Мыши и ёкай слушали их внимательно, не прерывая рассказа.
– Похоже на предсмертное проклятие, – в конце концов сказал дух ласточки.
– Очень похоже, – согласилась девушка-мышь.
– Вы сумеете его снять?
Духи посмотрели на Катаси так, будто бы он сказал нечто невообразимое.
– Мы слабые духи, – ответил дух ласточки. – Нам такое не под силу.
Разговор утих сам собой, радость сменилась тягостным молчанием, дождь стучал по скату крыши.
Они легли спать, понимая: ночью в час крысы всё пережитое повторится.
Юкия
Крик Юкии распугал мышей, принявших свой истинный облик и разбежавшихся. Боль пришла так же внезапно и неумолимо, как накануне. Сперва сильная, но терпимая, она нарастала с каждым приступом, пока наконец не стала нестерпимой. Дух ласточки смотрел на Юкию из своего угла, всё ещё похожий на человека. В какой-то момент ей показалось, что он и вовсе снится ей, что нет никакого ёкая в маске. Только она, деревянные доски пола и Катаси, который безуспешно пытается утешить её.
Всё кончилось так же внезапно, как и в прошлый раз. Сердце девушки стучало быстро-быстро ещё долго.
В голову закралась ужасная мысль: может так случиться, что однажды оно не выдержит этого. Неужели ей и впрямь придётся проходить через муки каждую ночь до конца жизни?
То, что она плачет, Юкия поняла, когда Катаси сказал:
– Не плачь, Юкия, ты не одна.
– Возможно, есть один способ, – сказал ёкай в маске.
Он ещё был здесь. Лист бумаги скрывал его глаза, оттого не было понятно, что он чувствует и чувствует ли вообще.
– Тот карп, который оставил осколок жемчужины внутри вашего шрама, господин, плыл к истоку реки?
В полумраке комнатки Юкия увидела, как Катаси кивнул в знак согласия.
– Известна ли вам легенда о карпе, который плыл против течения, чтобы стать драконом?
– Это же детская сказка, – сказал Катаси. – Её рассказывают мальчикам в детстве, чтобы объяснить, что такое стойкость и упорство: карп, который доплывёт от самого океана против течения к истоку реки, может стать драконом, если с достоинством преодолеет все препятствия. Не хотите же вы сказать, что тот ёкай, спасший меня в детстве, был как раз таким карпом?
– Скорее всего, – ответил дух. – Хотя ручаться я не могу. Однако карпы и впрямь стремятся пройти это испытание. Многие из них погибают в пути, иные просто отказываются от своего устремления со временем, так и не достигнув цели. Если владелец жемчужины не отступился, то он остался у истока: потому что превратиться в дракона карп может только при наличии целой жемчужины. Она покоится в его теле до поры и копит духовную силу. Пропажу маленького осколка он мог и не заметить, но превратиться он сумеет только при наличии целой жемчужины.
– Так значит, ему нужен осколок?
– Именно.
Юкия не сразу поняла, к чему этот разговор, но Катаси спросил:
– Правда ли, что дракон может исполнить любое желание смертного?
Когда девушка услышала этот вопрос, внутри всё сжалось от страха. Неужели Катаси и впрямь думает отправиться на встречу с ёкаем-карпом, чтобы выменять осколок жемчужины в его шраме на снятие проклятия?
Дух ласточки усмехнулся.
– Далеко не любое, но проклятие более слабого ёкая, например паука, снять сумеет.
– Это слишком опасно! – сказала всё-таки Юкия.
– Не опаснее всего, что вы двое уже пережили, – возразил ёкай. – Вы помните, из какой реки был родом ваш карп, господин?
– Да, – сказал Катаси.
– Тогда вам двоим стоит поторопиться: когда придёт зима и реки покроются льдом, вы едва ли сможете попасть в царство духов у истока вплоть до самой весны.
Дух ласточки помолчал несколько мгновений, что-то обдумывая, прежде чем добавить:
– Вам лучше держаться от больших городов и монастырей подальше: проклятая метка госпожи Юкии вызовет много вопросов.
Сама мысль о том, что нужно будет торговаться с духом, не говоря уже о самом путешествии, пугала Юкию.
– Это безумие, – сказала девушка. – Мы ведь даже не знаем, там ли этот карп. Не говоря уже о том, что непонятно, что будет с Катаси, когда осколок будет извлечён.
– Как правило, – сказал ёкай, – смертные, ставшие сосудом для части духовной силы ёкая, легко расстаются с ней. Правда, господин живет с осколком большую часть своей жизни, потому никто не скажет вам наверняка, оставит ли это след и какой.
– Я всё же хочу попытаться, – сказал художник.
В его словах не было и тени сомнения. Девушке показалось, что земля вновь уходит у неё из-под ног.
Он посмотрел на Юкию, которая искала слова, чтобы отговорить его. Его взгляд встретился с её взглядом. В свете лучины его глаза казались чёрными.
– Я должен был умереть в доме Сойку, но ты спасла меня, – сказал он. – Потому я не смогу жить спокойно с осознанием, что не попытался помочь тебе, когда мог, Юкия. Прошу тебя, прими это и не пытайся меня отговорить.
