Помимо собственного желания девушка живо представила, как кровь брызнет из пронзённой насквозь грудины гостя. Как её безобразные пятна расползутся на шёлке волшебной ширмы; как воздух наполнится запахом железа и желчи.
Юкию затошнило. Она покачнулась, но сумела удержаться на ногах. Шорох её носочка по старой половице привлёк внимание Сойку и, к счастью, подсказал ей решение.
– Мне нужен учитель для Юкии, – почти закричала женщина.
Катаси с недоумением посмотрел на госпожу, Юкия с тем же изумлением смотрела на них обоих. Поняв, что художник не спешит ей возражать, женщина продолжила куда спокойнее:
– Юкия давно не упражнялась в каллиграфии, – сказала она. – Мне не хватает терпения для преподавания, дорогой мой гость, а ей нужно учиться достойно себя вести в обществе. Здесь, в глуши, у неё не так много возможностей для этого: настоящая беда для наставницы!
Она подошла к Катаси ближе. Юкия увидела, как ладони его сжались в кулаки. Не от злости, от волнения.
– Ты мог бы перезимовать у нас, раз уж так сложилось, – сказала Сойку тоном медовым и вкрадчивым. – Остаться здесь со мной до весны… Ради Юкии, конечно. Да и зимы в горах приходят внезапно. Если снегопад застанет тебя в пути? Такого и врагу не пожелаешь, поверь мне.
Девушка увидела, как с губ Сойку льётся дурман. Облачко розоватого тумана, источающего аромат цветов и гниения. Она отравляла молодого человека и завораживала, стремясь если не подавить его волю, то склонить к верному решению.
Сойку была не властна заставить кого-то сделать то, что ей нужно. Однако она могла запутать человека настолько, что тому было трудно противиться ей. Её яд был смертелен, если попадал в кровь, губителен, если вдохнуть его полной грудью. Однако он был сладок и вызывал тягу настолько неутолимую, что многие просто не хотели сопротивляться. Сейчас она использовала совсем немного дурмана, чтобы не навредить Катаси слишком сильно, но сделать себя привлекательнее в его глазах. У неё, похоже, получалось.
Катаси колебался недолго. Возможно, он был бы способен сопротивляться, если бы осознавал опасность. Юкия не представляла, как можно было бы предупредить его, не навлекая ещё большую беду. Он посмотрел на неё. Юкия встретила его взгляд, хотя очень хотела отвернуться. Она надеялась, что он сумеет прочитать мольбу в её глазах.
«Не верь ей, не соглашайся!» – шептала она про себя.
На лице его отчего-то проступила жалость. Внутри всё заледенело, когда он сказал:
– Хорошо, я останусь. Только до весны.
Глава 7Я говорю только правду
Юкия
Они говорили что-то ещё, но Юкия плохо слышала. В голове её царил необъяснимо тяжёлый гул. Ей казалось, что случилось нечто непоправимое, и девушка совершенно не понимала, как это исправить. Позже, когда она останется одна среди ночных теней, она поймёт: странно, что у неё вообще остались силы на надежду. К тому же ей было сложно понять, что ошеломило её больше. Было ли это внезапное решение художника, поддавшегося колдовскому дурману чудовища, или всё же выражение искренней жалости на его лице, когда он смотрел на неё?
Катаси ушёл с поклоном в свою комнату. Когда створка двери с тихим шорохом закрылась за его спиной, Юкия тоже развернулась к выходу, полагая, что ей следует вернуться в свою.
– Куда это ты собралась? – спросила Сойку, доставая из-за пояса оби тонкую курительную трубку.
Юкия встала как вкопанная, а желудок рухнул куда-то вниз.
– Что же ты не отвечаешь? Язык проглотила?
В комнате будто бы стало темнее, а воздух наполнился сырой затхлостью. Краешком сознания, которым ещё не завладел страх, Юкия поняла, что чары иллюзии ослабевают: Сойку старательно поддерживала их для Катаси, но не для девушки, которая и так могла видеть сквозь них.
Юкия медленно развернулась. Комната, как ни странно, осталась почти такой же, просто в ней больше не было тепла, а воздух приобрёл привкус затхлости. Прекрасная шёлковая ширма выглядела здесь как что-то инородное.
– Я думала, что могу вернуться в свою комнату.
Сойку усмехнулась, она медленно раскурила трубку, прекрасно понимая, что девушка напугана и не посмеет и шелохнуться, пока она не ответит.
– Это и есть твоя комната, – сказала хозяйка.
Алые губы её сложились в улыбку, а все восемь пар глаз на миг зажмурились от удовольствия. Юкия не хотела смотреть на неё и в то же время не смела отвести взгляд.
– Ты вновь молчишь, – сказала Сойку. – Твоим воспитанием и впрямь занимались прискорбно мало.
– Я не понимаю, – произнесла Юкия несмело.
– Куда уж тебе понять, – сказала Сойку.
Она присела на сундук, расправив складки кимоно, которые почти не скрыли безобразные ноги.
– Присядь.
Юкия села напротив неё прямо на циновку. Голос Сойку хоть и звучал ласково, но девушка понимала: она не потерпит промедления. Несколько мгновений хозяйка разглядывала её пристально.
– Ты выросла красавицей, – сказала она.
