Следующим номером программы была демонстрация сабельного искусства. Мои ребра все еще болели, но, когда мне их перевязала Танит – она наловчилась это делать под моим чутким руководством, – я решил, что сдюжу. Сабель пока еще не было: Боаз с ребятами сделали первый экземпляр по моему описанию, но он оказался неправильно сбалансирован и пошел на переплавку, а второй еще не был готов. Поэтому я взял короткий римский меч – гладиус. То же было и с пикой – тут я использовал пехотное копье.
Тем не менее кое-что я смог показать, и Хаспар просто кивнул:
– Ну что ж, есть чему поучиться, мой друг Никола. Это открывает совсем новые возможности для конницы. В любом случае ты сделал великое дело.
– Не я, на таких «сыделат» и с такими «сытрем» ездят у меня на родине.
– Без тебя мы о них не узнали бы. Сколько времени нужно, чтобы сделать некоторое количество этих сыделат и сытрем?
– Люди Ханно делают теперь три «сыделат» с «сытрем» за день, и их изготовлено уже около двух десятков. Если найти других мастеров, то, полагаю, можно их изготавливать намного быстрее. И, как и в случае с «карфагенским огнем», я не буду брать отчисления за все, что делается для нашей победы.
Хаспар неожиданно обнял меня.
– Хорошо, я найду тебе мастеров. И, поверь мне, Карт-Хадашт и все мы будем в неоплатном долгу перед тобой. А можно будет уже сейчас забрать эти двадцать сыделат?
– Конечно, для этого я их и сделал.
В следующие дни я совершенствовал свои задумки, как мог, и пытался вспомнить, что бы мне еще такое придумать. Попытки придумать, как добыть что-то вроде бензина из нефти, успехом не увенчались.
Стремена, седла, «карфагенский огонь» производились в нехилом количестве командами наших, Хаспаровых и Адхербаловых мастеров. А Боаз со своими людьми занимался теперь в основном новыми моими заказами. И наконец-то появилась неплохая сабля. Я решил продемонстрировать ее Хаспару и начал тренироваться, как мне когда-то показывал дед Захар. Может, потому, что ребра еще не окончательно зажили, а может, и потому, что руки кривые, получалось откровенно посредственно.
Но однажды пришел Хаспар, когда я его не ожидал, и увидел мои экзерсисы. И сказал мне с глазами, округлившимися до формы плошки:
– Ну ты и мастер!
– Да какой я мастер… так себе. Но ты видишь, что можно сделать с небольшим легким искривленным мечом. Это мы именуем «сабля» или «шашка». Казаки – так называются люди, живущие на южных границах, – умеют обращаться с ней намного лучше, чем я, и, если ты скачешь с упором на стремя, ты можешь рубить врага прямо с седла.
– Шышкат, – повторил он, переиначив слово по-своему. – Ты можешь показать моим людям, как это делается?
– Попробую. Жаль, тут нет никого, кто бы это на самом деле умел. Я еще ребенком был у деда, который из этих самых казаков. Он меня и научил. Только пусть будет хотя бы «шашкат».
Я не стал ему объяснять, что дед не родной, а двоюродный и сводный; впрочем, для меня дедушка Захар был и остается одним из самых любимых родичей.
Говорили мы все время на пуническом: я все больше понимал и начал говорить, пусть и с ошибками. Языком я занимался каждый день, сколько мог. Чтобы улучшить свой словарный запас, я еще начал по часу или больше читать книги из библиотеки моего приемного отца. Начал с простых книг, которые здесь читают детям, а потом перешел на беллетристику и, как говорят в Америке, нон-фикшен.
В числе первых были и героический эпос, и приключенческие книги, и любовные, и плутовские романы… Написаны многие из них были мастерски, и я иногда портил глаза, читая при свете масляной лампы даже после того, как стемнеет. В числе же вторых – множество произведений по философии, по математике, по сельскому хозяйству и даже по бизнесу (хотя, конечно, такого понятия здесь еще не существовало). Эти я, признаюсь, не читал. Но еще здесь были книги по географии, по культуре народов, по языкам – включая и уже исчезнувшие, такие как хеттский или критский, и еще существующие на данный момент, но практически неизвестные в двадцать первом веке: этрусский, иберский, пиктский, разные галльские диалекты…
Практически все эти книги содержали и грамматику, и лексикон, и обычаи, и историю, а нередко и примеры литературы. Конечно, предназначены они были в первую очередь для купцов, посещающих эти края, но, если бы эти свитки сохранились для будущего, они были бы бесценны. То есть в моей истории римляне не только совершили геноцид местного народа, но и нанесли колоссальный ущерб мировой культуре и историографии, как бы выспренно это ни звучало.
Но даже величайшие сокровища мирового искусства не сравнятся с сотнями тысяч ни в чем не повинных граждан, которые в большинстве своем погибнут, а те, кто выживет, станут рабами. Кроме пары-тройки предателей, которых банально купят, но чья дальнейшая судьба в моей истории неизвестна. Может, они получили римское гражданство, а скорее встретились с теми, кто стоял до конца, где-нибудь на шахтах, где и закончили свои дни через год или два, если и протянули так долго. Но их как раз и не жалко. А вот за тех, кто стоял в моей истории до конца, я теперь в ответе.
