нном ему чрезвычайно строгом отношении к харьковским актерам иронически отозвался о тех «знатоках, которые Соленика поставят выше Щепкина в этой забавной роли». Эта запись была сделана в связи с представлением «Москаля-Чаривника» 2 мая 1845 года, но меньше чем через месяц, 29 мая, тот же А. Данилов об игре Соленика в роли Чупруна отозвался так: «Многие безусловно превозносят Соленика за каждую его роль, хорошо ли, нет ли он ее выполнил. Мы, не разделяя этого слепого пристрастия, скажем, что роль Чупруна им выполняется прекрасно»[129]. Подчеркнутое беспристрастие Данилова повышает значение его похвалы.
И наконец, еще одно сопоставление Соленика и Щепкина в роли Чупруна и даже шире – украинских ролях вообще. В своих воспоминаниях о М.С. Щепкине невестка великого артиста А.В. Щепкина пишет: «Он знаком был с Малороссией, потому что долго был на сцене в Полтаве и в Харькове, и неподражаемо играл малороссов в „Наталке-Полтавке“ и в „Москале-Чаривнике“. В то время никто не мог сравняться с ним в этих пьесах, исключая разве известного тогда в Харькове актера Соленика, который приводил в восхищение самого М.С. Щепкина»[130]. Свидетельство тем более ценное, что оно восходит, несомненно, к отзыву самого Щепкина. Так в споре о творческом соперничестве двух исполнителей роли Чупруна прозвучал голос великого артиста.
Возможно, не лишен значения в этом споре и следующий небольшой штрих. В отчете о представлениях «Москаля-Чаривника» осенью 1844 года на александринской сцене А. Вольф писал: «Щепкин, долго живший в Малороссии, великолепно выдержал тип простодушно хитрого казака»[131]. В трактовке Щепкиным образа Чупруна отмечен новый оттенок. Не повлияла ли на Щепкина в данном случае солениковская манера исполнения роли? Утверждать это, за недостатком других фактов, мы не можем, но такое предположение не лишено оснований.
Однако различия в исполнении обоими артистами роли Чупруна были, конечно, различиями индивидуальной трактовки образа, но никак не творческого метода, принципиального подхода к «украинской теме». Поэтому глубоко неправ Н. Мизко, который называл Соленика единственным «идеалом малоросского актера» – создателем типа «истинного украинца». Пусть щепкинский Чупрун был проще, «прямее» солениковского, но и ему нельзя было отказать в жизненной убедительности, естественности. Он «точно сейчас прилетел на ковре-самолете из Украины», от него веяло «степью, свежим, здоровым воздухом, с благоуханием полевых цветов и трав»[132], – так воспринимал Щепкина – Чупруна московский, да и не только московский зритель.
Вообще же в ряде других украинских ролей Щепкин давал более сложный психологический рисунок образа и, в частности, умел показать «внутреннюю жизнь», «ум» под «маскою простоты», что Мизко как раз и считал достоинством идеального «малороссийского актера». «Какое удивительное и вместе натуральное разнообразие (которого в других ролях недостает иногда г. Щепкину), – писал рецензент о Щепкине – Пельменко, – как он говорил с помещиком, офицером, с служанкою, один! …А этот дьявольский ум, которому недостает только поприща пошире, – бесподобно! Бесподобно! Слава артисту!»[133]
Соленик и Щепкин были вместе в решении украинской темы, при всех индивидуальных отличиях в трактовке ими того или иного образа[134].
Глава VI. Щепкин и Соленик
Тот, кто может словом обрисовать свой план, считается уже человеком незаурядным. Этой способностью обладают все художники и писатели. Но создать; но родить на свет; но старательно выходить ребенка, всякий вечер укладывать его, напоив молоком, всякое утро обнимать его с неистощимой материнской любовью, обмывать его, грязненького, по сту раз переодевать его в самые красивые платьица, которые он непрестанно рвет; но не отвращаться от судорог этой шальной жизни, а уметь претворить ее в живой шедевр, который говорит всем взорам – в скульптуре, всем умам – в литературе, всем воспоминаниям – в живописи, всем сердцам – в музыке, – вот в чем заключается Выполнение и Труд, связанный с ним.
Теперь, когда мы рассмотрели основные роли Соленика, станут яснее общие особенности его таланта, своеобразие его творческой индивидуальности. Это своеобразие нагляднее при сопоставлении Соленика с Щепкиным.
Соленик не составляет здесь исключения: чтобы понять любого крупного российского актера XIX века, по крайней мере первых двух третей этого века, мы обычно сопоставляем его со Щепкиным. Многое заставляет прибегнуть к подобному сопоставлению: и те широкие творческие связи, которые установились между Щепкиным и большинством его современников-актеров, и влияние, которое он на них оказывал, и, наконец, с точки зрения истории театра просто то, что они жили и работали одновременно. Можно ли исчерпывающе судить о географическом положении островов, если забыть про существующий рядом материк? Можно ли говорить о своеобразии таланта актера и его роли в истории театра, не соотнося его с центральной фигурой времени – со Щепкиным?
