И лишь тогда Массинисса продолжил наш разговор:
– Мой друг, ты знаешь, я когда-то был с Ганнибалом, добрая ему память, в Италии. И когда его старейшины заставили его искать мира с Римом после битвы при Каннах, я понял, что Карт-Хадашт, или, как его называют римляне, Карфаген, обречен, и начал искать сближения с Римом. Да, ты, наверное, скажешь, что я оказался предателем и ударил своему союзнику в спину при Заме.
Я ничего такого, конечно, не говорил, но сейчас непроизвольно кивнул, испугавшись, что Массинисса может и обидеться, а это чревато.
Но он лишь виновато пожал плечами:
– Да, ты прав, так оно и было. Я не гордился этим, но считаю, что карфагеняне все равно проиграли бы ту войну, ведь они не хотели воевать, они хотели торговать. И если бы мы до конца были с ними, то мой народ римляне наказали бы точно так же, как и Карфаген. Именно поэтому я считаю, что сделал правильный выбор, и был вознагражден римлянами. С тех пор я оставался союзником Рима и время от времени позволял своим людям грабить карфагенское пограничье. Но заметь, что я не стал участвовать в полномасштабной войне Рима против Карфагена[33]. И когда я услышал про спасителя города, я повелел, чтобы, если такой человек появится на границе, его пригласили ко мне. И ты не испугался.
– Нет, великий царь, я, конечно, боялся. Но решил, что это необходимо было сделать.
– У нас говорят: храбр не тот, кто страха не знает, а тот, кто его знает, но сам к нему идет.
Я хотел возразить, но Массинисса продолжил:
– Мы вновь станем союзниками Карт-Хадашта. Я не знаю, сколько боги отмерили мне лет жизни, но чувствую, что на то, что я столько прожил, есть причина. И теперь знаю, какая она. И я завещаю моим сыновьям Гулуссе, Микипсе и Мастанабалу, чтобы и они хранили верность этому союзу. Я знаю, что скоро умру, так что можешь сказать Совету в Карфагене: Массинисса виновен в клятвопреступлении, но перед смертью он, как мог, сделал хоть что-то, чтобы искупить свою вину.
– А что насчет карфагенских земель, которые ты получил от римлян после той войны?
– После нашей победы мы готовы отдать все города на побережье, где до сих пор большинство населения пуны. Но Кыртан, Мадаур и другие города, находящиеся вдали от моря, останутся в Нумидии. Если ваш Совет на это согласится, то не будет у них более верного союзника, чем Нумидийское царство. Что скажешь, мой друг?
– Великий царь, когда я прибыл в Карт-Хадашт, четверо твоих подданных только что убили раба, которому было поручено поместье под Карфагеном, а жену его сначала обесчестили, а потом также убили. Они хотели так же поступить с их дочками и с еще одной девушкой, бывшей там в гостях. Я не знал тогда ни этой девушки, ни эту семью, но я убил всех четверых насильников и убийц. И сделаю это еще раз, если кто-либо из ваших людей будет делать то же, что и эта четверка.
Массинисса тяжело вздохнул.
– Увы, мой друг, мне жаль моих подданных, но я считаю, что в этом случае ты правильно поступил. Грабить еще ладно, но насиловать и тем более убивать? Это недостойно нумидийца.
– Но и грабеж недопустим, особенно теперь, когда мы, я надеюсь, вскоре станем союзниками.
– Именно так. Я сегодня же объявлю, что отныне каждый, кто посмеет обидеть жителей Карфагена и его земель, будет казнен.
– Благодарю тебя, великий царь.
– А теперь давай выпьем еще этого вина, и пора уже будет спать. Прислать тебе на ночь девушку из тех, кто о нас заботился в бане?
– Не надо, великий царь. Я скоро женюсь и хочу хранить верность жене. И другим женам, если таковые у меня будут.
Массинисса посмотрел на меня широко открытыми глазами:
– Никола, ты не перестаешь меня удивлять. Знаешь, если бы тебя не усыновил мой старый знакомый Ханно (да-да, не удивляйся, я с ним познакомился у Сципиона еще тогда, когда Ханно был заложником в Риме), я с удовольствием сделал бы то же самое. А так мне остается лишь быть твоим другом.
Он хотел сказать что-то еще, но лишь поднял свою чашку, и мы начали смаковать замечательное фалернское вино.
На следующий день в мою честь был дан обед в тесном кругу, на котором присутствовали два сына Массиниссы – Микивса и Мастанабал; старший, Гулусса, как мы помним, остался в Заме на время моего путешествия. Меня посадили по правую руку от Массиниссы, а справа от меня, к моему удивлению, сидела девушка лет восемнадцати. Мне представили ее как Дамию, младшую дочь Микивсы, и была она очень красива – представьте себе Монику Беллуччи в молодости и без лишней полноты. Впрочем, женщины-нумидийки, которых я видел, редко отличались избыточным весом. Я обратил внимание, что других родственников Массиниссы за столом не было, кроме моего знакомого Адхербала, сидевшего рядом с Микивсой, своим отцом.
За обедом я говорил то с царем, то с его сыновьями, но чаще с Дамией. Оказалось, что она великолепно знает историю, греческую, римскую и пуническую литературу, разбирается в искусстве и даже знакома с начатками математики. «Эх, – подумал я, – не будь у меня Мариам (как, впрочем, и Танит), я бы увлекся этой девушкой». Меня заинтересовало, почему из женщин – и внуков, и правнуков Массиниссы – за столом была только она.