Нет, я не хочу, чтобы в конце Рим превратился в пепелище: я не такой, как наши римские «друзья». Но у змеи нужно вырвать ядовитые зубы, и я буду лишь приветствовать Рим, живущий в мире со своими соседями. И не только я: если у меня получится, то Коринф и уничтоженная после него иберийская Нумантия не повторят судьбу города, в котором я теперь живу.
Но туда ведет длинный и тернистый путь. И сейчас мы находимся в самом начале этого большого пути.
Через неделю Магон объявил, что ровно через неделю, в пятнадцатый день месяца бул, произойдет торжественный обряд моей помолвки в храме Эшмуна, самом главном и почитаемом храме города.
– Благодарю тебя, Магон, – поклонился я. – Теперь бы все успеть…
– Знаю, что произойдет это очень скоро, – пожал плечами мой будущий тесть. – Но дату назначил жрец согласно звездам. Таким же образом жрицы храма Аштарот назначат и дату свадьбы, но, когда это будет, знают только боги. И звезды[19].
Со времени нашей неудачной конной прогулки мне ни разу не позволили побыть с Мариам наедине. И я попросил у Магона разрешения испросить у нее согласия в соответствии с обычаями своей страны, добавив, что это делается, когда потенциальные жених и невеста находятся вдвоем. На что Магон, поговорив с Аштарот, ответил положительно, но при условии, что это произойдет в беседке посреди сада.
– Видишь ли, у нас тоже есть свои обычаи. В частности, невеста должна вести себя скромно и не давать повода для какого-либо упрека. Именно поэтому важно, чтобы вас видели, когда вы наедине. Но мы будем достаточно далеко, поэтому вряд ли услышим, о чем вы будете говорить.
Я загодя подготовил цветы – не те, что росли в саду, а собранные мною в горах цикламены. Вообще-то здесь цветы обычно не дарили, но я все-таки не удержался. Кроме того, на деньги, которые успел заработать, я заказал золотое кольцо с бриллиантом у ювелира, чья мастерская находилась в Бырсате напротив Совета старейшин, рядом с моей любимой винной лавкой. Да, ограненные бриллианты здесь уже существовали, хотя в кольца их вставляли редко.
Встав на одно колено, я преподнес Мариам сначала букет цветов, а потом и кольцо со словами:
– Мариам из рода Бодонов, будь моей женой!
Она подняла меня и робко поцеловала в щеку.
– Я буду тебе хорошей женой, Никола! – И она расплакалась – надеюсь, что от счастья.
Тогда я вытащил из корзинки кувшинчик самого дорогого вина и другой – воды, отлил чуть-чуть: женщинам здесь можно было немножко, но ни в коем случае нельзя было напиваться. Разбавил его, как положено, и разлил по кружкам, провозгласил тост за мою любимую женщину. В семье Бодонов тосты уже практиковались – с моей подачи, разумеется.
Мы пригубили вино, после чего Мариам мне сказала:
– Никола, милый, я не могу дождаться, когда ты, наконец, станешь моим. Но у меня к тебе есть… один вопрос.
– Конечно, любимая!
Теперь я мог признаться и ей, и себе, что полюбил ее еще в тот, самый первый, день.
– Скажи, ты и правда не спал с Танит, когда я ее к тебе присылала?
– Спал на одной кровати. Но ничего, кроме собственно сна, между нами не было.
– Она мне призналась в этом. Но и она тебя любит, не только я. А она мне как сестра. Милый, я не могу ее освободить, ведь сейчас мой отец должен одобрить это решение, а он этого никогда не сделает. Я попрошу, чтобы ее сделали частью моего приданого. И тогда после нашей свадьбы освободить ее сможешь ты.
– Хорошо, любимая.
– Вот только… не мог бы ты взять ее второй женой?
Я с изумлением уставился на свою невесту. Для меня это было довольно-таки дико, но, как известно, в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Мне, конечно, нравилась – и очень нравилась – не только Мариам, но и Танит. Но родители меня воспитали так, в том числе и на собственном примере, что каждый из супругов должен не только хранить верность своей второй половинке, но и не давать ей даже повода подозревать себя в неверности. А тут такое…
Я лишь выдавил из себя:
– Милая, ты уверена?
– Да, я буду счастлива, если ты согласишься. И она будет счастлива.
Я лишь обалдело кивнул. Конечно, хорошо, когда ты окружен пусть не тройной, так двойной красотой, и теща будет всего лишь одна (родителей Танит убили нумидийцы в день моего появления), но подобное положение вещей для меня было, скажем так, непривычным. Особенно если учесть, что просила меня об этом собственная невеста.
Но что поделаешь. Помнится, ветхозаветный патриарх Иаков точно так же женился на двух, хотя Лию ему ее отец Лабан, конечно же, подсунул под видом Рахили. Но я как-то не очень был готов к двоеженству. «А придется», – подумал я без особой радости.