Когда танец закончился, мужчина галантно проводил ее до столика. И только Женя успела жадно глотнуть вина, как музыка заиграла вновь. И вновь она была приглашена на танец, почувствовала на своей талии тепло сильных мужских рук и вкус музыки — терпкий и пьянящий, как вино.
Женя протанцевала весь вечер и все с тем же мужчиной. Она так и не спросила, кто он, как его зовут и из какой страны он приехал. Все это было совершенно неважно в сравнении с волшебством танца. Женя чувствовала, что она стремительно выздоравливает, приходит в себя. После второго танца она заново увидела звезды, после третьего — услышала шепот волн, потом почувствовала, что музыка искрится у нее в крови, как пузырьки газа в шампанском. А еще через некоторое время Женя с изумлением и счастьем поняла, что улыбается. Вернее, ей напомнил об этом ее партнер. Собственно, это были его первые слова после приглашения на танец.
— Какая у вас чудесная улыбка, — негромко произнес он, и Женя смутилась, как юная девушка. Уже давно все, кто хвалил ее улыбку, имели в виду только шикарные зубы. — Может быть, посидим у воды? — предложил мужчина. — Рядом с вами я чувствую себя пожилым и никудышным танцором.
Женя весело рассмеялась.
5
Около самой воды они нашли два шезлонга, забытые уборщиками пляжа. Женя с наслаждением скинула туфли и вытянула стройные загорелые ноги. Она чувствовала, что нравится своему спутнику, и ей это было очень приятно. Сначала он назвался Джорджем, но, когда узнал, что Женя из России, тут же, к ее изумлению, перешел на очень приличный русский язык. Джордж рассказал Жене удивительную историю своей жизни. Начал он интригующе:
— Я плод любви и ненависти двух систем, капитализма и коммунизма.
Женя опять рассмеялась.
— Это как? — спросила она.
— Мой отец был греческим коммунистом, а мама — дочерью очень крупного американского бизнесмена, тоже, впрочем, греческого происхождения. Я знаю, вы подумали, что я внук Онассиса, — со смехом добавил он, — но это не так. Мой дед сколотил себе состояние на отходах. Он владел сетью мусороперерабатывающих заводов. А еще у него была фабрика, где делали пакеты для мусора. Собственно, эту великую вещь и изобрел мой дедушка. Он совершенно серьезно считал, что человечество должно воздвигнуть ему памятник. Он был маленького роста с крючковатым носом, этакий Наполеон мусорных баталий с пластиковым пакетом для отходов вместо треуголки.
Когда моей маме исполнилось двадцать лет, дед отправил ее в Грецию, чтобы она познакомилась с исторической родиной. А она, вместо того чтобы осматривать Парфенон, попала в кружок молодых лоботрясов, увлекающихся идеями Карла Маркса. Среди них оказался мой отец, молодой и пламенный коммунист, который в свободное от политической борьбы время учился в Высшей технической школе на геолога. У мамы с папой был стремительный роман, мама опомнилась, только вернувшись в Лос-Анджелес. Возможно, на этом все бы и закончилось, но тут вмешался я.
— Ваша мама уже была беременна? — догадалась Женя.
— Точно, — улыбнулся Джордж, — свою беременность мама восприняла как знак судьбы и настояла на свадьбе. Был жуткий семейный скандал, дед рвал и метал, грозил лишить маму доли в мусорном наследстве, а потом смирился и отправил ее с неплохим содержанием в Грецию. Там я родился и дожил до тринадцати лет. Изредка мама ездила в Америку, где дедушка и бабушка с опаской разглядывали своего «коммунистического» внука. Поскольку мой папаша продолжал быть коммунистом, то в конце концов у него начались неприятности и он вынужден был уехать из страны. Как вы думаете, куда? Правильно, в Советский Союз. В Москве я закончил школу и три курса университета, между прочим, я учился на философском факультете. А потом моей маме весь этот коммунизм и нищая советская жизнь вконец опостылели, и она заявила, что уезжает в США. Вы будете смеяться, но отец последовал за ней, прямо в капиталистическое логово.
— А что было дальше? — спросила Женя.
— Да ничего особенного, — ответил Джордж, — родители проводили время в политических спорах. Папа между тем получил место менеджера на заводе деда, я получил диплом магистра, преподавал философию. А потом мне все это надоело, и я решил вернуться к своим корням, то есть в Грецию. Снимаю здесь, на Патмосе, маленький домик, вспоминаю новогреческий, учу древнегреческий, пытаюсь в подлиннике читать Платона и Аристотеля.
— Ну и как, Джордж, получается?
— Стараюсь. Кстати, если хотите, зовите меня Юрой. Так меня называли в России. У меня интернациональное имя. В Греции я Георгиос Иоаниди, в Америке — Джордж Джонсон, а в России — просто Юра Иванов.
Женя смотрела на его худое, загорелое лицо, на светлые глаза, в которых читалась затаенная грусть. Жене стало вдруг необычайно хорошо и спокойно рядом с Джорджем. Женя почувствовала, что вот уже несколько лет она находится в постоянной борьбы с окружающим миром, и только сейчас она поняла, что может полностью довериться этому удивительному человеку и ни за что больше не отвечать. А потом Женя вспомнила и упавшим голосом произнесла:
— Я завтра улетаю.