А после обеда мужчины уединились в отдельной комнате за кувшином вина. Какое-то время не было Микивсы, но, когда мы уже пили по третьему кубку, он неожиданно пришел и не менее неожиданно спросил:
– Мой друг Никола, как тебе понравилась моя Дамия?
– Необыкновенная девушка. Красивая, умная, интересная… – сказал я чистую правду.
– Никола, она просила меня о том, чтобы я предложил ее тебе в жены. И мы с ее матерью Майей и другими моими супругами были бы очень рады.
Я растерянно посмотрел на Массиниссу, но и тот кивнул: мол, и я только за.
– Увы, Микивса, я уже помолвлен с девушкой в Карт-Хадаште. И обещал ей взять в жены и ее служанку, предварительно ее освободив.
– Понятно. Но Дамия согласна стать и не первой женой, лишь бы быть с тобой. Так она мне сказала. Она знает, что ты должен будешь получить согласие первой жены, но хотела бы уехать с тобой в Карт-Хадашт, чтобы попросить об этом твою невесту.
Может, если б я не выпил изрядное количество замечательного, но крепкого вина, я бы возразил, а так подумал: вот шанс скрепить обещанный союз узами брака. И поклонился:
– Если ее дедушка, отец и мать согласны и, самое главное, если согласна она, то и я скажу «да».
А про себя подумал: «Даже если Мариам согласится, то это уже три жены. И каждую нужно кормить, одевать, заботиться о ней, ну и уделять ей должное внимание в постели. Эх, если б я был султан, но я же не султан…»
В Кыртане я провел еще три дня. Мы обсудили конкретные шаги по укреплению нашего будущего союза. В частности, договорились, что удар по Ытикату будет совместным и что произойдет он в ближайшем будущем. И кроме Дамии со мной должен был вновь поехать Адхербал во главе отряда сопровождения.
Я полагал, что обратный путь займет больше времени, чем дорога туда, но мы были в Заме уже в конце седьмого дня, и это несмотря на то, что задержались в Мадауре и втроем – Адхербал, Дамия и я – пошли в «царское отделение» тамошних бань. И, должен сказать, я был весьма впечатлен красотой моей будущей третьей супруги: даже в костюме Евы, когда теоретически видны все недостатки, она была само совершенство. Чего, понятно, нельзя было сказать про меня в костюме Адама…
Как ни странно, Гулусса не удивился, узнав и о наших договоренностях, и о том, что его племянница должна стать одной из моих жен. Однако он настоял на том, чтобы перед его отъездом мы с Хаспаром и с нашим гостем спланировали операцию по освобождению Ытиката.
Но, как известно, гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить… Только мы уселись за стол – Гулусса, Хаспар, Адхербал и я – и я распечатал кувшин вина, переданный нам Массиниссой (на этот раз не фалернского, но все равно очень неплохого), как мне доложили, что прибыл гонец от Магона и привез две новости.
Первая была хорошей: Магон сумел отбить Рианат. Мой будущий тесть номер один использовал для этого усовершенствованные мною катапульты с «карфагенским огнем», после чего римляне сами открыли ворота. Я еще подумал, что налицо разложение, про которое рассказывали Луций и другие пленные: обыкновенно римляне намного более стойкие в обороне. Да, это была хорошая новость.
Но плохая была намного более серьезной. Римляне захватили Ыпон-Сидони, Сидонский Ыпон к западу от Ытиката, на крайнем севере африканского континента (не путать с другим Ыпоном, на реке Убе, о возвращении которого мы договорились с Массиниссой).
В наше время Ыпон-Сидони именовался Бизертой; я знал это потому, что много читал о Бизерте – именно в этот город отступающие из Крыма части под командованием барона Врангеля привели остатки русского императорского флота и именно там французы наложили на него лапу. Ранее он считался одним из самых неприступных пунических городов Африки. Но когда карт-хадаштцы отдали римлянам все оружие, это включало и оружие из других городов, таких как Зама и Ыпон. И, в отличие от Карт-Хадашта, ыпонцы попросту не успели его обновить, ведь немалая часть мастеров перебралась в столицу. Так что, несмотря на отчаянное сопротивление гарнизона и местных жителей, римляне сломали стены в нескольких местах и вошли в город. Немалая часть населения сумела каким-то чудом уйти из города, а судьба тех, кто остался, была неизвестна[34].
– Странно, – покачал я головой. – Город этот еще дальше от Карт-Хадашта, чем Ытикат. Зачем римлянам было его брать? Чтобы одержать хоть какую-нибудь победу?
– Скорее потому, что в городе есть множество складов, а римлянам нужно где-то хранить продовольствие и припасы для своего войска.
А сейчас почти все население покинуло Ыпон практически сразу, не желая разделить участь ытикатцев. Но в порту города оставались огромные складские помещения, которые римляне загрузили продовольствием. Так что было решено сначала освободить Ыпон, и лишь потом ударить по Ытикату. Римляне не ожидали никаких действий против этого города, так как он находился северо-западнее Ытиката, а к западу от него, кроме пары небольших укреплений, ничего не было до самой Нумидии. Нумидию же римляне считали своим вассалом – как до битвы при Заме карт-хадаштцы.