— Прости, — повинилась Дашкова. — Я ведь за тебя переживаю. Твое имя у всех на слуху, его вместе с Орловым то так, то этак склоняют. В казармах только о вашей связи и говорят.
— И хорошо, — глаза Екатерины потемнели от гнева и незаслуженной обиды. — Хорошо, что говорят. Чем больше, тем лучше. Лучше положиться на преданность младших офицеров, исконно русских людей, чем добиваться симпатий высшего командования, зависящего от придворных интриг! К тому же Орловы готовы служить мне верой и правдой. Все они ведут среди офицеров и солдат пропаганду в мою пользу.
— Особенно Алексей, — улыбнулась Дашкова. — Кажется, ты умудрилась сразить сердце не только старшего, но и младшего брата. Он больше других проявляет нетерпение и горит желанием свергнуть врагов прекрасной княгини. Только не нужно краснеть. Пусть он и не так прекрасен, как его старший брат… Не зря Алексея называют резаным. Шрам действительно ужасен — от рта до уха.
— Ну и что, — Екатерина встала на сторону своего любимца. — Шрамы украшают мужчин. Алексей способен ударом кулака свалить быка, к тому же он очень умен и честолюбив. А ты знаешь, как я ценю в людях эти качества. Единственный недостаток Алексея — вспыльчивость, но со временем это, наверняка, пройдет. В любом случае, братья Орловы — мой счастливый шанс. И я очень надеюсь, что он сыграет. А то, что в казармах знают о наших отношениях с Гришей, я только приветствую. Там он — и царь, и бог. Знаешь, я даже просила Гри Гри отвести меня туда.
— И что он?
— Согласился, — с непонятной гордостью сказала Екатерина.
Дашкова только укоризненно покачала головой, осознавая, что ее упрямая подруга все равно поступит по-своему.
Так оно и вышло. Через два дня Орлов приказал Екатерине надеть мужской костюм и убрать волосы в косы. По дороге в казармы он ее инструктировал:
— Веди себя спокойно и с достоинством. На сальные шутки либо отвечай точно так же, либо не отвечай вовсе. Главное — не показывай страха. Они, как псы, моментально это чувствуют. Не успеешь оглянуться — мигом разорвут.
Страха Екатерина не испытывала, напротив, весь день пребывала в какой-то эйфории, словно готовилась вступить в новый, неизведанный, но очень притягательный мир.
Поначалу гвардейцы воспринимали ее настороженно. Десятки пар глаз нагло ощупывали фигуру, вглядывались в спокойное и немного надменное лицо. Однако грубых шуток, как боялась, Екатерина так и не последовало. Сказывалось присутствие командира. С четырех сторон великую княгиню окружали братья Орловы, готовые, если что, отразить любой натиск. Но этого не потребовалось. Справившись с первым волнением, Екатерина сделала шаг вперед, улыбнулась:
— Я всегда мечтала увидеть лучших гвардейцев России. Сегодня моя мечта исполнилось. Пока вы есть, Россия останется великой и непобедимой державой.
Ее слова встретили ликованием.
— И я все сделаю, чтобы к гвардейцам и впредь относились с должным уважением и почетом. — И снова троекратное ура. Отношение Петра к данному вопросу ни для кого не было секретом. Солдат он воспринимал не иначе, как пушечное мясо. На этом фоне теплые и простые слова оказались выигрышными. К Екатерине приблизился усатый гвардеец:
— Экая ты ладная, матушка, просто лебедушка. Если бы не Гриша…
— Охолони, Петрович! — осадил его разом насупившийся Орлов. — Глазами смотри, а руками не трогай. Моя!
В казарме раздались добродушные, одобряющие смешки.
— Молодец, Гриша! — не унимался Петрович. — Какую бабу себе оторвал! Выпей с нами, Екатерина Алексеевна, не погнушайся.
Ей протянули кружку с горячим пуншем. Пряный запах обжигающего вина разгорячил и без того запылавшие щеки. Не потому ли мать Сергея так любила бывать в казармах? А хорош Петрович, весьма хорош, несмотря на возраст. Если бы не Орлов… Но куда она без него теперь? Екатерина сделала добрый глоток обжигающего напитка. Вкус корицы, терпких трав и надежды.
— Сроду такого не пробовала, еще налей! — подставила опустевшую кружку.
— Не опьяней, Катя, — шепнул на ухо Орлов. — Солдатский пунш коварен, пьется легко, пьянит сильней, чем водка.
Она коротко кивнула, дав знак, что поняла и приняла предостережение. Но кружку взяла и, немного отхлебнув, передала ее Григорию. Орлов выпил залпом.
— Ну, спасибо, орлы! Не подвели! — сказал Григорий, обнимая Ектаерину за плечи, — Уважили командира!
Солдатские смотрины закончились успешно. В тот день Екатерина почувствовала, что одержала еще одну победу, может быть, на данном этапе самую важную. Орлов также остался доволен. Он не только закрепил свои отношения с великой княгиней, но и заручился поддержкой и одобрением со стороны подчиненных. Судьба Стеньки Разина ему более не грозила.
С того момента у Екатерины стали часто бывать не только братья, но и их ближайшие друзья. Она приручала их постепенно, то пряником, то видимостью кнута, но уже спустя полгода могла с уверенностью сказать: они пойдут за ней и в огонь и в воду. А то, что будет и огонь, и вода, и медные трубы, уже никто не сомневался.
