[177] Можно только повторить эти слова: мы говорим о России Белинского, о его огромном влиянии, но еще очень мало знаем, как конкретно осуществлялось это влияние, кто стоял за великим критиком… Фигура Кульчицкого помогает в некоторой мере восполнить этот пробел, хотя он и не принадлежал к тем безгласным людям, которых имел в виду Толченов, но, напротив, «в литературе высказывался» – и высказывался подчас довольно определенно… Но он являлся той характерной для своего времени фигурой, через которую влияние Белинского распространялось, росло в русском обществе, шло вширь, зачастую за счет глубины – это были неизбежные в таких случаях потери… в этом состоит интерес и значимость Кульчицкого как общественного типа.
И то, что Кульчицкий и его «кружок» стояли так близко к харьковскому театру, стремились в первую очередь на него распространить свое влияние, не могло пройти для театра бесследно. По крайней мере, задумываясь над причинами столь сильного развития реалистических тенденций на харьковской сцене, появления и расцвета здесь таких талантов, как Соленик, мы в числе главных факторов должны назвать воздействие идей Белинского, в распространении которых Кульчицкий и другие члены «кружка» были неутомимыми и полезными посредниками.
В одной из статей Кульчицкий говорит, что его критические выступления оказывают свое воздействие на Соленика: «С неизъяснимым удовольствием заметили мы, что с некоторого времени г. Соленик стал прилежнее изучать свои роли, стал обращать внимание на характеры, со всеми их принадлежностями, костюмом, манерами, физиономией»[178].
Было бы, конечно, наивно думать, что сам Соленик, человек огромного таланта и, по единодушным отзывам современников, острого проницательного ума, был не в состоянии усвоить то, что усвоил Кульчицкий. Дело не в этом: в распространении новых идей огромную роль играет интенсивность, с которой эти идеи отстаиваются и благодаря которой на людей большого таланта влияет зачастую литератор гораздо менее талантливый. Тем более, если он одухотворен идеями, обаянием, силой такого человека, как Белинский.
Кульчицкий писал как-то Белинскому: «Мы можем в целую жизнь и не встретиться более; жизнь, после которой – что и где будем, неизвестно; а все-таки есть какая-то потребность быть в памяти людей, некогда нам милых. Сегодня я ехал по должности, да и тут вдруг как-то пришел мне на мысль Пушкин с его богатою жизнью, с его возвышенной натурой, с его страстями, странствованиями, любовью и проч., что составляет жизнь, и мне как-то сделалось ясно бессмертие великих людей, которые свою жизнь умеют передать другим, из поколения в поколение, и так живо, что те обновляются ею, как своей собственной»[179].
Эти слова замечательны не только своей глубокой любовью к Белинскому, но и необыкновенно ясным пониманием того, что он, Кульчицкий, малоизвестный провинциальный литератор, несет в себе частицу души великого человека, который «свою жизнь умеет передавать другим»…
В начале 1842 года Кульчицкий переехал в Петербург на постоянное жительство. С его отъездом «кружок» харьковских друзей, ценителей изящного, любителей Талии и Мельпомены, фактически прекратил свое существование.
Кульчицкий был теперь вблизи Белинского, который по-прежнему любил его и ценил в нем «самое честное нравственное направление». В Петербурге Кульчицкий написал несколько юмористических очерков, в том числе брошюру об игре в преферанс, о которой Белинский отозвался также с похвалой. Но в общем его роль в кружке Белинского была не столь значительна и уж во всяком случае куда менее эффективна, чем в Харькове среди провинциальной «пустоты», которую он проклинал и из которой не чаял как вырваться «в Питер»…
В 1845 году Кульчицкий скончался в Петербурге от чахотки. Его похоронили на Волковом кладбище. Рядом с его могилой через три года выросла могила Белинского…
Кто же еще в Харькове писал о театре, влиял на театр, особенно после отъезда Кульчицкого? Это те рецензенты, чьи высказывания о Соленике мы уже приводили: Рымов (А. Барымов), редактор «Харьковских губернских ведомостей» (в 1852–1853 годах), фактически занявший после отъезда Кульчицкого место постоянного обозревателя харьковского театра; Виктор Дьяченко, воспитанник Института инженеров путей сообщения, впоследствии довольно известный драматург; «Харьковский старожил Wold Wolin» (то есть А. Данилов) и некоторые другие.
Все рецензенты, как это чувствуется в их статьях, хорошо осведомлены о делах харьковского театра, близки к нему – особенно Рымов. Они полны благодарности к «святилищу искусств», где, как пишет харьковский рецензент А.Д., «так часто проводил и провожу и краткие вечера свежей весны, и долгие ненастные вечера скучной осени, и нашего знойного полуденного лета, и нашей быстрой скоропреходящей зимы… Приятные вечера! Сколько воспоминаний они оставили в душе моей, в моем сердце…»[180]
Идейные позиции Рымова, Дьяченко и других авторов нельзя отождествлять с позицией Кульчицкого и его «кружка». В их статьях уже не чувствуется столь сильного влияния идей Белинского, творчества Гоголя. Нет у нас данных и о личных связях этих лиц с Белинским – подобных тем, которые установились между критиком и членами «кружка» Кульчицкого.
