И тогда рассерженные животные, вымещая на бессловесном кролике свои беды, снова собрались в сарае и напихали ему в рот белого льна, чтобы он так и не смог заговорить, а уши ему связали над головой, чтобы они больше никому не мешали.
Бедный лопоухий кролик по-прежнему молча отошел от всех и лег на сено, ему было очень больно, он хотел заплакать, хотел закричать, но теперь не мог этого сделать. Он знал, что братья-животные не хотели специально причинить ему вреда, просто жизнь была устроена так несправедливо. Его стоны были слишком слабыми, чтобы кто-нибудь обратил на него внимание, так он и умер, ничего никому не сказав".
Гермос поднял глаза от книги и сказал грустно:
– Я знаю эту сказку. Мария снова подошла к двери, чтобы проверить замки.
– Я говорила тебе о ней. Это хорошая сказка.
– Это меня пугает, – прошептал Гермос, с трудом выталкивая из горла слова. – Я знаю ее…, знаю ее давно…, раньше чем…
Дверь была заперта, Мария вернулась к кровати.
– Ты помнишь? Ты помнишь, что ты делал, когда слушал ее, а, Френсис? Гермос покачал головой.
– Не хочу вспоминать.
– Ты прав, – согласилась Мария. – Ты прав. Я не должна была просить тебя читать сегодня сказку. Сказку, которой пугают детей.
Великан согласно кивнул, но продолжал дрожать от страха. Марии было больше нечего сказать, чтобы успокоить и поддержать его. Слова ничем не могли ему помочь. Ей оставалось только ласково обнять его.
– Все хорошо. Спи. Я покараулю.
Так она долго обнимала и ласкала его, чутко прислушиваясь к скрипу окна и шорохам на улице. И наконец великана сморил сон, он вздыхал и причмокивал, как ребенок.
– Пусть тебе приснятся хорошие сны, – прошептала она.
Но тут он вздрогнул, и она поняла, что, несмотря на ее пожелания, его преследуют страшные кошмары.
– Френсис, где ты? – Это была мама, и голос ее всегда означал для него страх. Папа был гнев, а мама – страх.
Мальчик затаил дыхание, прижав к бьющемуся сердцу свои окровавленные руки. Мамин резкий голос был все ближе и ближе, перекатываясь по залитой желтым солнцем аллее. Сжав зубы, Френсис подобрал ноги, чтобы блестящий кожаный ботинок не торчал наружу и не выдавал его убежища – ящика, в котором он спрятался. Ящик дышал запахом сыра из отцовской лавки. Это было дыхание страха.
– Френсис, ты совершенно несносен, – закричала мать. – Скверные несносные мальчишки получают розги!
Синяк на шее Френсиса подбирался к сердцу, охватывая тело, как пальцы голубой руки.
В ящик залетела муха. Муха с лицом отца, которая села ему на нос, но Френсис знал, что, если он попробует согнать ее, отец поймет, что он здесь.
– Сейчас же выходи, Френсис, – потребовала мать, постучав когтями по дереву. Клюв у нее был такой же большой, как сам Френсис, – тогда тебя меньше изобьют.
Мальчик едва дышал, он боялся, что муха услышит его. Его всегда били одинаково – до синяков и крови. Так что лучше было получить порку позже, чем раньше.
– Проклятье! – прорычал новый голос. В конце аллеи стоял гнев. – Он снова сбежал и спрятался? – Через щели в ящик мальчик видел отца – огромный рот с острыми, как у змеи, зубами. Рот был широко открыт, а зуб направлен в сторону ящика. В руках отца был большой кожаный ремень. – Это уже последний раз, когда он провел меня! – расхохотался отец. – Я послал Поля за жандармами. Они приведут с собой собак.
Френсис тяжело вздохнул, и струйка пота скатилась по его лицу, унося с собой муху к голубым пятнам на теле мальчика.
– Собак? – переспросила женщина, и нотка страха звякнула в ее голосе. – Жандармы заберут его у нас, ты помнишь об этом?
– Да пусть, – выкрикнул злой отцовский рот. Страшная фигура приближалась к ящику, в котором сидел Френсис. – От него все равно нет проку в магазине. Читает целыми днями… Слабый и непослушный. – Френсис знал, что отец имеет в виду книгу сказок, книгу про Кролика связанные уши. Он молил бога, чтобы тяжелый башмак Кинса не разрушил его укрытия.
Снова раздался угрожающий хруст шагов.
– Если его не заберут, я сам убью его.
– Ты выпил. – Страх заполнил голос матери целиком. – Я не хочу жандармов, не хочу собак. Отлупишь мальчика позже.
– Нет, сейчас! – прорычал он, толкая ее в сторону ящиков. Она тяжело упала на тот самый ящик, в котором прятался Френсис. Дерево хрустнуло, обломки посыпались на голову ребенку, он попытался освободиться и убежать, но было поздно, в воздухе мелькнул кожаный ремень и с силой опустился ему на спину.
– Нет, Кинс! – вскрикнул он. Но отец не собирался отступаться.
Когда ему на спину обрушился второй удар, он снова закричал. За ним последовали третий и четвертый.
– Это я! Я – Кролик связанные уши… Тидхэр!
Сквозь собственные всхлипывания он услышал лай собак.
