. Никто не упоминал об этом раньше, но когда что-то подобное случается, то наваливается все сразу, не так ли?
Указательным пальцем она подтолкнула папку в сторону Виктории. Та открыла ее и увидела тонкую стопку бумаги. Кроме копии обвинительного приговора там было медицинское заключение из психиатрической больницы Хейтор Каррильо.
– Судья рекомендовал поместить Габриэля в тюремную больницу. Я очень страдала: он ведь был для меня всем… Но он заслужил это. Так поступить с теми женщинами… Мне пришлось признать, что Габриэль – извращенец и садист. Это непростительно.
Она говорила с поразительным равнодушием.
– Мне очень жаль, – сказала Виктория.
– Не сто́ит. Я счастлива здесь, с моими детьми.
– Ваш сын все еще в больнице?
– Увы, нет. Он сбежал… шесть лет назад. – Мирела сдвинула повыше квадратные очки на переносице. – Точно не знаю, что там произошло. Никто не знает. В больнице случился пожар, сработала сигнализация и началась паника. Габриэль воспользовался шансом и сбежал, прикинувшись одним из врачей.
– Как ему это удалось?
Мирела откинулась назад и сцепила руки под столом. Теперь она выглядела неожиданно хрупкой, напоминая тетю Эмилию. Виктория еще сердилась, но все равно скучала по двоюродной бабушке.
– Лечащий врач Габриэля погиб. – Мирела сглотнула комок в горле. – Габриэль убил его и убежал через главный вход.
– И за эти шесть лет ваш сын ни разу не пытался связаться с вами?
– Если бы он это сделал, я бы сдала его полиции или врачам. Во имя всего святого, Габриэль не способен жить в обществе. Он изнасиловал по меньшей мере двух женщин, убил человека и устроил побег… У меня ничего не вышло. Я потерпела неудачу как мать. В этом тоже есть моя вина. – Она поджала губы. – Хорошо, что я больше ничего не слышала о нем. Теперь эти дети – мои.
Мирела снова положила руки на стол и выпрямилась, как будто случившееся ее не касалось. Поправила прядь волос и совершенно бесстрастно посмотрела Виктории в глаза.
– Полицейские отдали мне дневник Сантьяго, – соврала девушка. – Там часто упоминается ваш сын. В июле девяносто третьего года Сантьяго сблизился с девушкой, которую называл Рапунцель. Габриэль знал ее?
– Вряд ли. Честно говоря, не знаю. Может быть. Габриэль никогда не откровенничал со мной, а после смерти Игора совсем замкнулся. Дружба с этими двумя – худшее в его жизни. Их троицу как будто прокляли. Все сбились с пути. Никто из них не стал счастливым.
Мирела встала, давая понять, что разговор окончен. Провожая Викторию и Джорджа по двору, она рассказывала им, кто из детей ее любимчики. У выхода Виктория поблагодарила за уделенное им время и помахала на прощание. Женщина улыбнулась, показав пожелтевшие зубы, развернулась и пошла по дорожке из разноцветных камешков, пока не скрылась из виду.
21
Их троицу как будто прокляли. Виктория никак не могла выбросить эту фразу из головы. Жуткое совпадение: один покончил с собой, другой свихнулся, а третий стал убийцей. Каждый раз, обдумывая судьбы трех мальчиков, она чувствовала, что все ее объяснения граничат со сверхъестественным. Словно какая-то дьявольская сила затянула их в водоворот безумия и жестокости. Эта мысль не давала покоя.
Следующая среда выдалась дождливой. Виктория приняла горячий душ, надела свитер и плащ, положила в карман нож и села в автобус, едущий до дома престарелых, слушая в наушниках на повторе песню Under Pressure[42]. Тетя Эмилия лежала на кровати, сдвинув очки на кончик носа, и читала Библию. Увидев племянницу, она улыбнулась и поманила девушку к себе. Они не встречались несколько недель – такого не бывало с тех пор, как погибли родители Виктории. Когда она обняла хрупкое тельце тети, пахнущее одеколоном, то поняла, как сильно соскучилась. Как она могла так долго не приходить? Расстроивший ее спор теперь казался сущей ерундой. Тетя Эмилия благословила ее, как обычно, несколько раз перекрестив и попросив всех святых защитить ее – имена святых Виктория за эти годы выучила наизусть. Затем взяла племянницу за руку и погладила по лицу.
– Что нового, милая?
Ее тон был жизнерадостным: тетя тоже готова забыть о ссоре. С тех пор произошло много всего, но Виктория решила промолчать.
– Ничего, – ответила она.
Тетя Эмилия больше не задавала ей никаких вопросов о «друге». Разговоры на деликатные темы до поры до времени оказались под запретом. Они поболтали о сюжетных поворотах в мыльной опере, которую показывали вечером в прайм-тайм, и о коррупционном скандале, обсуждаемом во всех национальных новостях. Три часа пролетели в мгновение ока. Сразу после полудня в палату вошла медсестра и сообщила, что тете пора в душ.
– Я помогу, – вызвалась Виктория.
Поначалу Эмилия возражала: она была слишком чопорная и не любила обнажаться перед кем бы то ни было (впервые оказавшись в доме престарелых, тетя сразу подняла сильный шум, когда медсестры попытались раздеть ее), но племяннице не пришлось долго настаивать. Виктория откинула с кровати одеяло и помогла двоюродной бабушке встать, протянув ей трость. Они медленно направились в ванную комнату. Там девушка спустила лямки ночнушки Эмилии и, разглядывая ее слегка сгорбленную спину, сложила одежду рядом с раковиной. Бежевые панталоны доходили старушке до пупка. Виктория сняла их, отвела тетю за руку в душ и намылила морщинистую кожу. Эмилию явно беспокоило, что Виктория смотрит на нее, так что племянница отвернулась. Повисла напряженная тишина. Через несколько минут в дверь постучала медсестра.