Двор давно напоминал театр военных действий. На половине великого князя строили козни и делили государственные посты; в опочивальне великой княгини Орлов один за другим отметал планы государственного переворота, а в темной, пропахшей болезнью и агонией, комнатушке умирала Елизавета.
Екатерина, пожалуй, была единственной, кто приходил сюда по доброй воле. Она и еще Алексей Разумовский, тайный муж императрицы. Он часами просиживал у постели умирающей. Стараясь облегчить ей последние страдания. Екатерина немного завидовала этой любви, выдержавшей главное испытание — в горе. В радости всяк поклянется в любви и верности, а вот попробуй так, как он. В редкие минуты, когда Елизавета приходила в себя, они оба разговаривали с ней.
— Ты прости меня, Катя, — как-то просипела императрица. — Много страданий у тебя было по моей вине, много боли и слез. Сына у тебя отняла, своего не удалось заполучить, — она косо взглянула в сторону Разумовского. — Простишь ли, не знаю. Я бы не простила, но спасибо скажи: только страдания делают дух стойким. А где стойкий дух, там тело не подведет. Отец всегда так говорил, да я не слушала. Тело ублажала, как могла, а о душе подумать забыла. Вот сейчас лежу и вспоминаю, сколько платьев после меня останется? Пять тысяч? Десять? Я их всех и не помню, даром, что многие даже ненадеванными останутся. Туфли в ряды выстроились, драгоценности в ларцах пылятся. Но с собой в могилу их не возьмешь? Не платья же Богу будешь показывать…
Она застонала, и Разумовский мгновенно встрепенулся:
— Болит, душа моя?
— Болит, Алешенька, — нежно ответила Елизавета. — За тебя душа болит. Как тебя оставлю? Ты его не гноби, Катенька, отпусти потом с миром, хорошо? На престол претендовать не будет, интриг не любит. Меня любит. Только я, дура, не сразу поняла и разглядела.
— Полно тебе, Лиза, сокрушаться, — Разумовский взял ее страшные опухшие руки в свои. — Ты меня счастливым сделала, а этого вполне довольно. Не печалься о прошлом.
— Да как же об этом не печалиться? — по бледному лицу императрицы покатились крупные слезы. — Жить-то, как хочется!
Разумовский не выдержал и тоже заплакал, уронив голову на грудь.
— Довольно, Алеша, будет нам прежде времени слезы лить, — отстранила его императрица. — Иди, высморкайся, чайку попей. Мне с Катериной нужно поговорить. — Тот послушался и вышел.
— Трудно тебе будет, Катя, — после паузы сказала Елизавета. — Петрушка жизни не даст. Его вчера ко мне Панин приводил, уговаривал указ подписать о престолонаследии.
— И? — Екатерина боялась дышать.
— Я подписала, — устало ответила Елизавета. — Силы уже не те, чтобы сопротивляться. Накинулись, словно вороны. Еще немного, и заклюют, падальщики. Теперь от тебя все зависит.
— Что зависит? — прошептала Екатерина. — Он теперь Павлушу незаконнорожденным объявит, а меня…
— А вот тут ты ошибаешься, — неожиданно жестко сказала императрица. — Действовать надо, а не слезы лить. Ты выигрываешь не только в тактике, но и в стратегии. А еще — во времени. Свое восшествие на престол Петр начнет с пьянства, затем пойдет на поклон к Фридриху — будто я не знаю обоих! В армии начнется ропот. Армия за тебя. О твоих шашнях с Орловым мне тоже известно. Можешь глаза не опускать и не стыдиться. Была бы помоложе, сама клюнула бы. Остальное вслух произносить не стану — сама поймешь. А когда поймешь, то и сделаешь нужный шаг. Против тебя лишь Воронцовы.
— И Панин.
— Панин выжидает. Как только он почувствует твою силу, то мгновенно переметнется. Держи под присмотром Шуваловых. Много власти не давай им, на шею сядут. И Павлушу люби. Даже вопреки истинным чувствам люби.
— Ваше величество…
— Про Петра хочешь спросить? — догадалась Елизавета. — Только ничего тебе путного не скажу. Вместе вам не править. Кто нанесет упреждающий удар, тот и победит. Только знай, Катя, тебя он не пощадит. И ребенка твоего тоже. Да и страну потеряет. Вот и решай сама, что ценнее — жизнь одного, пусть и никчемного человека, или твоя судьба, от которой зависит будущее народа. Решай сама, тут я тебе не советчик.
— Как бы мне хотелось, чтобы и в мое царствие были отменены смертные казни.
Елизавета хрипло и невесело рассмеялась:
— Читаешь много. Монтескье, Вольтер… Только одного ты, Катя, не поняла: не бывает политики без крови. Остальное — пустая романтика.
— А вы?
— И я — романтика. Эту страну невозможно удержать пряником. Сама потом поймешь. И ничто не вселяет страх, как публичная казнь. Страх и уважение к государю. Покорность. Русские, как медведи. С виду добрые и ласковые, а подойдешь поближе — кожу сдерут. Только через боль и страх ты сможешь добиться процветания. Я же мечтала о любви и восхищении своих подданных. И что? Не повторяй моей ошибки. Никому не верь, никого не бойся, и ни о чем не проси. Сама бери, коли захочешь. Вот тебе мое завещание, Екатерина Алексеевна. Ступай. Разумовского позови.
Екатерина долго думала над словами императрицы. Елизавета права: не время и не место проявлять сентиментальность и доброту. Так ведь и проиграть можно.