Собаки лаяли в здании Совета, а он был среди них. Лай и рычание заполняли сырые своды, своды, наполненные картинками. Слабый и связанный мальчик сидел на стуле с высокой спинкой. Руки были привязаны к подлокотникам, голова к спинке, а шарф, продетый под подбородком, был завязан высоко на затылке, как уши зайца.
Теперь у мальчика Френсиса было еще одно имя – Обливиос или Обливион? Какое это имело значение? Он попытался вытянуть ноги и достать ими до полу. Рядом с ним сидел высокий и серьезный человек с лысой яйцевидной головой. В другом конце комнаты сидели его родители. У них были черные влажные глаза, обведенные темными кругами.
Они были не самыми плохими родитеВ переводе с английского означает – преданный забвению или незамечающий, лями. Неплохими, когда были трезвыми. Они не понимали сказок и историй, которые он читал, потому что в них сидели гнев и страх. Они просто не понимали. Вот и все. И теперь Обливиону было жаль, что жандармы все-таки пришли и что прибежавшие собаки прекратили избиение. Зеленые слезы катились по его щекам, и там, где они падали, из каменного пола вырастали черные розы.
Альковы в зале тоже были полны черными розами – там сидели советники Л'Мораи.
– Все встаньте и внимание! – провозгласил голос секретаря. Скамейки и стулья скрипнули, люди встали. Обливион заметил, как лысый кивнул, тогда мальчик сполз со стула и встал на холодном каменном полу.
– Начинается суд над Френсисом Кианту, который обвиняется в злостном неповиновении родителям и в том, что часто прятался, чтобы избежать наказания. Обвинители стоят сейчас справа и слева от меня, это Филипп и Маргори Кианту, сыровары, родители непокорного ребенка. И сейчас, согласно принятой процедуре суда, я хочу спросить добрых жителей Л'Мораи, которым известны поступки и проступки этого мальчика.
– Виновен! – раздался вопль толпы.
– Так и запишем, – объявил лысый человек. – Объявляю, что Френсис Кианту будет превращен в человека-великана, который уже никогда и нигде не сможет спрятаться.
Глава 11
Мария не разбудила Гермоса, для того чтобы он продолжал дежурство. И некто специально приходил ночью, чтобы убедиться, что она не сможет этого сделать.
Молодая женщина очнулась от ноющей головной боли. Она приподнялась, чтобы встать с кровати, но не смогла этого сделать – руки и ноги не слушались. Они онемели, потому что были крепко связаны веревками, кисти и ступни совершенно потеряли чувствительность. Через несколько секунд Мария поняла, что лежит не на простынях собственной кровати, а на пыльном и истертом полу.
– Гермос? – прошептала она испуганно. Отзвук собственного голоса сказал ей, что она все еще в собственном вагончике. По запаху она чувствовала, что и великан тоже тут. – Гермос? – повторила она увереннее.
Из угла раздался протяжный стон.
Мария с трудом села. – Гермос!
Великан зашевелился, тяжело вздыхая и постанывая.
– Что такое? – удивленно протянул он, пытаясь выпутаться из стягивающих тело веревок.
– Кто-то связал нас, – объяснила Мария, вставая на колени. – Оглянись – тут никого нет?
Гермос расправил затекшие руки и ноги и оглядел тесное пространство вокруг себя. В вагончике, кроме них, никого не было. Да и вообще комната казалась странно нетронутой, точно такой же, как они оставили ее накануне ночью, погрузившись в беспокойный сон. Даже дверь была по-прежнему заперта. Единственное, что было новым, – солнечный свет, который пробивался сквозь мутные стекла окон.
– Никого нет. Дверь заперта.
Мария попыталась встать. Стоя на коленях, она оперлась о стул и, оттолкнувшись от него, наконец поднялась. После нескольких неуверенных шагов она оказалась возле сидящего на полу великана. Слабая улыбка победы искривила ее губы.
– Ну вот, кажется, ожила.
– пробормотала она.
– Убери ноги, я хочу пройти, – обратилась она к великану.
– Куда ты идешь? – спросил Гермос, подтягивая к себе непослушные связанные ноги.
Мария двинулась к кровати.
– Под матрасом у меня лежат кинжалы, – объяснила она, останавливаясь возле постели и ощупывая рукой деревянную раму, на которой лежал тонкий матрас. – Ага! – гордо провозгласила она, доставая оттуда набор ножей, которые она использовала на выступлениях.
– Кто это сделал? – вслух удивился Гермос.
– Ты сказал, что дверь заперта. Окна тоже, я проверяла, – сказала Мария, садясь на кровать и доставая один из ножей из связки. – Значит, у кого-то был ключ и к тому же сонный порошок. Наверное, это Кукольник.
– Да, – согласился Гермос, со страхом вглядываясь в дверь.
Мария разрезала последние путы, мешавшие свободному движению ее рук.
– А почему он просто не убил нас? – удивился великан.
– Почему?
– повторила Мария.
– Не знаю. За две недели здесь произошло уже четыре убийства, и я не вижу никаких причин, почему не увеличить это число до шести. Нам подсунули человека, который казался виновным – отрезанный палец, шрам на спине, – все улики налицо. Я боюсь, Гермос. Как нам бороться с таким могучим врагом?
Гермос тяжело встал, опираясь на стол, и прислонился к стене, выглядывая в окно. За ним отчетливо виднелся актерский квартал, дальше – аллеи и павильоны Карнавала, а за оградой расстилалась золотая равнина, поблескива