Юкия ожидала чего угодно, но не этого. Отчего-то похвала Сойку напугала её ещё больше.
– Знаешь, я ведь тоже была красавицей в восемнадцать лет, – продолжила она, выпустив изо рта струйку тягучего дыма. – Многие ценили мою красоту. Может, ты и не поверишь, девочка, но когда-то я была человеком. Девушкой, на тебя очень похожей.
Юкия совершенно не понимала, отчего вдруг Сойку пустилась в эти откровения. Если честно, девушка никогда не задумывалась, откуда на свете взялось чудовище, державшее её в заточении. Тем более она не думала, что когда-нибудь услышит, что хозяйка полуразрушенной усадьбы не была рождена такой, какой знает её Юкия.
Сойку же продолжала. Казалось, её не волнует внимание собеседницы. Она неторопливо выпускала колечки дыма, прикладываясь то и дело к трубке. Сладковатый, почти приятный запах заполнил комнату. Теперь в ней и вовсе стало трудно дышать. Госпожа же выглядела так, будто бы рассказывала свою историю себе самой.
– Да, я была хороша собой, прекрасно пела, а танцевала так, что мужчины замирали, глядя на меня… Мне было семь, когда родители продали меня в дом удовольствий. Я не винила их: не долг ли это дочери позаботиться о родителях, которые дали ей жизнь? Да и какая бы ждала меня судьба в деревне, где всё зависело лишь от того, уродился ли рис или нет?
Киото знал моё имя, а Симабара[12] был полон жизни. Ремесло юдзё[13] давалось мне просто. Здесь главное было быть красавицей, прямо как ты, малышка Юкия. Я быстро научилась улыбаться, когда мне этого не хотелось, смеяться, когда мне было вовсе не радостно, и доставлять наслаждение тем, кто был мне противен. Мне всегда было чем утешиться, ведь мужчины часто неприлично щедры, если думают, что ты от них без ума. Красивые ткани, заколки и ароматное масло, которое я любила втирать в кожу рук… Я до сих пор помню его запах! Мой портрет заказывали у местного мастера не реже чем раз в месяц. Так было до тех пор, пока мой контракт не выкупил местный феодал, из-за которого я и умерла. Он убил меня в порыве гнева, а тело велел сбросить в старый колодец. Знаешь, что было потом, Юкия?
Девушка вздрогнула, услышав своё имя. Она догадывалась, к чему ведёт рассказ Сойку, но не произнесла свою догадку вслух. Это было и не нужно: хозяйка озвучила её сама, склонившись к девушке так близко, что смрадное дыхание вновь опалило её лицо.
– Я убила его. Вернулась и убила. Только вот легче не стало… Однако это ещё не всё.
Сойку встала со своего места. Она обошла неподвижную Юкию и направилась к двери. Девушка поняла, что рассказ её вовсе не закончен. Он оборвался. Да только Сойку не собиралась больше говорить о своём прошлом.
– Эта комната действительно твоя, Юкия, – сказала она прежде, чем уйти. – Может, я и чудовище, но тебе никогда не лгала. Какой в этом смысл?
Катаси
Катаси пожалел о том, что согласился остаться в доме Сойку, почти сразу, как створка двери в комнату закрылась за ним. Если честно, он до конца не понимал, почему именно позволил себя уговорить. То ли это смущающее поведение хозяйки так повлияло на него, то ли слишком мягкий и заботливый характер сыграл с ним злую шутку… Положа руку на сердце, он признался себе: мольба в глазах Юкии стала последней каплей. Отчего-то он был уверен: девушка отчаянно нуждается в помощи. Одиночество ли было виной её печали или старая незаживающая рана после трагических событий прошлого? Может, источником её отчаяния была ревнивая и требовательная наставница? Катаси не знал точно, но был уверен: он хочет помочь девушке. Он хочет увидеть, как она улыбается.
В чём была причина этого странного, такого сильного желания, Катаси не понимал. Вернее, не желал понимать, даже несмотря на то что имя того чувства, что пустило корни в его душе, напрашивалось на ум само. Он читал об этом в книгах и в стихах знаменитых поэтов, он видел подобное в пьесах и слышал в песнях деревенских прачек ещё в детстве… Он видел это чувство в глазах старшей сестры, когда она говорила о своём женихе. Он видел это в глазах своего отца, когда тот смотрел на мать.
Любовь? Но разве могла она возникнуть так стремительно, так внезапно занять его мысли? Может, он просто путает желание помочь с чем-то более значимым? Крик о помощи в прекрасных глазах Юкии (а они и впрямь были прекрасными) так свёл его с ума, что он позабыл о благоразумии?
Катаси не приходилось быть наставником. Однако ему доводилось быть учеником. Потому накануне первого урока с Юкией он прокручивал в голове воспоминания о собственных уроках, пройденных прежде. Он уснул, вопреки всему, быстро: усталость брала своё. Всё-таки он не до конца восстановился после падения, хоть и пытался всячески доказать обратное.
Минули ночь и полное сомнений утро. Вот уже наступило время занятий, назначенное сразу после полудня. Когда служанка пришла за ним, Катаси уже был готов. С отцовской кистью в руке и полный решимости, он вошёл в комнату Юкии, но оробел, стоило лишь взглянуть на девушку.