Олень посмотрел на Катаси, чутко поводя носом. Художник замер, боясь дышать. Чудо, которое подарила ему лесная прогулка, было страшно спугнуть неловким движением. Олень же, сочтя его неопасным, подошёл к ручью и склонился, чтобы испить воды.
Катаси потянулся за новым листом бумаги, чтобы сделать набросок…
Заросли у ручья пришли в движение. Послышался звук ломающихся веток, а ветер принёс смрадный запах гнили и крови. Всё происходило так быстро, что Катаси раньше увидел, как прозрачная вода ручья у его ног окрасилась алым, а уже потом, так медленно, точно само время исказило своё движение, поднял взгляд на то место, где стоял до этого олень.
Катаси не слышал прежде звука, с которым впавший в бешенство хищник рвёт живую плоть; он не ощущал ранее тяжёлого запаха крови и железа, который проникает в воздух тогда, когда льётся слишком много крови. Он не видел прежде и ничего, подобного тому, что предстало перед его глазами в этот миг. Как называли это существо, что терзало ещё живого, но уже обречённого оленя? Было ли ему вообще дано имя в мире живых людей?
Он видел брюхо, покрытое жёсткими волосками, видел лапы, кончавшиеся острыми когтями, спину, кривую и серую, лишь отдалённо напоминавшую человеческую. Однако глазам он поверить был не в силах. Только все его чувства призывали его замереть, не двигаться и даже не дышать в надежде, что неведомая тварь не заметит его. Ему пришлось приложить усилие, чтобы руки и ноги его пошевелились. Так или иначе, нужно было уходить, пока розовая вода ручья уносила кровь обречённого оленя прочь.
Юноша даже не подумал собрать с земли драгоценные краски и наброски, только отцовская кисть, которую всё ещё сжимали онемевшие пальцы, осталась при нём.
Он пятился, не в силах отвести взгляд и напоминая себе слова старого охотника, который часто рассказывал детям в его деревне байки об опасностях, которые таило его ремесло.
«Никогда не беги, если встретил зверя, – раздавался голос в его памяти, – а то тот почует добычу и побежит следом. Тогда не обессудь…»
Художник и впрямь не бежал, а медленно пятился, покидая поляну, наблюдая, как стволы деревьев всё лучше скрывают от него неведомое чудовище и уже мёртвого оленя.
Только когда он больше не чуял запаха крови, а звук ручья стал почти не слышен, он позволил себе побежать. Ноги понесли его быстро и охотно. Катаси нёсся по лесу, точно не человек, а лисица или, что вернее, перепуганный заяц. Он перепрыгивал корни и упавшие ветки, не обращая внимания на то, что деревья то и дело хлещут его сучьями по лицу. Он больше не видел ни красоты, его окружавшей, ни тропы, бегущей вниз по склону. Сердце стучало в затылке, а накрапывающий дождь не ощущался вовсе.
Он остановился только тогда, когда ему стало не хватать сил сделать вдох. Дыхание его было хриплым, а грудину разрывала боль. Он боролся с приступом кашля и не слышал ничего, кроме собственного загнанного сердцебиения.
Отдышавшись, он с удивлением понял, что бежал верно: в сторону дома госпожи. Пусть тогда, когда ноги несли его вниз по склону, мужчина и вовсе не думал о том, куда бежать, всё же он не заблудился. Назад, к Сойку, в усадьбу, окружённую густыми тенями деревьев и высокой оградой. Предупредить, рассказать о том, что видел! Как можно быстрее. Пусть закроют на тяжёлый засов дубовые ворота, затворят окна и двери, выставят часовых и, может, отправят кого-то за помощью. Страшно было представить, что будет, если неведомая тварь надумает наведаться в дом, полный беззащитных женщин.
Он вновь побежал.
Когда ворота усадьбы показались в конце тропы, он почувствовал облегчение такое сильное, какое не испытывал никогда в жизни.
Он влетел через них во двор.
– Кто-нибудь! – позвал он.
Дыхание подвело его. Вместо крика с его губ сорвался хриплый полузадушенный шёпот.
Слуг нигде не было видно. Дождь усиливался, тучи скрыли полуденное солнце так плотно, точно наступил вечер.
Двери в дом были открыты. Катаси вошёл, позабыв снять сандалии.
– Кто-нибудь, – вновь позвал он.
Ему показалось было, что и сейчас его никто не услышал. Однако подле него появилась одна из служанок. Точно из-под земли выросла, заставив его вздрогнуть. Как так вышло, что он не заметил её приближения?
– Ты напугала меня, – сказал Катаси. – Мне нужно срочно увидеть госпожу, это важно.
Девушка посмотрела на него взглядом, полным странных чувств. То ли она пыталась понять, что происходит, то ли пыталась принять некое решение. Мужчина не смог разобрать. В конце концов она кивнула и повела его за собой.
Они пошли в ту часть дома, где прежде гость никогда не был. Ему хотелось как можно скорее увидеть Сойку, но в то же время он совершенно не понимал, как объяснит ей случившееся. Как убедить женщину, что он не врёт? Что делать, если она попросту не поверит его рассказу?
Погружённый в свои мысли, Катаси почти не замечал, как долго они шли. В какой-то момент ему даже показалось, что пол стал крениться, будто бы ноги ступали по пригорку или скату крыши. Этого же быть не могло, верно? Да и к тому же становилось темнее, а воздух ощущался сырым и затхлым.
– Мы точно идём в покои госпожи?
Девушка не ответила. Через два десятка шагов они остановились. Служанка повернулась к нему и, поклонившись так низко, что он не мог рассмотреть её лицо, указала ему на дверь.
Он сделал шаг к створке сёдзи, а в следующий миг, обернувшись, понял: он здесь один. Девушка убежала.
– Что за чертовщина здесь творится? – пробормотал он.
По позвоночнику пробежала дрожь. Картинка, увиденная в лесу, встала перед глазами. Ему показалось, что он вновь ощущает запах крови, только теперь он перемешивался со сладким ароматом цветов.
– Катаси, дорогой мой, входи же! – послышалось из-за створки.
Отбросив сомнения, он вошёл, отодвинув дверь в сторону. Он не тратил времени на вежливый поклон и приветствия, он торопился. Поэтому решительным шагом он вошёл в комнату.
Створка двери за его спиной закрылась, в лицо ударил аромат багульника.
Комната была погружена в полумрак. Всюду висела ткань, пёстрая и полупрозрачная. Белые, алые и зелёные отрезы тончайшего шёлка свисали с потолка неподвижно, в жаровне теплился едва заметный огонёк. На столике тлела палочка благовоний, распространяя запах, на диво тяжёлый.
– Госпожа, – позвал Катаси, – мне нужно поговорить с вами, пожалуйста…
Чего хотел попросить Катаси? Он и сам не ведал. Оставалось лишь удивляться тому, насколько жалко прозвучал его голос.
Женский смех, лёгкий и переливчатый, раздался откуда-то из глубины комнаты.
– Иди же сюда, Катаси, – позвала его Сойку.
Тон её был кокетлив.
Молодой человек отодвинул тонкое полотно. Затем ещё одно и ещё. Чтобы сделать шаг, ему нужно было преодолеть несколько слоёв шёлка, пыльного и какого-то старого на ощупь.
– Ты уже близко, – послышался голос Сойку.
За очередной завесой он нашёл её. Она лежала посреди большого пёстрого ковра. Такие диковинки делали в далёких землях, где ночи были тёмными и густыми, точно дикий мёд. Запах цветов резал ноздри и заставлял глаза слезиться, но Катаси не мог пошевелиться не из-за этого. Госпожа была нагой. Ничто не скрывало её белого тела, полного плавной грации. Тёмные волосы укрывали спину и ягодицы, но едва ли были способны сделать незаметным её бесстыдство.
Увидев его растерянность, Сойку засмеялась вновь. Она медленно поднялась с пола, вновь напомнив ему змею, откинула прекрасные волосы за спину, красуясь, показывая себя. Красота её была пронзительной до неестественности. Ещё хуже было оттого, что перед внутренним взором всё ещё стоял образ бьющегося оленя, пожираемого заживо.
– Госпожа, – прошептал он, – мне нужно сказать вам…
Она не дала ему договорить. Стремительно женщина сократила расстояние, их разделявшее. Высокая, стройная, полногрудая, горячая. Она прижалась к нему, лишая возможности произнести хоть слово.
– Разве это не подождёт? – спросила она и потянулась к его губам.
Её поцелуй был сладок и не по-женски груб. Губы её заставили его рот раскрыться навстречу, подчиняя, распаляя и одурманивая. Ловкий и умелый, порочно умелый язык проник в него, стирая все воспоминания, вынуждая ответить. Хватка рук её на его плечах ощущалась слишком сильной и инородной.
– Подождите, госпожа, я видел… в лесу… – пробормотал он, когда она оторвалась от него.
– Что же? – спросила она, опаляя его ароматом своего дыхания.
Цветы. Сладкие, увядающие. Багульник, пионы и гниль. Кровь, соль и железо. Олень, в глазах которого обречённость сменяется смертью.
– Чудовище.
Голова шла кругом. Его тошнило, а тело вновь становилось слабым и неповоротливым. В глазах всё плыло, и в то же время странная болезненная похоть охватывала его тело, пробуждая жар в паху и жгучую острую дрожь.
Правая бровь Сойку взлетела вверх. Красивое женское лицо приобрело выражение, совершенно для него не подходящее. Тем не менее он старался смотреть ей в глаза, чувствуя, как медленно искажается реальность. Будто бы он сильно пьян, или болен, или и то и другое.
– В лесу… С брюхом паука.
Она посмотрела на него ещё пару мгновений и начала смеяться. Смех её был громким и оглушительным, точно колокола на башне собора иезуитов.
– Я верю тебе, – сказала она вдруг. – Я знаю, что ты говоришь правду!
Её лицо было полно безумия. Женщина кинулась на него, Катаси упал на спину. Затылок пронзила боль, а в глазах потемнело. Он почувствовал, как она оседлала его бёдра, как ногти её, острые и стремительно чернеющие, рвут рубашку на его груди. Он с трудом открыл глаза, ткань над головой внезапно напомнила ему лохмотья паутины.
– Катаси! – крик Юкии врезался в уши, пронзая его голову меж тяжёлых ударов сердца.
Сойку смеялась. Её волосы поднимались в воздух, точно живые, цепляясь за пёстрый шёлк. Её ногти впивались в кожу на груди Катаси. Он предпринял ещё одну жалкую попытку освободиться, багульник и гниль не давали дышать.