— Не надо пока об этом говорить, — преувеличенно спокойно произнес Джордж, — до завтра еще много времени. Посмотрите, какая удивительная ночь. Знаете, Женя, — при звуках своего имени, мягко, с еле заметным акцентом произнесенного Джорджем, Женя почувствовала, что ей не хватает дыхания. — Знаете, Женя, продолжал Джордж, — многие думают, что все южные ночи похожи одна на другую. А я знаю, что каждая ночь имеет свое лицо. Я различаю их по запаху. Например, эта ночь пахнет мускатом и жимолостью, и цикады поют сегодня особенно мелодично, а еще она пахнет вашими духами. Это «Фаренгейт», я угадал? — Женя кивнула. — Женщины, предпочитающие мужские духи, мне всегда казались особенными.
— Мне нравятся эти духи, — сказала Женя, — за то, что у них холодный запах.
— Да вы и сама холодная женщина, правда? У звезд холодный свет, он навеки пленил сердца поэтов и музыкантов. Пойдемте, Женя, покажу вам кое-что, что вы еще долго будете вспоминать в своем холодном городе.
Женя послушно поднялась, она так доверилась Джорджу, что даже не спросила его, куда он ее ведет. Оказалось, что домик Джорджа находился в двадцати минутах ходьбы от ресторанчика. Но Джордж пригласил Женю не к себе домой, а в небольшой катер, стоявший тут же, на берегу.
Они мчались куда-то вдоль берега, и Женя с наслаждением подставляла лицо теплым соленым брызгам. Катер удалялся от города, который постепенно превратился в бриллиантовое ожерелье, покоящееся на темном мятом шелке моря. Неожиданно катер затормозил, и Джордж осторожно завел его в крохотный заливчик, который море вылизало в прибрежных скалах. Женя подумала, что они сейчас выйдут на берег, но катер продолжал медленно продвигаться куда-то вглубь. С детским восхищением Женя поняла, что они заплыли в маленькую пещерку. Наконец Джордж выключил мотор и помог Жене выбраться на широкий плоский камень. Он постелил кусок толстого брезента и предложил своей спутнице сесть. Узкий луч карманного фонарика освещал низкие влажные своды пещеры, слабо колышащуюся воду. Женя молчала, ей жалко было нарушать эту вечную тишину. Первым заговорил Джордж.
— Я считаю эту пещеру своей собственностью. К счастью, туристы не знают о ее существовании. Иначе все здесь уже было бы изрисовано и загажено. Вы знаете, Женя, — неожиданно сказал Джордж, — здесь похоронен Пан.
— Здесь, в этой пещере?
— Точное место никому не известно, может быть, и здесь. Патмос — это удивительное место. Здесь Иоанн Богослов написал свой Апокалипсис и здесь же умер Пан, что означало смерть всего язычества. Правда, в этом совпадении есть нечто знаменательное?
Женя слушала его с чувством все нарастающей нереальности происходящего. Она находится в пещере, где слышно дыхание вечности. Рядом, прикасаясь к ней плечом, сидит удивительный человек и говорит о совершенно невероятных вещах, о смерти язычества и об Апокалипсисе. Женя никак не могла поверить, что все это происходит с ней на самом деле. А когда она поняла это, то заплакала, спрятав лицо прямо в теплых ладонях Джорджа.
Глава 11
1
Дмитрий мирно сидел на своей кухне и чинил телевизионную антенну. В последнее время ему слишком редко удавалось побыть дома одному, и сегодня был именно такой вечер. Дмитрий уже порядком устал от постоянного присутствия рядом с собой «молодняка», так он называл Настю и сына. К его величайшему удивлению, они слишком быстро нашли общий язык, обсуждали последние музыкальные новости, а сейчас отправились вдвоем на выставку модного авангардного художника.
Первые минут десять после их ухода Дмитрий переживал из-за того, что не способен ни понять, ни разделить интересы собственного сына. А еще его беспокоило то, что Настя в последнее время охотнее проводит время с Мишей, чем с ним. Но потом Дмитрий совершенно успокоился, расслабился, достал из кладовки свой любимый ящик с инструментами и принялся что-то подкручивать в антенне. Дмитрий не любил, да и не мог долго оставаться без дела. Лучшим отдыхом для него была вот такая нехитрая домашняя работа.
Серия частых телефонных звонков нарушила его умиротворение.
«Междугородный», — понял Дмитрий и поднял трубку. Он ничуть не удивился, услышав Женин голос. Необычными были волнение и мольба, звучащие в нем.
— Митя, — торопливо говорила Женя, — выслушай меня внимательно. Мне необходимо остаться здесь, на Патмосе, еще хотя бы на неделю.
— Переговоры затянулись? — еще ни о чем не догадываясь, спросил Дмитрий.
— Да нет, — ответила Женя, — все наши сегодня уезжают, но я хочу остаться. Мне необходимо остаться!
— У тебя неприятности, ты заболела?
— Да нет же, — с силой произнесла Женя, — у меня все хорошо, — и от ее голоса полыхнуло таким счастьем, что Дмитрий на мгновение отнял от уха трубку и посмотрел на нее. — Я полюбила одного человека, — волнуясь, говорила Женя, — он грек, ах, я не знаю, как тебе все объяснить за эти несколько минут разговора. Мы слишком далеко сейчас друг от друга. Если бы ты сейчас видел меня, ты бы все понял.