Юкия не знала названия тому, что она увидела в Катаси в тот момент, когда слова эти слетели с его губ. Уверенные, спокойные и какие-то непреклонные, они показались ей неколебимыми. Будто бы, сказав это, художник заключил договор с целым миром, будто Аматерасу или другие древние силы, светлые и могущественные, были тому свидетелями.
Она не понимала, что это, но возразить ему больше не могла.
Катаси и ёкай говорили друг с другом о том, как лучше добираться до истока реки, где искать горный ключ, в котором она берёт своё начало. Они говорили о водовороте, про который слышал дух ласточки прежде. Тот был входом в город аякаси, и, скорее всего, карпа, не сумевшего превратиться из-за отсутствия осколка жемчужины, следовало искать именно там.
Всё, что обсуждали собеседники, было настолько невероятным, что Юкия с трудом верила, что всё это правда. Даже не из-за того, что речь шла о всяких чудесах. Скорее, в голове её не укладывалось, что это путешествие и впрямь состоится. Она привыкала к мысли, что жизнь её продлится и после того, как выпадет снег, но не могла до конца поверить в это.
Она сама не заметила, как уснула, убаюканная усталостью и тихими мужскими голосами. Она чувствовала, как Чашечка умостилась на её ладони, гладкая и тёплая, точно нагретый на солнце камень. В голову Юкии пришла сонная мысль: должно быть, это потому, что цукумогами была живой.
Часть 2
Невеста речного бога
Симабара была полна музыки, девичьего смеха и огней сотен фонарей. В ночные часы это место полнилось жизнью, а его обитательницы походили на пёстрых бабочек, лёгких и изящных. Иные и вовсе утверждали, что красавицы квартала Симабара могли свести мужчину с ума, будто бы стоило увидеть одну из них, облачённую в шелка, танцующую босой под изысканную музыку, – больше не пожелаешь смотреть ни на красную листву клёнов, ни на полную луну и уж тем более на обычных земных женщин.
Маленькая девочка, покинувшая свой дом навсегда всего пару дней назад, не знала всего этого. Да даже если бы кто-то и рассказал ей о поэтах, воспевавших дев удовольствий, о художниках, которые рисовали их портреты, и господах, готовых отдать половину своего состояния за право обладать одной из девиц, похожих на бабочек, её едва бы это утешило.
Прежде она никогда не задумывалась о том, что придётся однажды покинуть родителей. Её жизнь, хоть и бедная, была понятна ей. Другой она не желала. Да только голод пришёл в их деревню. Он был жесток и страшен. Прошлой весной он унёс жизнь её младшего брата. Старших сестёр он сделал похожими на тонких призраков, делая лица серыми, а запястья настолько тонкими, что можно было разглядеть под кожей каждую косточку. Тогда её звали Юри. Рождённая посреди жаркого лета, девочка была благословлена красотой, которая нелепо смотрелась среди рисовых полей, где трудились её родичи.
Ей никто не объяснял, почему её продали. Она и сама понимала: человек, который появился на пороге их бедного дома, принёс деньги и рис, а значит, её старшие сёстры и родители избегут участи младшего брата. Ещё по дороге в Киото девочке было велено забыть и свою прошлую жизнь, и своё имя. Теперь её звали Сойку. Ей было семь лет.
Сойку была из тех, кто не умел долго плакать. Жажды жизни в ней было, возможно, даже больше, чем красоты, а детство в крестьянском доме научило её не бояться труда. Девочке повезло: её выбрала ученицей известная куртизанка. Иные говорили, что в числе её почитателей были даже приближённые императора. Когда она увидела её впервые, Сойку не могла отвести взгляда. Её выбеленное лицо, алые губы и пёстрый шёлк, украшенный вышивкой в виде журавлей, делали её не похожей на обычного человека из плоти и крови. То ли это была дочь лунной богини, сошедшей с небес, то ли фарфоровая кукла, до того изящная, что дух захватывало.
– Вы такая красивая, госпожа, – прошептала едва слышно девочка, не в силах пошевелиться.
Её тут же наказали за непочтительность: служанка ударила её палкой по ногам, заставив упасть. Сойку и сама поняла, что совершила непростительную оплошность. Она, маленькая оборванка, купленная за мешок риса, не имела никакого права говорить с прекрасной девой удовольствий. Однако та рассмеялась и, польщённая искренностью девочки, взяла её в ученицы.
Сойку оказалась способной. Она вняла наставлению старших и впрямь позабыла, кем была прежде. Разве имело значение то, что, будучи ещё ребёнком, она пасла свиней? Разве, отогнав от себя воспоминание об окоченевшем тельце маленького брата, она не обрела покой?
Крестьянская дочь перестала существовать и превратилась в одну из бабочек, способных свести мужчину с ума. Она росла и училась, перенимая ремесло своей наставницы. Заключалось оно не только в умении носить сандалии гэта, такие высокие, что в них невозможно было сделать шаг без посторонней помощи; не только в знании стихов, танцев, музыки и прочего, что могло доставить удовольствие господину. Хорошая куртизанка всегда весела. С ней легко, она умеет выслушать и поддержать любой разговор. Дева удовольствий высокого ранга, та, что развязывала пояс кимоно куда реже прочих, умела улыбаться, когда ей не хотелось, смеяться, когда было не смешно, и ублажать того,