Отмечая, что Григорьев не справился с ролью Чацкого, Кульчицкий поясняет: «Чем проще и естественнее, без малейших натяжек играет ее (роль. – Ю.М.), тем она будет лучше, то есть ближе к цели автора». Подобную же мысль высказывает Кульчицкий в связи с исполнением Григорьевым роли Городничего в «Ревизоре».
Вообще, когда дело касается Гоголя, голос Кульчицкого становится решительнее, тверже, его насмешки язвительнее – здесь он горой поднимается на защиту того, что считает оскорбленным…
Столичному гостю автор статьи открыто противопоставляет Соленика – и опять-таки не просто как талантливого, интересного актера, а как представителя принципиально иной манеры игры.
Белинский были рад получить статью Кульчицкого. В течение ряда лет он сам вел упорную борьбу с Григорьевым 1-м как водевилистом и как актером. Совсем недавно, 13 января 1840 года, в «Литературной газете» была помещена статья Белинского, содержащая отрицательный отзыв об игре Григорьева. «Вполне понимаю Ваше благородное негодование на успех Григорьева», – писал Белинский Кульчицкому[168].
Статья Кульчицкого «Харьковский театр (приезд актера Григорьева)» была опубликована в той же «Литературной газете» 3 июля 1840 года.
Эпизод с Григорьевым настолько заинтересовал Белинского, что он не только оказал содействие в публикации статьи, но и попросил сообщить ему, «какой эффект произвела она в Харькове».
Выполнить эту просьбу было нелегко: газета со статьей пришла в Харьков, когда сам Кульчицкий уезжал в Одессу. «Следовательно – главный эффект потерян». Но, возвратившись в Харьков, Кульчицкий еще застал отзвуки того возбуждения, которое вызвала его статья.
На самонадеянного автора, дерзнувшего иметь свое суждение, выступить против столичной знаменитости, посыпались оскорбления и упреки харьковских «превосходительных». Бедный Кульчицкий! Со своим «мечтательным», «кротким» характером он впервые почувствовал, что значит литературная, общественная борьба. «…В первый раз в жизни „нажил себе врагов“, что меня чрезвычайно заняло и утешило», – простодушно сообщал он Белинскому. И надо отдать должное Кульчицкому: нападки и угрозы не поколебали его позиции.
В числе нажитых «врагов» был, конечно, и сам Григорьев 1-й. Оскорбленный гений разослал Млотковскому и «другим лицам» письма, «где он бранит меня на чем свет и угрожает публично выставить меня в водевиле». В «кружке» Кульчицкого отнеслись к этим угрозам с юмором. «При сем случае Кронеберг Андрей завидует мне и просит, нельзя ли как-нибудь прилепить и его, – писал Кульчицкий Белинскому. – Впрочем, я не думал, чтоб Григорьев был так детски раздражителен и мелочен, а то бы я поговорил о нем откровеннее»[169].
Выступления Кульчицкого против Григорьева были одним из эпизодов борьбы за становление «реального» направления, проходившей не только в столицах, но и в провинции. Харьковский критик оказал ощутимую поддержку передовым силам своего театра, прежде всего Соленику, сделав это, как мы теперь можем установить, не без помощи Белинского.
Но на этом, если говорить о подробностях, не закончилась история с Григорьевым. Последний все-таки выполнил свои угрозы и, как умел, отомстил Кульчицкому. В водевиле «Макар Алексеевич Губкин» Григорьев прямо метит в Кульчицкого, которого он называет Вральчицким, и в позицию, занятую «Харьковскими губернскими ведомостями»: «Губернские статьи щелкопера Вральчицкого! – говорит один из персонажей водевиля. – Помилуйте, да какой же порядочный человек поверит этим статьям? Весь Харьков знает, что этот Вральчицкий шарлатан во всех статьях!»[170] И тут же, противореча самому себе, Григорьев оброняет ценное признание, что «там (то есть в Харькове. – Ю.М.) добрые люди… верят» этим статьям…
Но вернемся к харьковскому «кружку», к его роли в театральной жизни города.
Авторитетным лицом в Харькове был Андрей Кронеберг, человек большой культуры, с тонким поэтическим вкусом. Для него, как и для Кульчицкого, театр составлял в харьковской жизни чуть ли не единственную отдушину. Правда, по складу своего ума, несколько неподвижного, склонного к сосредоточенным кабинетным занятиям, Кронеберг избегал участия в повседневных заботах театра. В этом отношении он отличался от Кульчицкого, который хотя и был «мечтателем» и «романтиком», но жил целиком в современности, легко откликался на ее треволнения. Однако неподвижность и основательность Андрея Кронеберга, возмещавшая недостаток этих качеств у Кульчицкого, имела для харьковского театра свое положительное значение.
«Главным занятием» Кронеберга, как он сам говорил Белинскому, были переводы из Шекспира. Помимо «Гамлета», который в 1844 году вышел в Харькове отдельным изданием, Кронеберг перевел «Макбета», «Много шуму из ничего», «Двенадцатую ночь, или Что угодно» и, кроме того, написал статью об исполнении роли Макбета знаменитым негритянским актером Айрой Олдриджем.
Кстати, перевод «Макбета» был подготовлен Кронебергом специально «для здешней сцены», о чем он также поспешил сообщить Белинскому.
От Кронеберга в Харькове шел тот культ Шекспира, которому члены «кружка» придавали столь большое значение. «Эту зиму на нашем театре дадут, кажется, Ричарда III и Антония и Клеопатру Шекспира, – писал Кронеберг Белинскому в ноябре 1840 года. – Не знаю, чьи переводы. Но, слава Богу! Чем больше будут вводить на сцену Шекспира, тем лучше будут актеры, и поверьте, что придет время, когда будут удивляться, как могли пошлые водевили потешать всю Европу?»[171] Такую же мысль высказывает и Кульчицкий в одной из статей; он приветствует постановку на харьковской сцене «Кориолана», видя в Шекспире хороший урок для актеров и зрителей и противоядие против засилия плоских водевилей, уродливых мелодрам.
Хорошо осведомленный обо всех «занятиях» Кронеберга, будучи одним из первых читателей его переводов, Белинский высоко ценил его поэтический талант. Но, как и по отношению к Кульчицкому, он трезво оценивал слабые стороны харьковского затворника, которые стали особенно заметны позднее, когда Белинский пытался привлечь его к участию в «Современнике». «Кронеберг – только переводчик, – писал он Боткину, – а как сотрудник – хуже ничего нельзя придумать. Современное для него не существует, он весь в римских древностях да в Шекспире»[172].
Ближе к современности была другая участница «кружка», Софья Кронеберг. Умная, образованная девушка, она нередко помогала брату в его ученых занятиях; так, например, работая над статьей «Гамлет», исправленный г-ном Полевым (опубликована в «Литературной газете» за 1840 год), Кронеберг опирался на сделанное Софьей сопоставление перевода Полевого с французским переводом Летурнера, исправленным Гизо. Но при этом Софью не меньше волновали текущие события русской литературы и общественной мысли, и, во всяком случае, в распространении в Харькове идей Белинского ее роль была одно время не многим меньше, чем роль Кульчицкого.
Боткин писал Белинскому в феврале 1840 года: «Вообще, в Харькове имя твое, право, лучше известно, нежели в Москве, – а все через добрую Софью и Кульчицкого, – а „Наблюдатель“ считает Софья просто своим журналом, журналом своих близких людей…» И еще о Софье: «…она тебя хорошо знает, любит расспрашивать о тебе, – я уже не говорю о том, как она любит читать статьи твои…»[173]
Но, увы, активная деятельность Софьи Кронеберг в «кружке» продолжалась недолго. Не без грусти сообщал Кульчицкий в январе 1841 года Белинскому, что Софья Ивановна «выходит замуж, за одного младого юношу, отставного штаб-ротмистра, помещика с хорошенькими усиками…»
Очень интересным человеком был и Александр Станкевич, брат Николая Станкевича. В его знакомстве с Кульчицким, а может быть, и остальными членами «кружка» посредником оказался тот же Боткин, который давно знал Станкевича.
6 марта 1841 года Кульчицкий сообщил Белинскому: «Я познакомился с ним (А. Станкевичем. – Ю.М.) через Боткина в нынешний его приезд, и полюбил от души этого милого юношу.
Так приятна для меня эта находка здесь в Харькове, где людей не слишком-то много. Но странно, как мы с ним не познакомились прежде, живя в одном городе вместе два года!»
Знакомство с А. Станкевичем было для Кульчицкого тем более «приятно», что в его лице он приобретал еще одного друга Белинского. Великий критик был дружен с А. Станкевичем с юношеских лет. Николай Станкевич в письме от 29/17 октября 1837 года, наряду с «Виссарионом Неистовым», то есть Белинским, упоминает своего брата Александра – «как истинного члена компании братьев-Станкевичей»[174]. В том же году Белинский писал об Александре Станкевиче: «Он умный и образованный малый»[175].
И еще одна драгоценная нить шла через Станкевича – к Михаилу Семеновичу Щепкину. Сестра Станкевича, Александра Владимировна, в середине 40-х годов вышла замуж за Николая Михайловича Щепкина, сына великого артиста. Но сам Станкевич познакомился с М.С. Щепкиным еще до этого события, очевидно в начале 40-х годов, в Одессе. «Из рассказов Ал. Вл. Станкевича, – говорит его сестра, – мы знали много подробностей о жизни Щепкина, с которым они часто и много беседовали вдвоем…»[176]
Но повторяем: самую значительную роль в харьковском «кружке» играл все же Кульчицкий. Человек далеко не первостепенного таланта, колеблющийся, не уверенный в себе, постоянно страдавший от «чувства бессилия», как писал близко знавший его Н. Тютчев, Кульчицкий тем не менее представляет интерес, выходящий даже за рамки нашей темы.
Артист А.П. Толченов писал: «Мне кажется, литераторы еще мало знают о размере влияния Белинского на ту часть среднего, образованного общества, которое в литературе не высказывается, мемуаров о себе не ведет и вообще таит про себя свои сокровенные убеждения, руководясь только ими в своих действиях на жизненном поприще…»