И все же можно сказать, что ни один из харьковских театральных критиков – пусть в менее определенной форме, чем Кульчицкий, – не избежал влияния идей Белинского. Это особенно относилось к молодым литераторам.
В 1845 году в «Репертуаре и Пантеоне» было опубликовано несколько уже упоминавшихся нами обширных статей о харьковском театре за подписью «Харьковский старожил Wold Wolin». За этим интригующим псевдонимом, составляющим до сих пор загадку для исследователей, скрывался не «старожил», доживающий «шестой десяток», а зеленый юноша, едва покинувший скамью Харьковского университета. В одной из тетрадей неопубликованных «Записок правоведа» Е. Розена мы нашли следующую запись: «Андрей Данилов… только в этом году кончил курс в Харьковском университете, он был не глуп и не без дарования… он очень недурно писал рецензии в тогдашнем репертуаре за 1845 год о Харьковском театре, они исполнены наблюдательности и остроумия, они писаны под формою Wold Wolin…»[181]
Спустя много лет, став уже настоящим «стариком», А. Данилов опубликовал заметку «Из воспоминаний старика», которая показывает, под чьим влиянием формировались его художественные вкусы. Вспоминая о приезде в Харьков Белинского и Щепкина летом 1846 года, Данилов пишет: «Они стояли в одном номере гостиницы, и мы, студенты, поклонники дарования обоих, вертелись вокруг них, чуть не ежедневно их провожая из театра»[182]. Здесь же Данилов называет себя в числе поклонников «громадного таланта» Мочалова, не раз приезжавшего в Харьков.
Столь высокие образцы заставляют Данилова в его статьях быть максимально требовательным по отношению к харьковским актерам. Он за истинную художественность и не прощает никаких отступлений к мелодраматизму, гаерству, утрировке. Жаль, что статьи Данилова в «Репертуаре и Пантеоне» за 1845 год остались единственным известным эпизодом его театрально-критической деятельности – возможно, здесь не обошлось без влияния его пагубной «страсти к кутежам и к карточной игре», о которой упоминает Е. Розен…
И в выступлениях других харьковских критиков чувствуются отзвуки идей Белинского. И кроме того, в этих выступлениях дает себя знать определенная общность позиции.
Виктор Дьяченко опубликовал в 1843 году статью «Мочалов в роли Гамлета на харьковском театре», в которой обращался к суждениям Белинского об игре великого артиста. Отмечая «неровность» исполнения Мочаловым роли Гамлета, Дьяченко все же приходил к выводу: «Кто не выносит из театра после игры г. Мочалова какого-то отрадного согревающего нас чувства, кто не находит в игре его хоть несколько чудных, высоких мгновений, воспоминание о которых так сладостно и дорого сердцу, – того не до́лжно пускать в театр…»[183]
Да, Боткин не зря писал Белинскому – правда, по поводу более раннего приезда Мочалова: «Когда Мочалов был в Харькове, то твоя статья о „Гамлете“ в „Наблюдателе“ была просто истаскана»[184].
Какой должна быть современная драма? На этот вопрос В. Дьяченко отвечает в другой статье о харьковском театре: «Общество требует драмы как картины жизни, в самом полном и деятельном ее развитии, комедии как верного зеркала нравов». В этой связи особенно интересно замечание Дьяченко о пьесах Мольера, которые в большинстве своем «не носят на себе никакого отличительного характера национальности и не выражают факта, относящегося непременно только к известному времени»[185]. Сходное суждение, как известно, высказывал Гоголь в статье «Петербургская сцена в 1835–1836 гг.»: «Его (Мольера. – Ю.М.) план обдуман искусно, но он обдуман по законам старым, по одному и тому же образцу; действие пьесы слишком чинно, составлено независимо от века и тогдашнего времени…»[186] В такой оценке Мольера русской критикой отчетливо проступало стремление к реалистической комедии, которая всеми своими корнями уходила бы в современность.
Чуть ли не единственное исключение среди харьковских рецензентов составлял Николай Сементовский, который, переехав в 1843 году в Петербург, стал сотрудничать в «Москвитянине» и в «Маяке». В театральных рецензиях, опубликованных еще до переезда, Сементовский высказал ряд суждений, встретивших отпор со стороны других авторов. Так, однажды он объявил, что первой актрисой харьковской сцены является Протасова-Ленская, а не Млотковская. «Уж в этом извините! – отвечал Андрей Данилов, – молоденькую, хорошенькую собою, очень сносную… водевильную актрису» нельзя даже сравнивать с замечательной актрисой Млотковской. Приговор продиктован личной симпатией, констатирует Данилов, «не талант, а личико такой или другой актрисы превозносит страстный юноша!..». В другой статье Сементовский писал, что одному из харьковских актеров (Соколову) «недостает светской манеры, недостает именно того, что так нравится нам в Каратыгине и Мочалове». Этот упор на «светскую манеру» и вдобавок ко всему неожиданное сближение таких авторов, как Каратыгин и Мочалов, дали тому же Андрею Данилову повод для язвительного замечания: «Уж именно, г. рецензент, что в Соколове недостает того, «что так нравится в Каратыгине, Мочалове, именно светск