Соленик и Щепкин хорошо знали друг друга лично, неоднократно встречались и несколько раз играли вместе. Первая из известных нам встреч Щепкина и Соленика – это уже упоминавшееся выступление их в Вознесенске в августе 1837 года, когда, по словам Рымова, «внимание публики к нашему артисту было так же велико, как и к московскому». Надо думать, что внимание к Соленику проявила не только публика, но и сам Щепкин, всегда в высшей степени чутко реагировавший на появление нового, молодого таланта (в том же 1837 году оба артиста выступали вместе в Одессе, в водевиле «Матрос»; Щепкин играл матроса, Соленик – Петра). Очевидно, еще в Вознесенске и Одессе Щепкин весьма лестно отозвался об игре Соленика: по крайней мере рецензент «Харьковских губернских ведомостей» писал в начале 1841 года, имея в виду какое-то хорошо известное местным театралам высказывание Щепкина: «Да, талант г. Соленика, о котором с большой похвалою отзывался сам Щепкин, есть лучшее украшение нашей труппы»[135].
Что означала для Соленика похвала «самого» М.С. Щепкина?
А.В. Щепкин, вспоминая о том, что Соленик в украинских ролях «приводил в восхищение самого М.С. Щепкина», делает такое характерное прибавление: «Это была еще одна почтенная черта Щепкина: он всегда радовался чужому таланту и никогда не желал уменьшить его достоинства. Когда с ним говорили о каком-нибудь артисте и спрашивали его мнение, он делал оценку таланта так верно и с такой точностью и удовольствием, будто говорил о стоимости дорогих монет, в то же время любуясь ими. …М.С. Щепкин в молодости так одиноко проходил дорогу труда, что хорошо понимал, какую пользу могли принести поддержка и совет каждому начинающему свое поприще»[136].
Итак, это была для Соленика и авторитетная оценка его творческих возможностей, самая точная, какую он мог от кого-либо услышать; и знак расположения великого артиста, бывшего на двадцать три года, то есть почти на четверть века, его старше; наконец, просто дружеская поддержка сильной доброй руки. Слово Щепкина высоко ценилось в любом городе, в любом театре, но нигде оно не воспринималось так живо, как в труппе Штейна, а затем Млотковского, где еще все напоминало о первых шагах «артиста-чародея» и где его продолжали считать «своим». Недаром щепкинское благословение словно шло за Солеником на всем протяжении его театрального поприща…
Щепкин во время гастрольных поездок по России часто выступал в Харькове, где его встречали не то чтобы как дорогого гостя, а скорее как родного сына, который наконец-то выбрал время навестить своих стариков-родителей… Так принимали Щепкина харьковские зрители в июне 1842 года. «Восемь представлений дано было кряду, в которых он участвовал, и каждый раз театр был полон»[137], – сообщал в «Репертуаре и Пантеоне» корреспондент из Харькова.
Во время приезда Щепкина летом 1842 года Соленика не было в Харькове – он выступал на сцене курского театра. Но в сентябре следующего года Щепкин не только застал Соленика в Харькове, но и участвовал с ним вместе в одном спектакле – а именно в «Скупом» Мольера, поставленном 4 сентября 1843 года. Щепкин занимал в комедии роль Гарпагона, его игра носила на себе «печать глубокого изучения». Соленик тоже играл «очень недурно»[138], как подчеркивал рецензент «Харьковских губернских ведомостей». В рецензии не говорится, кого играл Соленик, но из другого отчета[139] мы знаем, что он исполнял обычно в этой пьесе роль Жака, повара и кучера Гарпагона.
Во время гастролей 1843 года Щепкин, наверное, не раз выступал вместе с Солеником, однако скудные и нерегулярные газетные отчеты и рецензии не дают нам об этом более определенных сведений.
Трудно судить также, играл ли Щепкин вместе с Солеником в мае-июне 1845 года, хотя известно, что Щепкин в этот свой приезд в Харьков выступал чуть ли не каждый день и что Соленик был в это время в составе харьковской труппы… Но бесспорно одно: оба артиста в эти два месяца неоднократно встречались.
В последний раз Щепкин гастролировал в Харькове в 1850 году, когда Соленик также находился в составе харьковской труппы. Но это не было последней встречей двух артистов. Театральные скитания свели их вместе еще раз летом 1850 года, на одесской сцене, за несколько месяцев до смерти Соленика…
Многолетнее общение двух актеров придает особый вес высказываниям Щепкина о Соленике. Самое полное из этих высказываний записано сыном Щепкина, Александром Михайловичем: